Лабиринт памяти (СИ)

Сначала атрофировался его мозг: Драко абсолютно перестал рационально мыслить в тот момент, когда увидел Грейнджер в грёбаном красном платье. Он проявил слабость, отпустил себя, окончательно сдался и, самое главное, не возразил, когда сдалась она, когда позволила ему зайти так далеко.

Это была их общая ошибка. Одна на двоих. И она была началом конца.

Потом стало недееспособным его тело. Поттер устроил настоящее представление, появившись, как всегда, феерично и не вовремя, и, в общем-то, в другой ситуации Драко бы легко развернул его обратно, но не когда был слишком уязвим, слишком слаб, чтобы действовать сразу и наверняка. Он был в шоке не слабее Грейнджер, когда мальчик–который–никак-не-желает-сдохнуть заявился в кульминационный момент их с Гермионой… общения. И поэтому, слушая все эти до отвращения громкие слова о его глубоком разочаровании, видя, как реагирует на них Грейнджер, Драко изо всех сил сдерживался, чтобы не заехать что есть силы кулаком по ненавистному очкастому лицу. И плевать, что это был самый маггловский и, как выражался его отец, недостойный Малфоев способ решить проблему. В тот миг он был наиболее актуален.

Драко этого не сделал. Он снова допустил слабость, подумав, что только причинит Грейнджер ещё больше боли, если разобьёт лицо Поттера в кровь, только усугубит и без того дерьмовую ситуацию, в которой они оказались, и потому просто зарядил очкарику под дых, чтобы на какое-то время обездвижить его. Но сейчас он понимал, что это была ошибка. Чёртов урод испоганил, возможно, самый безумный и неправильный эпизод его жизни, но от этого не менее желанный и необходимый.

И тем не менее не это было главным.

Главным было то, что Поттер довёл Грейнджер до состояния, которое пугало Драко. И чем дольше он на неё смотрел, тем стремительнее в нём росла злость на самого себя.

Он позволил Поттеру ударить первым. Он оборонялся, но не собирался нападать.

Это ошибка была только его — ничья больше.

И наконец Забини. Своими словами он, казалось, окончательно выпотрошил из Драко всё то, что от него ещё оставалось. Создавалось вполне реальное впечатление, что сказанным он вспорол его тело и вывернул содержимое, а потом с каким-то особым остервенением потоптался на нём, чтобы полностью добить.

Именно это почувствовал Малфой, когда услышал от Блейза, что Эл была здесь.

И это стало финальным аккордом в симфонии безумия, звучащей в его голове так, словно кто-то безжалостно скрежетал ногтями по стеклу прямо возле ушей.

Драко не мог понять, зачем Блейз так поступил. Что, мать его, произошло с ним, когда он решил озвучить всё то дерьмо, что вылилось из его рта, при Грейнджер. Какого хрена он это сделал?

Малфой знал, что вряд ли когда-нибудь сможет забыть реакцию Гермионы на слова Забини. На какую-то жалкую секунду её тело встрепенулось, взгляд пронзила боль, а сама она выглядела так, словно ей только что дали пощёчину. В тот момент она взглянула на Драко так быстро, что в другой ситуации он не успел бы понять, о чём она думает.

Но он понял. И от этого сам был готов беспомощно рухнуть на колени рядом с ней, прижать её к себе в безумной попытке не потерять, готов был сделать что угодно, лишь бы, несмотря ни на что, вернуть то шаткое доверие, которое каким-то необъяснимым образом ему удалось завоевать.

И от осознания, что сделать это снова будет практически невозможно, ему захотелось взвыть.

А ещё была Эл, о которой он благополучно забыл, полностью окунувшись в хитросплетения своих отношений с Грейнджер. Поразительно, каким он был мудаком, когда, находясь в «Магнолии» исключительно благодаря Элисе, умудрился в её отсутствие полностью поддаться оглушающей потребности обладать другой женщиной. Женщиной, которую, как он говорил, ненавидел всей душой. Видимо, помимо того, что он был последним мудаком, он был ещё и величайшим лицемером, и та боль, от которой сейчас саднило губу и щипало в носу, была более чем заслуженна.

