Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь (СИ)

В комнате витает запах распотрошенных сухих цветов. Пальцы Стива в желтой пыли, её следы на одежде и покрывале. Джеймс медленно, как-то неловко натягивает водолазку на место, прислушивается к ощущениям. Боль перестала быть такой острой, но осталась, как пару дней назад. Ему лучше, температура спала, и в голове больше не мутит. Он подтягивает ноги к себе, отползает к изголовью, едва не роняет на пол подушку. Он неосознанно тянется к ней металлической рукой и та утопает в мягкости пуха. Постель мягкая, не как в ночлежках или временных пристанищах, где он пережидал время. Он уверен, что и оделяло теплое, не колючее и не пахнет сотней немытых тел. Джеймс бегло осматривается: шкаф, стол, стул, бледно-зеленые стены, картина с пейзажем, большое окно, зашторенное впрочем, жалюзи в тон к стенам. И вновь, всё сделано для его комфорта. Стив знает.

О чём Стив знает, он даже не хочет задумываться. Стив знает о криокамере, о холоде, сковывающем сознание, о боли, о том, как его ломали. Теперь, когда его больше не подвергают процедуре изменения сознания, он может вспомнить, как его били, как тренировали, как другие насмехались над ним. Он помнит о насилии, как насиловали его и как насиловал он. Его тошнит вновь, сухие спазмы скручивают нутро. Человек, что растирает желтый порошок по его плечу, стараясь не причинять боли, и доктор, что тепло улыбался ему, — они не похожи на тех, кого он видел в стерильных операционных, в пыточных с низкими потолками, во множестве комнат, куда доставлял пленных, где убивал, где был. Эта комната светлая и чистая, уютная, здесь постарались умелые руки. Но достоин ли он этого места после того, что сделал? Может, ему стоило умереть на улице, чем отравлять это помещение и этих людей своей гнилью?

Роджерс садится напротив, у изножья, копирует его позу, так же закрываясь от мира. Они некоторое время молча смотрят друг другу в глаза. Стив трет в пальцах остатки порошка календулы, чувствует, как мельчайшие частички втираются в кожу. Нужно что-то сказать, что-то сделать, разбить этот лед, расшевелить. Поздороваться нормально, рассказать о себе? Попросить прощения за то, что не смог удержать над пропастью? Объяснить ситуацию, попутно обрисовав в красках и метания и поиски? Но Джеймс начинает говорить сам.

Он просто говорит, немного рассказывает о Г. И.Д.Ре, много — о жизни после падения ЩИТ, о музее и Стэне. Он говорит о том, что вспомнил сам, что видел во снах. О жизни. О свободе. О Манхеттене и Адской кухне, сравнивает их. О еде и том, какими бывают добрыми люди. Он говорит и говорит, будто боится, что не успеет сказать всё, что память исчезнет. Он говорит, потому что знает, что его слушают.

В ответ Стив понимающе улыбается и рассказывает об изменившемся Бруклине, о нескольких днях в освобожденной от нацистов Франции, о маленьком домике глубоко в лесу, где он приходил в себя после того, как его нашли. Он тоже не следит за хронологией. Брызжущая маслом сосиска соседствует с вегетарианским гамбургером, и холодные воды северных морей вдруг оказываются в цветущем Провансе. Он говорит обо всём, что придет в голову, например, они говорят о Наташе, и его глаза светятся гордостью и счастьем, когда Джеймс спрашивает:

— Та рыжая, что была с тобой, она твоя?

И он отвечает:

— Да, мы вместе.

— Вы ждете малыша, — не вопрос, утверждение, подталкивает к тому, что Джеймс видел их, значит, он всегда был где-то поблизости. — Я наблюдал за гуляющими семьями в парке. За маленькими детьми. За родителями. За теми, кто скоро ими станет.

— И что ты об этом думаешь?

Джеймс опускает взгляд на свои руки. Одна — живая и теплая, вторая — мертвая и холодная. Так и он — мертвый наполовину.

— Я смотрел на них, — вновь говорит он, голос его звучит глухо, как из глубины, — я смотрел на них и думал, как это будет — убить их по приказу. Что я буду делать, если мне прикажут уничтожить сидящих на траве детей или беременную женщину. Я вдруг подумал, что за теми людьми, которых я убивал, кто-то стоял.

У каждого кто-то есть, даже если он думает, что совершенно один. Джеймс смотрит на Стива, на залегшую между бровей морщинку, на потемневшее небо в его глазах. Его женщина ждет малыша, крохотное создание внутри неё подобно чуду. Заверши он миссию, у этого чуда был бы только один родитель, убей он рыжую, как хотел, — он убил бы двоих.

