Любовь, конец света и глупости всякие

Прошло два часа, Танька не возвращалась. Варвара ждала, хотя та вернуться не обещала. Белый домик был последним пунктом намеченных ими действий, больше в Москве не оставалось ни одного брутянина, которому они не промыли мозги. C того самого дня, когда Варвара отправилась в Измайлово по поручению гнома, она ни разу своей основной работой не занималась — вместо этого охотилась за инопланетянами, летала с Танькой по всей Москве. «Наверное, я ей уже надоела, общее дело мы с ней закончили, и она решила удрать поскорее к своей любимой подружке... Но только зачем же надо было врать про какое-то совещание?»

Варвара смахнула слезу и включила компьютер. Электронную почту тоже ведь не проверяла по меньшей мере дня три. Среди обычного наплыва сообщений коллег-редакторов там был спам:

«Вы выиграли во Всемирной Волшебной лотерее желаний, можете, если хотите, поменять свое прошлое. Настоящее должно остаться точно таким же, как сейчас, а вот прошлое можете менять как угодно, оно соответственно изменится во всех документах и ваших воспоминаниях. На размышления вам три дня. Отвечать не нужно, если вы примете решение, мы сами все поймем и ваше желание выполним».

Варвара хмыкнула, письмо, впрочем, не отправила в мусор, даже на дату отправки глянула — трех дней еще не прошло, пусть лежит, смешно же. И задумалась...

Первое, крайне нелепое желание, которое она надумала, было в своем прошлом родиться мужчиной. Тогда все порывы, направленные на Таньку, выглядели бы оправданными. «Мы бы тогда встретились и поженились, и чтоб Нелида была нашим общим ребенком». Но тут же возникли вопросы: почему и зачем, собственно, она потом превратилась в женщину и хотела ли в самом деле быть мужчиной?

«Нет, не хотела бы», — отвечала Варвара себе совершенно уверенно. Мужчиной себя она не могла представить и не старалась, казалось, что у нее даже нету мужских гормонов, которые у других женщин проявляются, например, в некоторой волосатости, заставляя их ноги брить. Варваре прибегать к таким мерам никогда не было необходимости, и такое положение вещей ее вполне устраивало.

И продолжила фантазировать дальше. «Можно, например, сделать так, что я была отличницей, красавицей, за мной ухаживали короли и принцы или в кино снималась в главных ролях, и Таньке, возможно, польстила бы моя известность... но только какой смысл, если я сейчас старая, толстая, страшная, и мебель облезлая у меня? — думала Варвара. — Можно придумать, что мои родители были миллионерами, но раз сейчас я в таком плачевном состоянии, значит, профукали они все?..»

И пока она заваривала себе кофе, чашку мыла, белье как обычно стирала — руками в тазике вместо стиральной машины, все время думала, думала, думала... И придумала кое-что.

«Я на самом деле — почти всемогущее, вечно молодое и прекрасное существо, способное менять свою внешность как угодно, по желанию, но, когда я родилась, меня заколдовала злая ведьма — на пятьдесят лет: что я буду жить не только как все, но даже и хуже. А как только мне исполнится пятьдесят, у колдовских чар истечет срок действия и я обрету все свои дарования!»

Пятьдесят лет ей исполнилось буквально на днях, хотя праздновать не пришлось, значит, уже несколько дней как это желание могло действовать. Хихикая над фантазией, она подошла к зеркалу.

— Так, — сказала она строго. — Волосы наливаются силой и удлиняются на двадцать сантиметров.

Волосы послушно заструились по плечам.

— Нет, длину возвращаем, нечего соседей пугать.

Волосы укоротились.

— Ну и раз уж я хотела покраситься в шатенку...

Волосы моментально потемнели, черты лица стали резче.

— Худеть буду на килограмм в день, и кожа чтоб соответственно подтягивалась... И когда меня Танька увидит...

В прихожей раздался звонок. «Наконец-то!» — обрадовалась Варвара и бросилась открывать. Вместо единственно ожидаемого лица за порогом она увидела сразу три — совершенно не ожидаемых. Леха и с ним еще лысый какой-то держали под руки обмякшее тело высокой соседки с верхнего этажа. Соседка была без сознания и, кажется, хорошенько под кайфом: запах пива распространялся по всей площадке.

— Вот, женщине плохо стало, застряла в лифте, пусть полежит у тебя немного? — сказал Леха.