Под тяжестью проблем, вопросов, мыслей, которые безжалостными гиенами сжирали то, что осталось внутри, словно падаль, Драко сел на пол недалеко от Грейнджер и, обхватив колени руками, уткнулся взглядом в противоположную стену. Он понимал, что ему необходимо во всём разобраться, но просто не знал, с чего начать, вернее, с кого. Конечно, ему следовало бы пойти к Эл, попытаться поговорить с ней, объясниться, но… Что? Что он может ей сказать, если, как утверждал Забини, она и так поняла всё без слов? И как быть с Грейнджер, которой слова сейчас, казалось, и вовсе были не нужны?

Драко не знал. Зато другое стало очевидным: он никуда не пойдёт прямо сейчас. Будет сидеть до последнего, пока она не сдвинется с места. И разве это не говорит о том, что он уже сделал выбор в её пользу?

Внезапно ему захотелось горько рассмеяться. Поразительно, как за такой короткий промежуток та, которую он ненавидел и презирал долгие годы, смогла стать ближе, чем другая, в которую он был влюблён.

А был ли?

Где-то внутри сильно заныло. Драко понимал, что если сейчас продолжит размышлять о своих чувствах, то совершенно точно дойдёт до ручки, и поэтому просто отдался ощущениям, прикрыв глаза.

В этот момент он с каким-то почти извращённым наслаждением принимал ту боль, которую испытывал, потому что знал: как бы он ни пытался перекладывать ответственность за свои проблемы на кого угодно, во всём был виноват он сам. И, пожалуй, удар Поттера был наименьшим из того, что он на самом деле заслуживал.

Драко не знал, сколько прошло времени, прежде чем в комнату вернулась Уизли. Он отстранённо наблюдал, как она присела рядом с Грейнджер, что-то успокаивающе бормоча, а потом помогла той встать. Они обе медленно двинулись к выходу, и Драко видел, с каким трудом даются Грейнджер шаги. По её походке было видно, что она абсолютно обессилена, почти как он, растерзана недавними событиями, но она, во всяком случае, хотя бы смогла наконец уйти.

И когда Грейнджер, прежде чем выйти из комнаты, даже не взглянула на него, не бросила ни одного чёртова взгляда в его сторону, Драко почувствовал, что теперь он полностью получил по заслугам.

*

Следующая ночь для Гермионы длилась бесконечно. Она плакала без остановки, упиваясь жалостью к себе, и смогла заснуть лишь тогда, когда до завтрака, на который она благоразумно решила не идти, оставалось каких-то два часа. Поразительно, ещё день назад она была абсолютно счастлива: наслаждалась отдыхом в кругу друзей и тихо радовалась тёплому чувству, зародившемуся в её сердце к мужчине, который хоть и категорически не подходил ей, но заставлял чувствовать себя по-настоящему желанной. И всё это лопнуло, растворилось, как воздушный замок, в одно мгновение.

В тот жуткий миг она поняла, что осталась ни с чем. Похоже, она махом потеряла всё, благодаря чему была счастлива. Её лучший друг вряд ли когда-либо сможет простить ей то, чему стал свидетелем, а она сама едва ли сможет отделаться от ощущения, что человек, который был тому виной, тот, к кому она питала такие пугающие, но светлые чувства, просто использовал её.

Конечно, она сама была во всём виновата, потому что прекрасно знала с самого начала, что он не свободен. Просто забыла, или предпочла забыть, на какое-то время о существовании той, другой, которую он, возможно, скоро поведёт под венец, которая наверняка сделает его счастливым и, несомненно, подходит ему гораздо больше, чем какая-то «грязнокровка» и «забитая заучка».

А то, что было… Скорее всего, для Драко это не более, чем способ развлечься в отсутствие своей подружки.

Гермионе было очень больно думать об этом, но она не наивная дурочка, чтобы не понять: вряд ли Блейз произнёс бы те слова, которые она услышала, если бы у Драко с Элисой всё было несерьёзно. Тон его голоса, выражение лица, смысл слов говорили Гермионе, что в глазах Забини она всего лишь очередная девица, с которой Драко решил просто скоротать время после выступления, втайне от своей постоянной подружки. И если учесть, что Блейз был едва ли не единственным, с кем Малфой поддерживал дружеские отношения, то, вероятно, так оно и есть.