Игра на двоих (СИ)

— Но однажды…?

— У коллективного мышления обычно короткая память. Люди — это такие непостоянные и ужасно глупые существа со скудными воспоминаниями и потрясающим даром саморазрушения. Хотя кто знает? Может, так и будет.

— Как?

— Иначе. Память об этом мы пронесём через века. Возможно, мы являемся свидетелями эволюции человеческой расы. Подумай об этом на досуге.

— Обязательно. Теперь у меня будет целая вечность на размышления.

Как выяснилось годы спустя, мы не ошиблись в своем выборе. Я вспоминаю тот разговор с Плутархом намного чаще, чем хотелось бы. Вспоминаю и не верю. Люди, эти мятущиеся души, эти заблудшие овцы, эти жалкие и слабые создания, вечно жаждущие страданий и разрушений, не могут жить в мире слишком долго. Они хотят свободы, но не умеют правильно ею распорядиться. Стаду овец всегда нужен пастух. Сильный, уверенный, волевой, жесткий, даже жестокий лидер, который твердой рукой наведет порядок. Я не оправдываю ни Сноу, но Койн, но понимаю их. Новая система кажется еще более хрупкой и обрушится гораздо быстрее, чем прежняя. И будет рушиться вновь и вновь, пока те, кто управляет страной, не научатся соблюдать баланс и не разорвут замкнутый круг. Темные Времена наступят вновь. Возможно, очень скоро. Единственное, на что остается надеяться, — никто из нас, Победителей, их уже не увидит. Пусть этого мира хватит хотя бы на наш век.

— Да, и еще нам надо решить, что делать с Китнисс, — вспомнил Хевенсби, когда вся суета с формированием состава нового правительства немного улеглась.

— Для начала было бы неплохо найти ее, — недовольно проворчала я.

Никто не видел Сойку с того момента, когда она выскользнула из рук миротворцев на площади и скрылась в толпе. Мы не знали, где искать девушку, и, по правде говоря, были не до конца уверены, что это необходимо. Она нашлась несколько дней спустя, совершенно случайно: охранники увидели ее сидящей на пороге кабинета бывшего Президента и сразу же позвали нас. Весь вид Эвердин выражал охватившее ее безумие. Сойка так и сидела на холодном полу, обхватив голову руками, закрыв глаза, вцепившись пальцами в волосы и плавно раскачиваясь из стороны в сторону. Я опустилась возле неё на колени и попыталась обнять за плечи, чтобы успокоить, но меня отвлёк Хеймитч.

— Эрика! — хрипло позвал он и, когда я обернулась к нему, кивнул в сторону комнаты.

Никогда ещё мне не приходилось слышать в голосе ментора столько ужаса. Проследив за его взглядом, я увидела тело Прим, распростертое на полу кабинета и украшенное красными и белыми розами. Бледная кожа, заострившиеся черты лица, раскинутые в разные стороны руки, багровые кровоподтеки на шее. Она была мертва.

Вызванные нами санитары на всякий случай вкололи и не пытавшейся сопротивляться Китнисс сильный транквилизатор, небрежно уложили ее на носилки и унесли вниз, в госпиталь. Мы закрыли девушку в больничной палате, а сами по-быстрому провели над ней показательный суд, на котором были главными свидетелями. Защиты, разумеется. Заручившись помощью доктора Аурелиуса, мы представили ее миру как безнадежную, контуженную сумасшедшую, которая сама не ведает, что творит. Конечно же, девушку оправдали. Основными условиями ее освобождения стали отбывание пожизненного наказания в Двенадцатом и нахождение под наблюдением врача, если не лично, то хотя бы по телефону. Все знали, что второе требование было не более чем формальностью.

Перед выпиской доктор Аурелиус вызвал меня и Хеймитча к себе в кабинет. Информация, которую он готовился сообщить нам, как самым близким людям своей пациентки, была строго конфиденциальной, но завеса тайны уже приоткрылась перед нами, когда мы застали Эвердин у тела сестры. Она убила ее. Задушила во сне и украсила цветами.

— Это была не моя сестра, — равнодушно и монотонно твердила девушка. — Прим погибла на Голодных Играх. Сноу использовал ее тело, чтобы создать еще одно чудовище, как и в случае с Питом. Я всего лишь убила капитолийского переродка. Это была не моя сестра.

