Дни мародёров (СИ)

А Лили...

Джеймс сунул в рот сэндвич, исподлобья глядя на хрупкую девушку, сидящую между Ремусом и Питером...

Красивая, даже в этом простом платье и без косметики, она сидела, напряженно сжав плечи и острые коленки, обтянутые черными колготками. Она приехала в дом чистокровных волшебников, понимая, что ей здесь будут не очень-то рады, приехала к нему, ради него, несмотря на все те жестокие и несправедливые слова, что он говорил в её адрес...

Словно услышав его мысли, Лили вдруг посмотрела на него... а потом ласково, сочувственно поджала губы и улыбнулась одними глазами.

И в этот момент на Джеймса вдруг накатила свирепая, сокрушительная любовь ко всем этим людям.

Он не один! Пусть сейчас у него не всё гладко, но всё наладится! Он снова вернется в седло и больше никогда не поднимет руку на своих друзей, а потом... потом он, черт подери, женится на Лили.

Случившаяся между ними ссора теперь не вызывала у него ничего, кроме удивления и негодования.

И как он мог быть таким идиотом? Он ведь мог потерять её навсегда! Ну уж нет, он всё исправит. Она простит его и они проживут вместо до чертовой старости — так он решил! И у них будет много детей. Очень много детей! Больше, чем у всех остальных людей — чтобы после их смерти ни один из этих детей не чувствовал себя брошенным или одиноким.

Да, именно так! Он всё исправит.

Обязательно исправит!

И всё будет хорошо...

Сириус неслышно сказал что-то и парни засмеялись. Беззвучно и почти незаметно, чтобы это не выглядело бестактно.

Джеймс целиком сунул в рот последний сэндвич с тарелки, решительно встал и направился к ним.

Через пару часов Лили спросила у Ремуса, не собираются ли они с Питером вернуться в школу.

До этого они все впятером сидели на диване и вспоминали младшие курсы. Непонятно, почему на них вдруг накатила эта ностальгия. Обычно Джеймс не любил всю эту болтовню, но сегодняшний день выходил за рамки обычного и ему даже понравилось сидеть вот так, в окружении самых дорогих людей и просто говорить... говорить, говорить и говорить, пока за окнами их теплого дома лил проливной дождь.

И прерывать этот процесс не хотелось, но Джеймс подозревал, чем была вызваны слова Лили. Дело было вовсе не в Макгонагалл, чей приказ вернуться до вечера, ребята уже давным-давно нарушили. Обходя гостей с подносом, Кикимер всегда тщательно избегал диван, на котором сидела Лили, тетушка Кассиопея, здороваясь с ней, протянула для рукопожатия два когтистых пальца, словно боялась испачкаться, а дядя Мариус так и вовсе громко поинтересовался у гостей: «Магловка, здесь?! Это исключено!»

Ремус согласился, они попрощались с гостями, но когда вышли во внутренний дворик, чтобы трансгрессировать, не привлекая к себе внимания соседей, дверь, ведущая в дом, хлопнула и на улицу выскочил Джеймс, на ходу застегивая пальто.

— Уверен, что не хочешь остаться? — тихо спросил Сириус, когда Ремус, Лили и Питер трансгрессировали.

Джеймс одернул отвороты пальто и оглянулся на заплаканный осенью домик под хмурым небом. Маленькое происшествие с отцовским кабинетом сильно повлияло на него — теперь он замирал всякий раз, когда в доме что-то трещало или клацало — в такие секунды он был уверен, что сейчас увидит, как отец или мама входят в комнату...

Нужно время, чтобы понять, что они никогда не вернутся.

Нужно время, чтобы появились силы убрать отцовскую мантию со стула в столой.

Нужно время.

— В другой раз, — молвил он, отвернулся и трансгрессировал.

Неделю спустя.

Сириус валялся в большом удобном кресле в гриффиндорской гостиной, закинув одну ногу на быльце и читал. Книгу эту он нашел ещё в доме Поттеров — там было про одного типа, которого вытурили из школы и который никак не мог собраться с духом и рассказать обо всем своим предкам. Парень бродил по городу, как по всему свету, неприкаянный и оторванный от мира и Сириус чувствовал с ним странное родство.

Автором книги был магл, что лишний раз доказывало, что маглы понимают все эти штуки куда лучше, чем многие волшебники.

