Золушки при делах. Часть 2 (СИ)

   - Отчего люди не летают? – глубокомысленно вопросил Ожин и сунул руку под простыню, накрывающую Ваниллу. – О! Вот и темечко!

   - Волосики, волосики какие? – подалась вперед Персиана. – Чай, светло-каштановые, как у мамки?

   - Я потом вам скажу, - любезно улыбнулся целитель, - когда увижу темечко целиком с головой, а голову – с туловом!

   - Мэтр, а долго еще? – взмолилась роженица. – Меня сейчас разорвет!

   Жужин кинул взгляд на часы, стоящие на прикроватной тумбочке и приказал:

   - Кричите, Ванилла. Так, как я вас учил – чтобы звук уходил вниз, в живот!

   И поспешно зажал уши.

   - Твою ма-а-а-а… - заорала Ванилла, выгибаясь на кровати.

   Персиана, мать двоих детей, с растроганной улыбкой смотрела на старшую сестру.

   - Головка вышла! Волосики темненькие! – заглянув под простыню, сообщил Ожин. – Еще пара таких замечательных потуг, и мы увидим ребеночка целиком!

   - А глазки, глазки чьи? – едва не подпрыгивая от любопытства, спросила Персиана.

   - Глазок пока нету! – отрезал целитель, но увидев, как бледнеет молодая мать, поспешно поправился: - Закрыты пока глазки!

   - А носик? Носик-то видно! – торжествующе вскричала Персиана. – Чей носик, мэтр?

   - Мамин, - покорно ответил тот, понимая, что избавиться от назойливого внимания к личности младенца не получится. И снова взглянул на часы: - Ванилла, тужьтесь!

   Спустя еще несколько потуг, покои целителя огласило торжествующее мяуканье новой жизни.

   - А кто у нас тут? – вопросил мэтр, тыкая младенца пиписькой в лицо сначала всем присутствующим, а затем молодой маме. – Кто это такой хорошенький?

   - Это Людвин рю Дюмемнон! – сердито ответила молодая мама, дрожащей рукой вытирая струящийся со лба пот. – Аркаеш побери моего упрямого муженька! Все-таки вышло по евойному! Кто-нибудь ему сообщил уже, а?

   Повинуясь движению длинного пальца Жужина, служанки порскнули прочь – сообщать заинтересованным лицам радостное известие.

   Принцесса Бруни подняла на ноги весь дворец, чтобы отыскать счастливого отца. Его Величеству сообщили о благополучном завершении родов, и он добавил переполоху, когда будил шута, ревя над его ухом, как Железнобок. Смешивая гномий самогон с вином, король знал, что делал, дабы избавить Дрюню от стресса!

   С пятой попытки шут разлепил осоловевшие глаза и поинтересовался:

   - А? Что? Они наступают?

   - Кто? – опешил король.

   - Гномы. Много гномов! И все такие малю-ю-юсенькие!

   Редьярд переглянулся с Бруни, которая пришла, чтобы проводить Дрюню к супруге, и, подняв его с кровати, хорошенечко потряс:

   - Проснись, дурень! Ванилька твоя родила!

   - Мышку? – уточнил шут. Один глаз у него никак не открывался, руки висели как плети, а колени подгибались.

   - Норушку, ага, - хохотнул Его Величество. Приказал своим гвардейцам тащить шута в покои мэтра Жужина и периодически щекотать, из-за чего Дрюня худо-бедно начал переставлял ноги сам, хотя, кажется, так и продолжал спать с открытыми глазами, поскольку нес такую чушь, что гвардейцы едва не падали от хохота.

   К концу пути шут сумел разлепить оба глаза и разглядеть лежащую на кровати супругу, на руках которой шевелился кто-то, размером со щенка. Разглядеть больше ему не позволили алкогольные пары.

   Гвардейцы отпустили его, чтобы он смог подойти к жене.

   - Люблю тебя, коровелла моя! – пробормотал Дрюня и незамедлительно упал лицом вниз.

   - Это еще что такое? – изумилась Ванилла.

   - Неизбывное счастье отцовства… – задумчиво пробормотал Жужин.

***

Над Тикрейской гаванью раскинулась звездная ночь, спугнув этот длинный и суматошный день.

   В юго-западной башне дворца сладко спали Бруни и Кай. Принц обнимал жену, ощущая под ладонью жизнь-непоседу, растущую в ее животе.