— Я не задумывался об этом раньше. Я делал то, что велят. Это было просто, мне так казалось.

— Когда все прекратилось? — осторожно спрашивает Стив.

— Когда ты назвал меня по имени…

…Роджерс тихо закрывает дверь в комнату, бросив последний беспокойный взгляд на спящего Джеймса. За окном уже смеркается, солнце прощается с миром до следующего утра. Брюс почти удивился, узнав, что новое снотворное, пусть и слабее предыдущего, но действовало так долго. Мужчина будет спать до утра, Джарвис присмотрит, чтобы его ничего не побеспокоило, если датчики покажут волнение в комнате, то Стив опять вернется к нему. А пока ему тоже нужен отдых.

Наташа встречает его сухим поцелуем в щеку и сердито сдвинутыми бровями. Под широкой одеждой угадываются очертания пистолета и нескольких ножей, она тревожно прикрывает ладонью живот. Она всегда была против поисков, пусть и не высказывала прямого неодобрения, но это было видно по взгляду: «не ввязывайся в это». Женщина даже пыталась убирать потрепанную, пролистанную много раз папку, ту самую, которую привезла с другого континента. Они даже не говорили об этом, Нат хмурится, когда видит его вновь листающим материалы, но ничего не говорит.

— Он спит, всё в порядке, — оправдывается Стив.

Романофф могла бы сказать: «Ты думаешь, что делаешь?!». Романофф могла бы сказать: «Он опасен!». Но она ничего не говорит, только не сводит тревожного взгляда с двери, за которой спит опасный убийца.

— Мне нужны какие-нибудь фотографии Ал, — мужчина пытается перевести одну болезненную тему на другую. — Может, Баки узнает её, и даст нам подсказку.

Шанс невелик, но попробовать спросить стоит. Может, он видел её в каком-нибудь штабе, может, их держали рядом. Вряд ли Алиса знала о личности Зимнего Солдата, чтобы сказать ему: «Я знаю тебя!», но она достаточно приметная личность с её волосами и защитными инстинктами.

— Он нестабилен! — вскрикивает женщина. — Он ничего о тебе не помнит! Если хоть половина из того, что я нашла, правда, то он уже давно не твой Баки. Он пустая оболочка, которой манипулируют для грязных дел.

— Мне должно стать от этого легче? — на секунду он забывает, что перед ним женщина, которую он любит, которая ждет их общего малыша. На секунду он становится не Стивом Роджерсом, заботливым отцом, кем-то далеким и чужим. — Ты читала, ты знаешь, что он пытался сопротивляться, и что это не первый раз, когда он сбегает. Просто сейчас него получилось уйти дальше и найти меня. И он уже помнит какие-то моменты из нашего общего прошлого. Где-то внутри этой, как ты говоришь, оболочки, осталось немного настоящего Баки.

— Мы этого не знаем, — Наташа тоже переходит в нападение.

— Ты думаешь, что если Баки не помнит своё прошлое, то он просто запрограммированный убийца? И потому его нужно убить.

— Но это уже не Баки.

— Для тебя – нет.

— Он умеет только убивать, Стив. Он для этого существует. Вспомни, что он сделал со мной, что он сделал с другими.

— Это все Г. И.Д.Ра, Наташа, и Пирс! Ты винишь ружьё, хотя виноват тот, кто спустил курок.

— Я знаю, кто несёт ответственность. Но пойми ты, он уже не твой друг. И если завтра ты будешь думать так же…

— Не волнуйся обо мне.

— Он уже умер, Стив.

— Да… Я был с ним.

Наташа опускает руки. Бороться с Роджерсом, когда он что-то решил то же самое, что идти против урагана: безрассудно, глупо и кроме потерянных сил, ни к чему не приведет. Нужно убрать пистолет на место и думать, как действовать дальше.

Она отходит к ящикам небольшого комода, перебирает фотографии в альбоме. У них есть альбом старого формата, куда снимки вклеиваются и подписываются. Во времена Стива фотоаппараты были громоздкими и работами медленно, не чета сегодняшним, когда фото можно сделать за секунду, лишь нажав кнопку спуска. Едва освоив камеру в новом телефоне и разобравшись с настройками, Роджерс начал увлеченно снимать всё вокруг: солнечный свет, пробившийся сквозь листья, Наташу, задумчиво смотрящую в окно, и её отражение, команду за работой…