У сумрака зелёные глаза (СИ)

 – Ты мой маленький зубастый философ, – нежно сказала я. – Знаешь... Скажи мне кто-нибудь в начале моей охотничьей карьеры, что я влюблюсь в вампира, я бы этого шутника прибила.

 Глаза Эрики лукаво замерцали, и вместо ответа она снова взяла в сладкий влажный плен мои губы. Потом она опять принесла мне кровь на подносе с цветочками, и, хочешь не хочешь, а пришлось выпить.

 На следующий день в спальню вкатили громоздкий аппарат, от которого отходили прозрачные трубки.

 – Откуда у вас такая техника? – удивилась я.

 – Всем новым донорам перед первым использованием проводится очистка крови, – ответил лорд Эльенн.

 Аппарат заработал, и прозрачные трубки стали алыми: в них циркулировала моя кровь.

 – Всё-таки почему вы так возитесь со мной? – снова спросила я.

 Лорд Эльенн задумчиво посмотрел на меня.

 – На то есть причины.

 – И какие?

 Но он опять ушёл от ответа. После второго замещения крови и очистки на аппарате у меня осталось только некоторое недомогание, а в целом в самочувствии произошли заметные перемены к лучшему. Я уже могла садиться без посторонней помощи, и при этом не кружилась голова, всё тело повиновалось мне вполне нормально, но вставать самой мне ещё не разрешали. Когда я, не утерпев, выбралась из постели и подошла к окну подышать свежим воздухом, вошедшая Эрика воскликнула испуганно:

 – Ты что? Рано ещё! А ну-ка, в кроватку.

 Она отвела меня к постели и уложила, а я утянула её с собой. Смеясь, она угнездилась у меня под боком, и я прижала её к себе, ловя ртом её губы. Они с готовностью раскрылись навстречу моим, а рука шаловливо забралась ко мне под рубашку.

 Ещё через пару дней я смогла уже вполне уверенно ходить. Лёгкая тошнота ещё накатывала временами, но я не обращала на неё внимания. Я выжила после отравления смертоносным ядом, и теперь меня больше нельзя было им отравить.

 Бродя днём по дому, я из любопытства заглянула в кабинет лорда Эльенна. Он уже тогда использовал свой солнцезащитный состав и мог уезжать по делам в светлое время суток. В этот момент его как раз не было дома, а Эрика спала у себя в комнате с закрытым плотными чёрными занавесками окном.

 Кабинет хозяина дома был выдержан в солидном и серьёзном, классическом стиле, очень спокойном, мужском и строгом. Всё здесь говорило о высоком статусе и достатке владельца: тёмная массивная мебель, кожаное рабочее кресло, ковры, золотое пресс-папье, настольная лампа с зелёным абажуром... Ну, ты помнишь. Я присела в кресло, оценив его удобную форму и внушительные размеры, подержала в руках ручку с золотым пером, приоткрыла верхний ящик стола. Да, конечно, ты права – в чужих вещах рыться нехорошо. Да я и не рылась – так, глянула. Но то, что я увидела там, повергло меня... не скажу, чтобы в шок, но в кратковременный ступор – как минимум.

 Там лежала моя старая, самая первая, раскрашенная вручную фотография – та, которую мама выслала моему настоящему отцу, чтобы он прислал денег мне на учёбу. Снимок был помещён в рамку, под стекло. С дико бьющимся сердцем я вытащила его оттуда и прочла дарственную надпись, сделанную рукой мамы: «Эльезеру от Гречанки».

 Теперь стало ясно, что за причины были у лорда Эльенна, чтобы меня спасать.

 А за первым ступором таки настал шок. Ведь это означало, что Эрика – моя сестра. А я спала с ней... И уже успела влюбиться.

 Но неужели Эрика ни разу не видела у отца этой фотографии? Неужели в детстве не совала никогда нос в папин стол, как делают любопытные шустрые дочки? Хотя на этом снимке меня было трудно узнать: я весьма сильно изменилась с тех пор. Косы крендельками по бокам, густая чёлка до бровей, нелепое, не по годам «взрослое» платье, перешитое из маминого, наведённый рукой ретушёра румянец и кукольные губы бантиком, подкрашенные только ближе к середине – по тогдашней моде. Нет, я бы сама себя здесь не узнала. Да и подписано «от Гречанки». Ни имени, ни адреса.

 «Моя прекрасная Гречанка» – так, наверно, он называл маму. Казанова хренов.

