История Гарнета (ЛП)

Я чувствую, будто кто-то ударил меня в живот, но евнух не останавливается.

— Помнишь ли ты, что пообещал жениться на ней, сделать ее следующей Герцогиней Озера?

Я опускаю голову между коленей, комната начинает кружиться. Мне не хватает воздуха. Что они кладут в виски в том месте? Мне нужно подать жалобу. Мне нужно прикрыть это место. Как я мог такое сделать? Я помню ее улыбку, едва заметный блеск слез в глазах, как у нее перехватило дыхание, когда она сказала: «Правда? О, Гарнет…»

— Но это же просто… типичный я! — кричу я. — Она должна знать это, да? Она не могла поверить, что я на самом деле женюсь на ней.

Люсьен сверлит меня таким проницательным взглядом, что ему даже не нужно говорить — да, она действительно поверила. Затем он поднимает голову. — Это очень напоминает ситуацию с твоей тетей, да?

Только я не Тетя Опал. Я не хочу избавляться от славы, наследства и денег.

Я не влюблен в Циан. Это нелепо. Безрассудно.

Я вынужден еще раз опустить голову между колен.

— Хотя, в отличие от Опал, я представить не могу, что ты на самом деле любишь эту девушку, — продолжает он, словно читая мои мысли. — В том числе и твое намерение сдержать это обещание. По факту, судя по твоему выражению лица и трудностям с дыханием, я могу предположить, что ты даже и не помнишь, что обещал ей все эти вещи.

— Нет, — выдыхаю я. — Не помню.

— Полагаю, тебя должен встревожить тот факт, что ее отец планирует опубликовать ее историю в своей газете, — продолжает Люсьен. Я перестаю дышать. Это скандал, от которого я никогда не отмоюсь. Я потрясен, что моя мать просто не отрубила мне голову, когда увидела меня в вестибюле.

— Так зачем ты здесь? — спрашиваю я, разгибаясь. — Посыпать соль на рану?

Рот Люсьена искривляется в победоносной улыбке. — О нет, Гарнет, — говорит он. — Я здесь, чтобы помочь тебе. При очень большом, очень важном условии.

Представить не могу, чего он от меня хочет, и как я могу ему отказать. — И какое оно?

Люсьен подносит свой тонкий палец к губам. Затем он снимает что-то со связки ключей на поясе. Выглядит, как небольшая серебряная вилка. Он стучит ей по столу между нами, и она поднимается в воздух, слегка вибрируя.

— Что это? — спрашиваю я.

— Кое-что, что поможет нам быть не подслушанными, — говорит он, будто это все объясняет.

— Слушай меня внимательно. Я поговорил с твоей матерью и убедил ее, что скандал никогда не дойдет до газет и даже до любопытных ушей из Банка. Циан никогда больше не заговорит с тобой, как и ее отец.

— Как ты это проделал? — Мне противно, что я так впечатлен.

— Это не важно. Я успокоил твою мать, и она предложила мне весьма порядочную сумму денег в качестве… благодарственного подарка. — Выражение лица Люсьена говорит мне о том, что деньги моей матери — последняя вещь, которая заботит его.

Мать всегда говорит, что самые опасные из людей — это те, кого нельзя купить. Я снова на грани.

— Что же, спасибо, — говорю я. — От нас обоих.

— Мне не нужны твои благодарности, — говорит Люсьен. — Мне нужна твоя помощь.

— Моя помощь? В чем?

— Твоя мать недавно приобрела суррогата. Я хочу, чтобы ты за ней присматривал, пока она под этой крышей.

Я недоуменно смотрю на него. Он мог попросить о чем угодно, вообще обо всем, а он хочет, чтобы я смотрел за суррогатом?

— Зачем? — тупо спрашиваю я.

— Мне нужно знать о ней. Ты будешь следовать за ней и докладывать мне. Когда она видится с доктором, как с ней обращается твоя мать, позволяют ли ей выходить на улицу, сколько свободы ей предоставлено, кто назначен ей в слуги. — Он хмурится. — Полагаю, это будет Аннабель.

— Но Аннабель — моя слуга, — говорю я, не подумав. То есть формально меня должны обслуживать лакеи, но Аннабель и я знаем друг друга с детства — я помню, когда она родилась, какая маленькая и тихая она была. А потом ее вырвало на мой новый костюм, когда Кора в первый раз дала мне ее подержать. Она знает, что я люблю есть, носить, и она знает, что меня не нужно будить до девяти.

Люсьен игнорирует меня. — Я хочу детальных отчетов раз в неделю. И ни при каких обстоятельствах не говори матери о нашей договоренности. Это обязательно. Или весь город узнает о твоем опрометчивом поступке, и ты быстро превратишься из знати в ничтожество.

Ничтожество. Эта мысль заставляет меня содрогнуться.

— Ты знаешь, что я не могу отказать, — говорю я.

— Верно. Но все равно хочу, чтобы ты дал слово.

Не уверен, чего стоит мое слово — меня никто об этом прежде не просил. Обычно я просто даю людям деньги, покупаю подарки или даю билеты на мероприятия. Но Люсьен, кажется, думает, что слово ценнее, чем все это.

— Хорошо, — говорю я. — Я, эм, даю тебе слово.

— Ты не расскажешь о нашем уговоре ни единой душе?

— Да.

— Особенно матери?

— Верно. — Он, должно быть, сумасшедший, если думает, что я когда-либо скажу Матери об этом всем. Если бы она узнала, что я согласился в тайне смотреть за ее суррогатом, думаю, она отреклась бы от меня, не задумываясь.

— И ты будешь смотреть за суррогатом? И докладывать мне о ее передвижениях?

— Ага. — Я делаю паузу. — Кстати, каким образом я должен тебе докладывать?

Он лезет в карман своего одеяния и вытаскивает еще одну вилку.

— Это называется аркан, — говорит он. — Я сам его создал. Мой соединяется с твоим. Я могу звонить тебе, если это можно так назвать. Держи его при себе постоянно. И не показывай никому, ни под каким предлогом, или наша сделка расторгнута. Понял?

Я киваю и с опаской беру вилку. Она маленькая, легкая и… обыкновенная.

Странный поворот событий. Кажется, за всю свою жизнь я сказал Люсьену шесть слов. Он всегда безмолвно присутствовал на заднем плане всех балов, вечеринок и всего остального. А теперь он передает мне какое-то самодельное устройство, и я полностью в его власти.

Он забирает ту вилку, которая плавала в воздухе, и вешает ее обратно на связку.

— Спасибо, что нашел время для встречи со мной, — говорит он с низким поклоном. — Наслаждайся оставшимся днем.

Затем, взмахнув своим белым платьем, он уходит.