Вспомнив остекленевший взгляд карих глаз, я поняла, что никогда не смогу осудить Китнисс за содеянное.

Мы распорядились, чтобы тело Примроуз и замороженные останки миссис Эвердин отослали в Дистрикт-12, и похоронили на местном кладбище. Через несколько дней доктор Аурелиус подписал бумагу о выписке, и Китнисс отправилась домой вслед за своей семьей. Больничная сорочка сменилась джинсами и свитером, но пластиковый медицинский браслет с пометкой «умственно дезориентирована» так и остался висеть на ее запястье. Вместе с ней в Двенадцатый уехали мои родители и часть беженцев — те, кто захотел вернуться к родным развалинам.

— Это ненадолго, я вернусь, обещаю, — повторяла я, крепко обнимая семью на прощание.

— Мы знаем, Этти, — шептали они в ответ.

Впервые за долгое время мы были честны друг с другом. На этот раз родители и правда верили в мое возвращение.

На следующий же день, не теряя времени даром, мы приступили к созданию Арены для последних Голодных Игр. Хевенсби назначили министром связи, так что он без всяких сожалений передал пост Главного Распорядителя мне. Тем не менее, мужчина не раз заглядывал в Штаб на собрания и, наравне с Хеймитчем, Бити и Лео, оказывал своей преемнице посильную помощь. Ментор предложил не изобретать велосипед и использовать найденные нами заготовки — планы и чертежи, — которые Сноу и его приспешники планировали использовать в будущих сезонах кровавого реалити-шоу. Его предложение было разумным, ведь сравниться с этими людьми в жестокости мы бы все равно не смогли. Уже имеющиеся наработки сильно помогли, позволив подготовиться к Играм в максимально сжатые сроки, и все же прошло не меньше трех месяцев, прежде чем я наконец смогла претворить в жизнь резолюцию Койн. Президент Лайм и некоторые члены Парламента открыто высказывались против проведения еще одних, пусть и последних, Голодных Игр, но сделать ничего не могли.

На Семьдесят Седьмых Играх действовало только одно правило — отсутствие всяких правил. Церемонии Жатвы не было, на Арену отправились несколько сотен трибутов. Койн предлагала использовать прямых родственников лишь тех, кто обладал самой большой властью, но ее негласная преемница решила уничтожить детей каждого, кто был так или иначе связан с политикой и с бывшим Президентом, и преуспела в этом. И еще. Возрастные рамки были значительно расширены: в последних Голодных Играх принимали участие все, кто попадал под определение «ребенок», от едва научившихся ходить малышей до юношей и девушек двадцати одного года, то есть перешагнувших рубеж совершеннолетия. В какой-то момент Бити, ответственный за трансляцию Игр, не выдержал:

— Это нельзя показывать на всю страну!

Возникла дискуссия, плавно перетекшая в ожесточенный спор. В итоге, мы признали правоту гения из Третьего, и все, что происходило на Арене, увидел лишь узкий круг лиц, непосредственно связанный с организацией события, семьи трибутов и простые жители Капитолия. Даже Президент, и та отказалась на это смотреть. А я была довольна. Наконец-то Голодные Игры перестали прикрываться маской развлекательного шоу и воплотили в себе изначальную идею своих создателей, став самой обыкновенной бесчеловечно жестокой бойней.

Арена представляла собой гигантский лабиринт с высокими каменными стенами, извилистыми коридорами, большинство из которых вело в тупик, и небольшой площадкой в центре, где были свалены в кучу оружие и припасы. Мины и ловушки встречались почти на каждом шагу, еды было ничтожно мало для такого количества трибутов, а погодные условия с каждым днем становились все более жестокими. Участники казались муравьями, а мы — безумными учеными, проводящими опыты и с неподдельным интересом наблюдающими за результатами через стекло. Внучка Сноу погибла в первой же бойне у Рога Изобилия. На моих Голодных Играх не было Победителей: по приказу Главного Распорядителя последнего выжившего — крепкого парня, сына какого-то министра, — заживо погребли рухнувшие стены лабиринта. Бити назвал меня слишком жестокой, а Хеймитч — чересчур милосердной. Я до сих пор не знаю, кто из них прав. В те дни, часы и минуты чудовище внутри меня не переставая мурлыкало от удовольствия, но почему тогда в своих снах я так часто блуждаю по лабиринту, который не имеет выхода, а с неба на меня льется кровавый дождь?