 Эрика, милая моя Эрика... Как же в моём сердце уживутся две любви к ней – как к сестре и как к женщине? Вся беда была в том, что родственные узы налагали для меня моральный запрет на интимные отношения. Ты скажешь: можно подумать, будто моя любовь к девушкам – верх моральности и правильности. Но вот такой у меня бзик: то, что я люблю делать с девушками в постели, с родной сестрой, пусть и только по отцу, я делать не могу.

 Со всей этой вознёй вокруг меня Эрика не спала несколько суток, и только теперь, когда я окончательно пошла на поправку, она позволила себе прилечь и уснула так сладко и крепко, что у меня не хватало духу её разбудить. Мне понятна твоя ревность, Алёнка, ты тогда всё правильно почувствовала своим ясновидящим сердечком. Мои чувства к Эрике были очень глубоки, и я, наверно, до сих пор её люблю. Как сестру, конечно: после того как я узнала о нашем кровном родстве, прикоснуться к ней как к любовнице я больше не смогла. При всей свободе моих нравов и нестандартности морали, есть во мне какие-то внутренние рамки, за которые я переступить не могу. Моя мать была красивой женщиной – вполне в моём вкусе, но я не могла бы и помыслить о том, чтобы переспать с ней, потому что она – моя мать. Так и с Эрикой. Видимо, отчасти зов родной крови сыграл со мной злую шутку: почувствовав душевную близость, незримое внутреннее сродство и непонятно откуда взявшуюся приязнь, я решила – вот она, девушка моей мечты, моя половинка. Да ещё и это знакомое тебе чувство дежавю: тогда я ещё не знала, что Эрика – реинкарнация Луизы-Эмилии, но смутное ощущение, будто я её знаю, тоже сыграло свою роль. Она казалась мне до странности родной и близкой, и вот, выяснилось, что в этой жизни она мне действительно родная. В самом прямом смысле – по крови.

 При всей моей силе и несгибаемости, это было как пропущенный удар под дых. И уж если для меня это стало ударом, то Эрику, более ранимую и уязвимую, это должно было просто подкосить. Я не нашла в себе мужества поговорить с ней, просто не в силах была посмотреть ей в глаза и убить её этой правдой. Когда вернулся домой лорд Эльенн, она всё ещё спала, моя бедная девочка: так сильно она устала за эти дни. Я всё сидела в кресле и не смогла подняться, даже когда в кабинет вошёл его владелец.

 – Вижу, ты уже обо всём догадалась, – проговорил лорд, увидев фотографию у меня в руке. – Я не знал, как тебе об этом сказать, поэтому просто достал этот снимок из тайника и положил его так, чтобы ты его нашла. Разумеется, Эрика его не видела: он хранился в сейфе. А любопытство у тебя в крови... Знаешь, ты похожа на меня больше, чем можешь себе представить. Больше, чем Эрика: она уродилась в мать. А ты – в меня. Даже в фармацевты ты пошла по моим стопам, сама о том не подозревая. Думаешь, откуда у тебя этот интерес к химии и составлению лекарств? И несмотря на то, что мы оказались по разные стороны баррикад, у нас больше общего, чем кажется на первый взгляд.

 – Почему вы бросили нас с мамой? – был мой первый естественный вопрос.

 Лорд Эльенн вздохнул, садясь на кожаный диван и устремив в потолок грустный и мечтательный взгляд.

 – Гречанка... Она сама так называла себя, кокетничая. Можешь мне не верить, но я её любил. Она стала моей страстью – она, человеческая женщина. Увы, тогда я был связан узами брака с матерью Эрики и только начинал набирать силу в Совете, и любая порочащая меня деталь личной жизни могла подорвать мою репутацию. Когда спустя годы Натали всё-таки узнала о моей измене, она от меня ушла. Она нашла эту злосчастную фотографию, которая в то время хранилась не так надёжно... По правде говоря, наш с ней брак трещал по швам задолго до этого, так что это стало просто поводом для разрыва. Она тоже была не безгрешна – «запасной аэродром» у неё таки имелся. Натали хотела забрать дочь, но по вампирским законам при разводе дети остаются с отцом.

 Лорд Эльенн умолк на пару мгновений. После паузы он добавил:

 – Мне жаль, что всё так получилось... Будет лучше, если ты прекратишь эти отношения с Эрикой... Я не запрещаю тебе её любить как сестру, но о чём-то другом не может быть и речи. Твоя личная жизнь и ориентация меня не касаются – спи с кем хочешь, но только не с ней.