Антиутопия (ЛП)

Я сделала то, что первым пришло мне в голову. Увернулась от охранника, пулей выскочила в дверь и отыскала Грейнджера. Я кричала и умоляла, а он клялся и божился, что достанет любые часы, какие моей душе угодно. Вся колония собралась поглазеть на наш спор, а я потащила его обратно в дом, где жила и работала. К черту их всех, мне нужны были эти часы.

Дом был подозрительно тих к моменту моего возвращения, почему-то младенец больше не плакал. Я поняла, почему, когда увидела охранника, как раз швырнувшего пустой шприц в корзину, и ребенка, стремительно бледневшего у меня на глазах. Я проверила девочку, но она была уже мертва: одного пузырька воздуха, попавшего в кровеносный сосуд, а оттуда — в сердце, хватило, чтобы ее умертвить.

Я успокаивала себя тем, что ей просто выпала на долю быстрая смерть вместо долгой и мучительной. И, тщетно пытаясь сохранить лицо, сползла на пол, держа на руках тело девочки с глазами, как у Малдера.

— Отдай ей эти чертовы часы, — прорычал Грейнджер.

Этот идиот с размаху швырнул часы в мою сторону с такой силой, что стекло треснуло от удара об пол. А уходя, метким ударом выбил у меня из рук младенца. Я просто прижала разбитые часы к груди и плакала, пока не кончились слезы.

Нет, это не ребенок Малдера: он бы так со мной не поступил. У матери младенца тоже были каштановые волосы и зеленые глаза. Но часы наверняка его. Наверняка.

Наверняка.

***

Почему мы требуем, чтобы вселенная открыла перед нами свои секреты? Что не дает нам покоя? Не связано ли это с нашей потребностью ухватить смысл существования, его целостность и дать определение реальности, вещам, всему нашему миру и месту человека в нем? Не эти ли ответы мы пытаемся найти среди бесчисленных звезд? И блуждаем, день за днем, в не поддающейся измерению вселенной, пытаясь постичь ее бесконечность, в однажды начатом долгом и трудном путешествии в область неизведанного.

Джулиан Джейнс

***

К моему удивлению, и часа не проходит, как Малдер снова останавливается. Мы находимся в каком-то крохотном безымянном городке, где нет ничего, кроме заброшенной заправки, пары магазинчиков и нескольких домов. Малыш Джон выпрыгивает из машины и исчезает где-то между строениями. Должно быть, знает, что тут — ни души и, скорее всего, безопасно.

— Да, здесь безопасно, Скалли, — заверяет меня Малдер.

Он заправляет «хамви» дизельным топливом и складывает в багажник несколько канистр с бензином и водой про запас. Закончив, Малдер берет меня за руку и увлекает из этого укромного местечка за магазином, где были спрятаны припасы, куда-то дальше, прямо через бурьян. Вскоре моим глазам открывается стоящая неподалеку старая каменная церковь. Малдер распахивает передо мной дверь, но сам остается в холле.

Перекрестившись, я встаю на колени. Я так давно не была в церкви, что даже не знаю, с чего начать, но заученные еще в детстве слова сами срываются с уст. Я молюсь за маму, Билла и Чарльза — живых или мертвых, молюсь, чтобы они обрели покой. Молюсь за Малдера, за мальчика, который только что достался мне в сыновья, и за друзей, которых бросила, — Фрохики и Лэнгли. И даже за Скиннера. За Ахава, Мисси и Байерса и многих других, кого уже давно нет на этом свете.

Медленно, шаг за шагом, Малдер приближается ко мне. Я чувствую, что он совсем рядом, за спиной, и, оглянувшись, без слов приглашаю его присоединиться. Он лишь качает головой.

Теперь уже я беру Малдера за руку и веду за собой. В церкви еще остались свечи, и я подношу к одной из них его зажигалку. Крохотное пламя, кажется, вот-вот погаснет, но все же справляется с потоком воздуха и продолжает гореть. Малдер ставит свечу в предназначенное для нее место под иконой Богоматери и спрашивает, о чем мы молились.

— О спасении, — говорю я, и мы уходим, притворив за собой тяжелую покореженную дверь.

Когда мы добираемся до машины, я начинаю раздумывать, как же мне теперь зазвать обратно Малыша Джона. Даже в этом опустевшем городе мне кажется довольно глупой затея стоять посреди дороги и орать «Малыш!»

