Орлиное гнездо (СИ)

- Моя мать говорит, что таких девушек, как ты, у нас нет. В тебе есть то, чего нет у нас.

Василика не знала, как понимать это – как похвалу или как порицание; но она поклонилась, взглянув на Фериде. Турчанка улыбнулась и едва заметно кивнула ей, но больше не сказала ни слова. В ней Василике тоже почудилась опасность – как свернувшаяся кольцом змея: такого рода угроза исходит от всех восточных женщин, обладающих властью, подумала валашка.

Фериде некоторое время испытывала гостью взглядом – потом нахмурилась и что-то сказала мужу, а грек перевел:

- Наши дочери сейчас спят – отдыхают после занятий, и не выйдут к нам.

Феофан Комнин улыбнулся, словно извиняясь.

- Несомненно, представится другой случай.

А Василике вдруг пришло в голову, что турчанка оберегает своих дочерей от нее – от сглаза или чего-нибудь похуже. Невольница вспомнила своих демонов и подумала, что, может быть, и не зря. Она тронула за руку своего покровителя.

- Твоя мать не говорит по-валашски? – прошептала она, когда Штефан, все еще стоящий, склонился к ней.

- Говорит, - с едва заметной досадой ответил тот. – Почти так же хорошо, как я, и говорит по-гречески, как отец. Но предпочитает турецкий язык со всеми, даже туземными гостями.

“Вот так восточная жена”, - подумала Василика. Турецкие жены до сих пор представлялись ей покорными; но это, должно быть, так же непросто, как все на Востоке.

Фериде еще недолго побеседовала с сыном и мужем по-турецки; потом поднялась и, не удостоив невольницу более ни словом, ни взглядом, удалилась. А благородный грек, видевший, как опечалена, в каком смятении Василика, стал мягко и почтительно расспрашивать ее – хорошо ли ей живется здесь, не хочется ли чего-нибудь. Феофан Комнин ни словом не упоминал о настоящем положении Василики: хотя, конечно, все о нем знал.

Василика сказала, краснея и не глядя на грека, что всем довольна. Ее покровитель – благороднейший из людей, которых она знала…

Она поняла, что это и в самом деле так. Пусть Штефан и преследовал какие-то цели, неизвестные ей, он был редкостно заботлив.

Потом они распрощались с хозяином, и Штефан смог увести свою полонянку. Он почему-то испытывал большое облегчение, убрав Василику с глаз своих родителей. Может, что-то встревожило ее хозяина во время разговора с ними.

Василика опять испытала странное волнение во время минутных объятий, когда ее усаживали обратно в носилки; а когда они приехали домой, лихорадка только усилилась. В своих комнатах, куда Штефан проводил ее, она не сдержалась и пожаловалась:

- Меня колотит…

Он нахмурился и схватил ее за руки.

- Больна?

Василика помотала головой.

- Все тело сводит, - жалобно сказала она. Девица даже застонала. И тут турок улыбнулся.

- Я, кажется, знаю средство от этой болезни.

Он уложил невольницу на подушки. Василика стала слабо отбиваться, потому что по-настоящему сопротивляться не могла – аромат курений и эта новая опасная лихорадка лишали сил. – Нам нельзя… - пробормотала она.

Абдулмунсиф коснулся ее щеки.

- Я знаю, что нельзя, - прошептал он. – Я не сделаю тебе ничего дурного. Просто верь мне…

На ней осталась только легкая рубашка и шаровары. На поясе был нож, и Василика услышала, как этот нож упал на ковер; Абдулмунсиф спустил ее штаны, обнажив ее, и развел ее бедра.

Василика всхлипнула и вцепилась в подушки.

Она попала к дьяволам, но не попади она к ним – сгорела бы сама, огонь пожрал бы ее изнутри.

Потом господин оставил ее лежать на подушках, взмокшую, слишком потрясенную, чтобы говорить с ним и даже сознавать себя. Василика почувствовала его крепкий поцелуй на мокром лбу, а потом Штефан удалился. Она ослабевшими руками нашарила нож и схватилась за него; поранилась и вскрикнула.

Боль отрезвила ее, и Василика села и натянула на себя платье, которым ее так и не прикрыли. Потом хлопнула в ладоши.