Варвара послушно распахнула дверь шире, и мужчины втащили соседку в квартиру, положили на диван и посмотрели на Варвару с любопытством — дружно, как два волнистых попугайчика. Лысый, который, скорее всего, был лифтоналадчиком, потрепал неподвижную женщину по голове: — Отдыхай, б-бедолага. И всего-ничего в лифте п-посидела, мы ведь сразу и пришли. С-слабый народ пошел! — и направился к выходу.

Леха уходить не собирался. Не иначе как сам надоумил лифтоналадчика соседку у Варвары приютить.

— Варюха! Ну ты и похорошела, мать! Ай, Варюха! Не иначе влюбилась? В меня? — Леха сцепил кольцом свои руки на Варвариной талии, притянул к себе поближе, будто пытался поднять.

Варвара напряглась, как пружина, спину дугой выгнула и отстранила лицо:

— Выпусти меня, Леха. Влюбилась. Да не в тебя, — она легонько толкнула соседа в грудь, много сил, чтоб его отпихнуть, не требовалось. Он не сдержал равновесия и упал, обрушив на себя вешалку с одеждой.

— Да ты че, охуе... — мелькнула мгновенная злость в бесцветных глазах, но Леха поднялся, покачиваясь и потирая ушибленный зад. — Я тебя, между прочим, с днюхой прошедшей пришел поздравить, вот подарок принес.

Он расстегнул оттопыренные карманы жилетки, вынул два газетных свертка и развернул... сначала гнома Васю, а затем — Евпраксию Никитичну. Варвара ахнула и уставилась во все глаза. Гномы стояли не шевелясь и не моргали даже. Если бы она не знала, кто такие, сама бы их приняла за керамических кукол.

— Блин, е-мое! — вскрикнул обалдевший Леха. — Я ж совсем не то покупал! Это, знаешь, на рынке возле метро статуэтками всякими торговали. Так понравилась мне там одна парочка: негритянка сисястая такая, с большой задницей, и негр — очень даже импозантный, с саксофоном! Дай, думаю, куплю моей Варюшке на день рождения подарок, так ведь продавец, гад, совсем не тот товар завернул, вечно готовы простых покупателей облапошить!

— Они мне очень нравятся, Леха, спасибо огромное! Я лучшего подарка и не ожидала, прелесть какая, дай-ка приберу их пока, чтоб не побились нечаянно, как ты вообще угадал-то? — засуетилась Варвара, пряча Васю с Евпраксией Никитичной в шкафу.

От такой благодарности Леха воспрял духом и, не найдя свободного места на диване, занятом бессознательной пьяницей, уселся на табурет.

— Варь! А че это я в тебя такой влюбленный, а? Ты что с собой сделала-то такое, что я глаз от тебя отвести не могу?

— Брови выщипала, — буркнула Варвара и посмотрела внимательно на соседку. — А, кажется, я помню, как ее зовут. Мы с ней однажды в лифте застряли, и она назвала свое имя. Точно! Ее зовут Пантелеймония!

— Да ты че, с глузду съехала, Варюха? Пантелеймония! Да такого имени-то и нету вообще. Если б ее звали Даздраперма или, скажем, Ватерпежекосма — то нормально, такие имена есть, — хохотал Леха, почесывая то колено, то лопатку, то шею. — Соседку нашу зовут Степанида Семеновна, тоже, впрочем, то еще имечко, но хоть куда ни шло. Мало ты знаешь соседей, вот что я тебе скажу.

Леха предпочитал знать про соседей все. Причем не только про тех, кто жил в его подъезде, но и из дома напротив. Лехе нравилось за ними через окно наблюдать. В нескольких окнах, расположенных рядом и друг над другом, например, были одинаковые люстры. Леха предполагал, что там живет недоолигарх, которого надо бы пристрелить, чтоб не выпендривался в спальном районе, а переезжал на Рублевку... В другом окне днем и ночью светил экран телевизора — его владельца полагалось пристрелить за то, что не работал. Хозяина окна, в котором зимой и летом стояла наряженная елочка со светящимися лампочками, требовалось пристрелить за то, что придурок. Но в первую очередь надо было пристрелить человека, у которого горела очень яркая лампа, а на окне не было занавесок. У Лехи тоже не было занавесок, и лампа светила ему прямо в глаз... Варваре неоднократно приходилось это выслушивать, и она радовалась по крайней мере тому, что у соседа не было пистолета.