В поисках будущего (СИ)

Так что я киваю.

И снова он ничего не говорит сразу. Он мнется некоторое время и, кажется, хочет передумать рассказывать мне что-то настолько личное. Но у него не такой большой выбор, учитывая, что Лэндон и Скорпиус ушли, а мама сейчас не в состоянии. Поэтому он наконец машет мне, приглашая за собой в комнату. Она отвратительна, конечно, потому что он совершенно неспособен хоть что-то держать в порядке. Он и недели дома не пробыл, а его вещи уже разбросаны по всему полу (учебники, конечно, аккуратно лежат нетронутыми в углу). Его кровать не заправлена, и все выглядит сморщенным и смятым. Я кидаю на нее быстрый взгляд, только чтобы убедиться, что он не занимался тем, о чем я вначале заподозрила… И хотя я ничего и не вижу, одной мысли об этом достаточно, чтобы выбрать в качестве сидения стул у рабочего стола. Он, конечно, без раздумий падает на кровать и откидывается, опираясь на локти.

Я ничего не говорю, пока жду, когда он наконец выскажется. Он издает еще с пятнадцать тяжелых вздохов, прежде чем наконец садится и смотрит на меня.

– Это не мой ребенок.

Он говорит это значительно и решительно. Я просто в шоке смотрю на него, позволяя словам несколько раз эхом отдаться в моих ушах, прежде чем осознаю их.

– Прошу прощения?

– Это не мой ребенок, – ровно повторяет он.

– Извини, – качаю головой. – Тебе придется объяснить, о чем ты…

Он закатывает глаза и почти расстреливает меня взглядом:

– Это не мой гребаный ребенок, – говорит он так медленно и выделываясь, как может.

И мне почти хочется его ударить. Но я этого не делаю.

Вместо этого я ненадолго прикрываю глаза и снова открываю, твердо решив быть спокойной и рассудительной, какую бы неизбежно идиотскую историю он сейчас не рассказал.

– Хорошо, – говорю, немного вздыхая. – И как давно ты это знаешь?

Он смотрит на пол и немного мнется.

– Давно.

Давно. Потрясающе. Так – спокойно и рассудительно.

– Так, и почему ты этого никому раньше не сказал?

Хьюго хмурится и пожимает плечами.

– Было слишком поздно, – бормочет он, и я поражена, каким же двенадцатилетним он выглядит. Хмурый, мямлящий и мнущийся.

– И значит Мария… – я пытаюсь подобрать правильные слова. – Она знает, что ты знаешь, верно? – он кивает. – Ты уверен? – приподнимаю я брови, и он снова кивает. – Нет никакой вероятности, что он твой? Это невозможно, так?

– Я занимался с ней сексом, – твердо говорит он, отвечая на вопрос, который я не смогла себя заставить задать прямо. Он почему-то совершенно не кажется смущенным своим заявлением, в то время как мне теперь хочется забиться в угол и умереть там, услышав, как мой маленький братишка признается, что занимается сексом. Он же кажется совершенно спокойным и продолжает. – Но она сказала, что по срокам не сходится.

Теперь мне хочется не только его ударить, но и придушить.

– И когда она сказала тебе правду? Когда все стало известно газетам?

Но, конечно же, нет. Конечно же, это было бы чересчур осмысленным. Хьюго краснеет и еще больше мнется.

– Она мне не лгала, – тихо говорит он. – Я просто предположил… А потом она сказала мне, а я уже сказал маме с папой…

Если б я смотрела в другую сторону, я бы сейчас уже билась головой о стол.

– Хватит, – говорю я, поднимая руку. – Просто… Хватит.

Но Хьюго по-настоящему расстроен, и он уже близок к истерике.

– Теперь я не знаю, что делать!

– Ты ничего не должен делать! – говорю я ему, совершенно раздраженная. – Тебе эта девчонка даже не нравится! Она просто проманипулировала тобой, чтобы ты взял на себя ее ребенка, ты ничего ей не должен!

– Она мной не манипулировала, – он выглядит несколько разозленным, и, предполагаю, он все еще считает, что обязан ее защищать или что-то вроде. Не знаю. – Я ей это предложил, потому что у нее никого больше не было…

Ну, вот и оно.