   В покоях придворного живописца, наоборот, не спала чета Вистунов, в который раз с изумлением перечитывая указ, подписанный Его Величеством и оглашенный сегодня. По нему мастеру Висту даровался титул маркиза, поместье неподалеку от Вишенрога и дом в квартале Белокостных. Под текстом указа, над подписью короля, его рукой было выведено: «За верность семье и Ласурии». Матрона Вистун, разобрав сии каракули, едва не упала в обморок, а когда взяла себя в руки, всерьез задумалась над родовым гербом, центральное место в котором должна была занять позолоченная ночная ваза.

   Не спала и Катарина Солей в своей комнате. Ворочалась, смотрела то в стену, то в потолок, изо всех сил старалась не плакать, шепча еще не рожденному ребенку: «Все будет хорошо, мой маленький! Ты прости, я хотела тебя убить… Я очень испугалась, что останусь одна, и все от меня отвернутся. Надеюсь, ты, когда вырастешь, не встанешь перед таким выбором! Нет! Я в лепешку расшибусь, но тебе не придется делать выбор, потому что у тебя буду я. И я всегда пойму тебя, поддержу, помогу!»

   Герцог рю Вилль, наоборот, спал крепким сном человека, не ведавшего, что такое совесть.

   Принцессе Оридане снилась улыбка мужских привлекательных губ. Она очень хорошо помнила эту улыбку, но никак не могла вспомнить лица того, кому она принадлежала.

   Где-то на границе с Драгобужьем поднимался с земли лис, отряхивался и оборачивался красноволосым мужчиной. Молча смотрел, как подходит к нему волшебница с глазами цвета озерного льда, появившаяся из ниоткуда.

   - Что-то случилось? – спросил он, когда она остановилась совсем близко.

   Загадочно улыбнувшись, она поднялась на цыпочки и прошептала в самое ухо, вызвав в его теле волну жара, прокатившуюся по позвоночнику к паху:

   - Я соскучилась…

   А в замке Ласурских королей, у кровати, на которой спала Ванилька, стоял, не дыша и не замечая, как по щекам текут слезы, Король Шутов, Повелитель Смеха, Господин Шуток и Хозяин толп, спасенный мэтром Жужином от жестокого похмелья. Стоял и смотрел, как на груди его жены распластался похожий на лягушонка Людвин рю Дюмемнон. Младенец хмурил во сне комические бровки, кривил губки – переживал долгую дорогу из тьмы лона к солнечному свету.

   От этого дивного зрелища Дрюню отвлек стук конских копыт и заливистый собачий лай, прозвучавшие в ночи. Он поспешил к окну и успел увидеть, как исчезает в воротах конь с таким знакомым всадником, в сопровождении здоровенного пса, стремительной тенью стелющегося по земле.

    Его Величество гнал коня прочь от столицы и ничего этого не знал. Он знал лишь одно – игла, засевшая в сердце, вынудила его покинуть городские стены. Ночной ветер будто выдувал туман из памяти, обнажая острые углы прошлого, биться об которые было больно и до сих пор.

   Стрема, радуясь движению, оглашал округу басовитым лаем, вызывавшим отклик у собак из окрестных деревень, и оглядывался на хозяина, словно звал за собой. В дом, в который возвращался. Король не улыбался, как обычно, глядя на него.

   Когда на горизонте неровной линией, перечеркнувшей звездный свет, встала громада Ласурской чащи, Редьярд придержал коня, а потом и вовсе спешился, и пошел вперед, держа гнедого в поводу. Сердце колотилось так, словно Его Величество не ехал верхом, а бежал.

   Убежавший вперед пес одним прыжком пересек границу между пустошью и чащей, а затем вернулся, вопросительно глядя на хозяина, мол, почему не идешь следом? Король покачал головой и замер, глядя в черноту, притаившуюся под лесным пологом, вдыхая весенние ароматы древесных соков, хвои и влажной земли. Поскуливая, волкодав уселся у его ног и застыл, двигались лишь чуткие уши и нос.

   Нет ничего страшнее, чем смотреть в темноту. Чем дольше всматриваешься, тем сильнее кажется, что она проникает в тебя, обволакивает и смотрит голодным ответным взглядом. Ее взор физически ощутим, от него бегут мурашки по коже и приподнимаются волоски на затылке, а сердце начинает чудить и пропускать удары. И кажется, еще миг, и темнота прыгнет на тебя как зверь, чтобы поглотить, растворить, стереть навсегда с лица этого мира…