Она почему-то не думала, что кто-нибудь отзовется, - но тут же явилась готовая к услугам служанка. Молоденькая Айгюль. Василика, почувствовав вину, что ничего не знает о своих помощницах, прежде всего выучилась у Абдулмунсифа, как спросить их имена.

Она попросила приготовить себе ванну, и это было тут же исполнено. Айгюль проводила госпожу в купальню под руку, а той и в самом деле было это нужно: Василика обессилела от страсти. А она ведь еще девица – никогда бы не поверила, что такое может быть.

Выкупавшись, она отправилась в постель и сразу же заснула. Надеялась на забытье – но обманулась.

Василика необыкновенно ясно запомнила свой мучительный сон.

Молодая государыня Валахии восседала в тронном зале на престоле, который обыкновенно занимал господарь: восседала одна, положив руки на подлокотники и тяжело, неподвижно взирая перед собой. Она была прекрасна и величава: в тяжелой церемониальной парче, волосы - убраны под белое покрывало и шапку с меховым околышем и парчовым верхом, но две черные пряди струились вдоль висков, ниспадая на грудь. По одну сторону от Иоаны стоял крест - позолоченный перечеркнутый наискось православный крест, по другую – окровавленный кол, такой же высоты.

Дворовая девушка ахнула от испуга, увидев это, и колени у нее подкосились; Иоана усмехнулась алыми губами и подманила служанку рукою.

- Вот ты, девица, меня и узрела.

- А что? – робко спросила Василика. Она сложила руки на животе, прикрытом прежним скромным женским платьем.

Иоана оперлась подбородком на руку и сощурила зеленые глаза. – Плохо… очень темные сейчас времена, - мрачно проговорила она. – Вы, люди, и помыслить не можете, каково это нам: видеть все сверху и не мочь пособить. Я очень теперь сильна, куда сильнее, чем была… но бессильна в том, что всего важнее.

Василика опустилась на колени.

- О чем ты говоришь, государыня?

Иоана возложила ей руку на голову.

- Твой прельститель, сердечный друг, замыслил тебя убить. Это очень умный человек, и притом человек большого сердца и страстей… и это-то его и погубило. Только великие люди способны на великое падение.

Василика едва дышала.

- Как… убить?

- Штефан впал в чернейшую ересь из всех, какие существуют, хотя ересей в мире тьма, - ответила княгиня, сведя черные брови. – Он и орден Дракона, к которому принадлежит твой турок. Ордену уже известно многое, что остается тайной для церкви. Но мой муж и Штефан… вообразили, что, пролив твою кровь, способны воскресить меня на земле во плоти: дабы я разделила престол с одним из них, когда сила объединенного ордена отвоюет для всех христиан Царьград!

У Василики свет померк в глазах.

- Силы небесные, - прошептала она.

Княгиня усмехнулась.

- Бойся, девица, бойся! Но не столько своего турка, - прошептала она, склонив голову, - сколько моего несчастного мужа, которому я была и остаюсь так дорога, и отца Штефана – человека, который называет себя последним императором ромеев… Этот-то грек, язычник, не пожалеет крови даже сотни девственниц, чтобы вернуть своему городу славу! К счастью, такое чернокнижие невозможно!

Иоана хрустнула пальцами.

- Какие только демоны нашептывают им это!

Василика молитвенно сложила руки.

- А разве святая церковь не учит нас, что человек воскреснет во плоти? – спросила дворовая девушка.

- Это величайшее заблуждение святой церкви, - печально откликнулась Иоана. – Одно из многих великих ее заблуждений. Мы можем воплощаться на земле вновь – это верно: но лишь ненадолго, и воплощаемся телесно только для избранных; однако существуем мы для духовных, а не для телесных очей. И мы не спим, - с улыбкой прибавила государыня.

Василика припала к ее ногам.

- Что же мне делать, княгиня?

- Я попытаюсь помочь тебе… теперь, когда меня увидела ты, быть может, откроются глаза и у Штефана. Он любил меня… а теперь, когда я преставилась, готов полюбить тебя вместо меня. Он уже любит в тебе то, что было во мне. Если вам не помешают, вы можете быть счастливы, Василика.