Больше, чем что-либо на свете (СИ)

Второй поцелуй бабочкой порхнул на губы, а его нежность мёдом пролилась в грудь, зазвучала песней. Рука Рамут скользнула по плечу женщины-кошки, обвилась вокруг её шеи, а потом за нею последовала и вторая, замыкая кольцо. Больше ничто не разделяло их, раскалённое пространство между ними сжалось до толщины волоска и с пружинистой силой толкнулось им в сердца. Не осталось места для раздумий, колебаний и сомнений, для доводов рассудка: взаимное притяжение достигло своей вершины и переплело их в тесных объятиях.

– Нет, нет, не в дом, – только и смогла прошептать Рамут, очутившись на руках Радимиры. – Дочки могут проснуться...

Опашень раскинулся на прохладной траве, росинки с куста лещины порой падали на горячую кожу. Звёзды тихонько звенели над колышущимися макушками деревьев, а Рамут до отказа заполнялась сладостью, чувствуя в себе её живое биение и жаркую пляску. С тихим стоном Радимира прильнула к ней и замерла – с хмелем во взгляде и перламутрово-беловатыми каплями на губах. Подобрав одну капельку, Рамут понюхала её, попробовала на вкус.

– Что это?

Женщина-кошка пока была не в силах ответить, её грудь вздымалась от глубокого дыхания, а веки трепетали. Звёзды плыли в её зрачках лесными светлячками.

– Хм, кажется, я догадываюсь... – Рамут уткнулась ей в плечо и закрыла глаза, вдыхая запах разгорячённой кожи.

Она была уверена: у кошек и псов не родятся детёныши, слишком эти звери разные. Не могут два мира, Навь и Явь, слиться воедино: слишком долго они шли разными дорогами.

– Скажи, а ты меня любишь? – приподнявшись на локте, спросила Радимира.

Ободки вокруг её зрачков мерцали тёплым золотом, на лице проступало щемяще-нежное, вопросительное выражение, доверчивое и почти умоляющее. Скажи Рамут «нет» – и сердце кошки разобьётся на тысячу осколков...

– Ты вросла в мою душу корнями, – запуская кончики пальцев в её волосы, ответила навья. – Ты всегда в моих думах. И даже когда тебя нет рядом, я чувствую твой взгляд...

Палец Радимиры лёг ей на губы.

– Ответь просто: да или нет?

Душа на миг похолодела: не придётся ли потом жалеть о сказанном и лить горькие слёзы? «Слишком много я копаюсь в себе, – с досадой подумала Рамут. – Хватит уже». И она отпустила с губ лёгкой пушинкой ответ:

– Да.

Короткое слово отразилось в глазах Радимиры солнечным золотом. Это счастье стоило того, чтобы отбросить сомнения, и сердце Рамут подпрыгнуло до звёздного неба. Уткнувшись своим лбом в её лоб, Радимира замурлыкала, и от этого звука навью охватило щекотное чувство – будто пушистый шарик в груди заворочался, потянулся, зевнул и превратился в котёнка.

А следующий миг перед ней задрала мохнатый хвостище огромная кошка с белыми «носочками» на лапах. Урча и жмурясь, зверь потёрся носом о нос Рамут, и его глаза сузились золотыми щёлочками. Желание обнимать и тискать это пушистое чудо завладело навьей незамедлительно и неукротимо, и она прыгнула на кошку, обхватив её сильное горячее тело руками и ногами. Под густой меховой шубой у зверя шевелились стальные шары мышц.

– Ррр... мррр, – урчала кошка, подставляя бока и живот чешущим и ласкающим рукам Рамут.

Навья засмеялась и чмокнула кошачью морду, а в ответ получила шершавую ласку широкого языка. Пушистые лапищи с розовыми подушечками обняли её, и она чуть не задохнулась под весом зверя.

– Ты меня задушишь, – сквозь хохот выдохнула она.

Непоседливый клубок радости, нежности и счастья рвался из груди, и Рамут сама не заметила, как перекинулась. Кошка и чёрная синеглазая волчица несколько мгновений стояли друг напротив друга, почти соприкасаясь мордами и обнюхиваясь. Кошка лизнула волчицу в приоткрытую пасть, та ответила тем же, и языки сплелись во взаимной ласке. Волчица вдруг отскочила, весело тявкнув, а потом помчалась прочь. Кошка огромными прыжками бросилась вдогонку.