Время близилось к ночи — гостиная потихоньку преображалась — младшие курсы уходили спать, а старшие собирались кучками, то и дело слышался звук открывающихся пивных бутылок, всплески смеха и всё новые и новые голоса, вливающиеся в общий винегрет.

Пару раз Сириус отрывал взгляд от книги и бросал его на винтовую лестницу, ведущую в спальни мальчиков. Если прислушаться, то за общим гомоном можно было услышать резкий девичий голос, доносящийся со второго этажа — Мэри поднялась наверх минут эдак тридцать назад, чтобы «растормошить» Джеймса. Идея была плохая, Сириус сразу сказал об этом Макдональд, но всё равно не подействовало — и вот, теперь голубки ссорятся так, что того и гляди, в ход пойдут волшебные палочки.

Сириус вздохнул и вернулся к книге.

Ведь и шишуге ясно, когда человеку так паршиво, как паршиво Джеймсу, его лучше просто не трогать. А последнюю неделю Сохатому частенько становилось паршиво. Точнее, не так. Его швыряло из одного настроения в другое, словно бладжер. То он кипел энергией, орал, шутил, клеил девчонок налево и направо, то в какой-то момент вдруг оказывался на своей кровати и смотрел в одну точку. Час, другой, третий...

Во время очередного такого приступа, Джеймс решил прочистить голову ветром и отправился на стадион, но едва поднялся в воздух, его вдруг охватила какая-то непонятная паника. Сириус был там в этот момент и, честно признаться, здорово перетрухал, когда Сохатый, который мог дать сто очков вперед любому ловкачу, летал, стоя на руках и всегда посмеивался над теми, кто боится высоты, вдруг струсил на десяти футах и даже приземлиться на смог — просто кучей свалился на газон стадиона.

— Не могу, — выдавил Джеймс, когда они с Ремусом и Питером подбежали к нему. — Что-то не так... — он обливался потом, дрожал и вообще выглядел так, будто только что повидался с дементором. — Я не могу!..

После этого он ещё несколько раз попытался взлететь, но все попытки заканчивались одинаково — паника, внезапный блок и падение с метлы.

Джеймс впал в депрессию, ещё большую, чем до этого.

Впервые Сириус видел друга в таком состоянии.

Джеймса ничего не интересовало, ему ничего не хотелось, он почти не появлялся на уроках и всё больше времени проводил на своей кровати, свернувшись в позу эмбриона и отвернувшись к стене.

С ним пыталась поговорить Макгонагалл, Джекилл и даже сам Дамблдор, но Джеймс не реагировал ни на какие уговоры.

Самым неприятным в этой ситуации было то, что до первой игры сезона — Гриффиндор против Слизерина, оставалась всего одна неделя, а команда Гриффиндора, и без того неполная, без капитана просто разваливалась на части, в то время как команда Слизерина во всем блеске своего успеха приходила на ужин после тренировок и вела себя так, будто победа уже была у них в кармане. И, по правде говоря, это было так...

Ремус пытался поговорить с Джеймсом, Сириус пытался его встряхнуть чем-нибудь, разозлить, в конце— концов даже наорал на Джима, надеясь, что в нем проснется здоровая злость и он двинет ему, как на похоронах, но на все свои попытки получал неизменно один ответ:

— Оставьте меня в покое.

Трудно спасти человека, который вовсе не хочет спасения.

Дело принимало очень скверный оборот.

— ...да потому что мне надоело, что ты вечно смотришь в одну точку! Возьми себя в руки!

На этот раз голос Мэри перекрыл даже музыку. Некоторые ребята, сидящие в гостиной переглянулись, но тут же поспешили сделать вид, будто ничего не услышали и заговорили в два раза активнее, чем до этого.

Сириус тяжело вздохнул, Ремус чуть приподнял взгляд, нахмурился и сделал вид, что ничего не услышал. Он сидел на полу, за кофейным столиком перед комином и дописывал сочинение для Слизнорта, обложившись книгами.

Покосившись на лестницу, Лили Эванс оставила небольшую компанию иностранцев, с которыми они с Ремусом по— очереди занимались английским после уроков и подошла к креслу Сириуса. Староста заметно переживала, кусала губы и теребила длинный рукав своего вязаного зеленого свитера.