Впрочем, я не успеваю даже додумать эту мысль до конца, как он появляется собственной персоной на одной из улочек, изо всех сил крутя педали двухколесного велосипеда с двумя дополнительными маленькими колесиками. Я бросаю быстрый взгляд на Малдера и замечаю, что он почти улыбнулся. Мне определенно нравится его способ подозвать сына: если бы все папаши были медиумами, как он, в «Уол-марте» не стоял бы такой шум. В Прошлом.

Мальчик, запыхавшись, подъезжает к нам и улыбается, заметив, что Малдер без споров загружает велосипед в машину.

Солнце садится, когда мы съезжаем с главной дороги к виноградникам, раскинувшимся на невысоких холмах. Как ни странно, Малдер решается включить фары: судя по всему, эти места ему хорошо знакомы. А еще через сорок пять минут мы останавливаемся у какой-то хижины на отшибе. Теперь вся Америка, можно сказать, на отшибе, но это место — настоящая дыра даже на фоне всего остального. Мы заходим внутрь, Малдер щелкает выключателем, и — чудо из чудес! — загорается свет. Значит, в хижине есть электричество.

Из крана на кухне течет вода, а в кладовой столько консервов, что хватит на десяток лет. Внутри дома есть душ и туалет. Открыв шкаф, я обнаруживаю там неплохую одежду для меня и мальчика и несколько комплектов постельного белья впридачу. Большая кровать внизу и одна чуть поменьше, наверху, уже застелены. В центре кухни стоит печка, на которой можно готовить, а на столе в качестве средства связи — простенькое радио. На заднем дворе сложены дрова, у входа висит ружье. В ящиках лежат игрушки, на полках стоят книги.

Это дом Малдера. Он вез меня в свой дом.

Я снова дома. Мы дома. Малдер, я и Малыш Джон.

Я улыбаюсь Малдеру и вижу, что его глаза радостно загораются в ответ.

— Здесь ты будешь в безопасности, Скалли, — вот и все, что он говорит.

Мы ложимся на большой кровати, а Малыш Джон наверху. На ночь я надеваю шелковую рубашку, которую нашла в шкафу. Она все еще пахнет магазином «Victoria’s Secret». Малдер проводит по ней руками, задевая шершавой кожей нежную ткань, и целует меня. Мы занимаемся любовью, не торопясь – так, как мне всегда хотелось. А в мужчине, что обнимает меня сейчас я наконец вижу своего Малдера.

Когда я просыпаюсь, его нет — ни в доме, ни в моей голове, а рядышком со мной спит Малыш Джон. «Хамви» стоит во дворе — по-прежнему с полным баком бензина. Наши вещи так и остались на столе — там же, где вчера положил их Малдер. Сначала я думаю, что он отправился на охоту, но Малыш Джон говорит, что он не вернется. Ни записки, ничего. Его просто нет.

И вдруг я понимаю, что в шкафах нет одежды для Малдера, а на полках не стоит книг, которые он стал бы читать. Он вообще не собирался оставаться в этом доме. И, наверное, не хотел даже ночевать здесь вчера. А затем я внезапно осознаю, что так ни разу и не сказала вслух, что люблю его, а теперь уже слишком поздно. Малдер спас меня от пришельцев, купил мою безопасность ценой собственной души, а я так и не смогла заставить себя произнести эти жалкие три слова. В который раз мне не удается совладать со вставшим в горле комом, и все оставшееся утро я провожу в рыданиях.

Спустя несколько дней я ставлю чайник, чтобы вскипятить воду на кофе, и то и дело поглядываю в окно. Малыш Джон тоже хочет попробовать. Конечно, почему бы нет? Четырехлетка (почти уже пятилетка, по его словам), который видел, как убивают людей, и слушал мысли Малдера, уж точно не умрет, если выпьет чашку сильно разбавленного кофе.

Мы сидим в кресле-качалке на крыльце, а над холмами встает солнце, заряжая батареи на крыше.

— Он не вернется в ближайшее время или не вернется вовсе, Джон?

— Он еще не сам знает. Сомневается, что ты его простишь.

— За что? — Я бы простила Малдеру что угодно.

— Ой, да за кучу всего! За то, что он помог пришельцам ловить людей, чтобы они никого не трогали в том бункере. За то, что тебя бросил. И еще очень переживает из-за того человека, который занимался с тобой сексом. И из-за того, что убил кучу людей. Особенно того мужика, который с тобой спал.