Если бы навья хотела скрыться, она нырнула бы в проход, но вместо этого замедляла бег. Позволив кошке себя догнать, она повалилась на траву, и два зверя, переплетённые клубком, покатились по земле. Это была не схватка, а игра с покусываниями, лёгкими шлепками лап и поистине медвежьей силы объятиями. В состязании «кто кого переобнимает» у них вышла ничья: ни одна не хотела уступать.

– В зверином облике только одно худо: целоваться неудобно, – сказала Радимира, когда они перекинулись в людей и прильнули друг к другу – глаза в глаза.

Их колени упирались в упругую, прохладную подушку мха, присыпанного прелой листвой, деревья-великаны раскинули над ними полог ветвей, сквозь который мерцали любопытные звёзды. Руки Радимиры пробрались под чёрный плащ волос Рамут и заскользили по спине.

– А сейчас удобно? – Навья по-звериному потёрлась носом о нос женщины-кошки.

– В самый раз, – мурлыкнула Радимира, сверкнув колдовским золотом вокруг зрачков.

Губы вновь соединились крепко, жадно; женщина-кошка главенствовала в поцелуе, навья гибко подстраивалась, усыпляя её бдительность, а потом легонько, но ощутимо куснула Радимиру за губу.

– Ах, вот ты как! – Женщина-кошка засверкала шальными искорками в зрачках и повалила Рамут наземь. – Ну, сейчас я тебе задам...

Заострённые уши навьи вышли из этого единоборства изрядно покусанными, а губы от поцелуев зацвели маками и припухли, став чувствительными. Радимира с удвоенной жадностью набрасывалась на них, целуя то глубоко и страстно, то тягуче и нежно. Это сделало своё дело: желание снова ярко вспыхнуло, заныло, и пальцы Радимиры заскользили в призывно выступившей влаге. В последний миг подменив пальцы языком, она оказалась внутри во второй раз.

Лёжа в её объятиях, Рамут отпускала все сомнения к звёздному пологу над вершинами леса. Тело было отягощено ласковой истомой, а в мыслях царила приятная пустота и лёгкость. Все тревоги и заботы отступили, душа словно в обезболивание погрузилась. Её волос хватало, чтобы окутать их обеих, и Радимира, играя чёрными прядями, шептала:

– Самая прекрасная... Радость моя, счастье моё, лада синеокая...

Им обеим было мало этой ночи, и за нею последовали новые. Они не могли насытиться, утопая друг в друге телом и душой, а в разлуке тосковали. Соскучившись по сероглазой кошке, при встрече Рамут видела в её взгляде точно такой же голод. Этот взгляд, жадный и сверкающий, как бы говорил: «А вот и ты! Наконец-то я вижу тебя. Ты здесь, ты моя...» «Твоя», – сжималось сердце навьи в ответ.

Дождливый сумрак шелестел в лесу, и тьму на полянке безуспешно пыталась разогнать только мерцающая на подоконнике лампа. Дыша сырой свежестью, Рамут поджимала ноги в вышитых домашних чунях, чтоб на них не попадали капли, падавшие с навеса над крыльцом. Чуни эти, милые и уютные, украшенные лебяжьим пухом и бисером, ей подарила Радимира, которая сидела рядом, обнимая её за плечи. Они делили один плащ на двоих.

– О чём задумалась, волшебница моя? – заглянув навье в глаза, с улыбкой спросила женщина-кошка. – Что за думы тебя снедают? Ты как будто где-то далеко витаешь...

Дождь шелестел, капли падали: «Олянка, Олянка...» Это имя прилетело вдруг к Рамут из дня их с Радимирой первой встречи, село на окно белой голубкой, растревожило душу. Вот уже несколько дней ей не давал покоя вопрос: что за Олянка такая? Какое место она занимала в жизни Радимиры? Отвлекаясь на ежедневные дела и заботы, Рамут на время забывала об этом, но порой со дна души поднималось тяжкое, мрачное чувство – то ли ревность, то ли... Она сама не могла дать ему названия.

– Олянка, – проговорила Рамут, взглянув на Радимиру прямо и испытующе. – Кто она такая?

Брови женщины-кошки дрогнули и нахмурились, лицо посуровело.

– Отчего ты спрашиваешь? – Её голос прозвучал глухо, сдержанно, в глазах отразилась тень далёкой тоски.

– Ты назвала меня этим именем, помнишь? – С каждым словом этого разговора сердце Рамут билось всё тяжелее, тревожнее, но назад было уже не повернуть. – Когда мы встретились в разрушенном Зимграде, ты сказала: «Олянка?» Почему? Я напомнила тебе её?