Иногда этот парень – просто самый тупой, что я в жизни встречала, но трудно его винить, потому что он все делает с такой прямотой и искренностью. Я качаю головой и молчу.

– Я не знаю, что делать, – снова говорит он. И выглядит совершенно несчастным.

Мне хочется сказать ему, что он идиот и что он, наверное, самый тупой на планете, и спросить, каким дураком надо быть, чтобы сделать что-то настолько неумное. Но я этого не делаю. Он расстроен и сам себя ненавидит. Не говоря уже о том, что ему и так тяжело и ему не нужны мои нотации об его глупости.

– Ты должен сказать маме.

Но он еще больше хмурится и издает громкий вздох.

– Я не хочу. Она так разозлится…

– Она решит, что делать, – если честно, не уверена, насколько это правда. Насколько я понимаю, мама сейчас в таком состоянии, что никак не способна дать совет и/или принять решение. Но мне надо сохранять как можно больше оптимизма.

– Я и так ее достаточно опозорил, – бормочет он. А потом качает головой и закатывает глаза. – Хотел бы я, чтобы мы были обычными.

Я не спрашиваю его, о чем он, и я не могу что-либо об этом сказать, потому что сама желала такого каждый день последние лет шесть-семь. Люди не понимают, каково это. Я знаю, это жалко и избалованно, ворчать о чем-либо подобном, потому что у нас столько возможностей и привилегий, о которых миллионам и не снилось. Но пока у вас это не появилось, представить это нельзя. Это тяжело. На нас столько давления – никто и представить не может, поэтому я знаю, с чего он вдруг это пожелал.

И именно поэтому я принимаю решение. Я должна о нем заботиться. Я его старшая сестра, это моя работа.

– Хочешь, я ей скажу?

Хьюго с секунду трет глаза, и хоть я и не думаю, что он плачет, я знаю, что он расстроен. И я знаю, что он в таком положении, что может плакать, если захочет. И от этого мне ужасно, потому что я не обращала на него внимания. Наверное, потому, что мы никогда не были особенно близки, так что это довольно странно, что все вдруг внезапно меняется, потому что папа умер. Но в то же время папина смерть заставила нас что-то понять, думаю. Однажды мы будем всем, что друг у друга останется (ну, то есть мы и Лэндон), потому что в конце концов родители умирают. И даже если они умирают, когда и полагается – когда вы взрослые и у вас уже есть своя семья и дети – вы все равно отнесетесь к этому, как дети. И, наверное, нам повезло намного больше, чем мы думаем, потому что, по крайней мере, мы есть друг у друга.

И именно поэтому я предлагаю ему сделать за него всю грязную работу.

Наконец он качает головой и еле слышно бормочет:

– Пока нет…

Мы ничего не говорим несколько секунд, а потом я качаю головой:

– Ты слишком хороший для собственного блага, Хьюго.

И он снова хмурится, понимая, что я права. Но все равно он не может быть другим, как я не могу иногда (ну, или очень часто) быть не чересчур остро реагирующей.

– Мы скажем ей позже, – тихо говорит он. – Когда ей станет получше.

Я не хочу ничего говорить, потому что нет смысла указывать на то, что ей вряд ли скоро станет лучше. Хьюго и так это знает так же, как и я. А потом я даже и не понимаю сразу, что и у меня самой глаза наливаются слезами, но это неудивительно, потому что я часто в последнее время ни с того ни с сего плачу. Но вообще я нормально справляюсь. И Хьюго нормально справляется.

И в итоге все, наверное, становится лучше.

В конце концов, у меня есть мама, у меня есть Скорпиус, у меня есть мои братья. И сейчас это все, что имеет значение.

========== Глава 38. Лили. 12 марта ==========

Если вам когда-либо было интересно, каково это, переместиться с вершины пищевой цепочки в нижнюю ее часть, то я могу вам рассказать. Это не всегда вопрос выживания сильнейшего или что там за херню несут об этом на уроках. Это нечто намного большее, и поверьте, нет ничего хорошего, когда все начинает рушиться.

Так, позвольте мне рассказать вам коротенькую сказочку.

Однажды жила-была маленькая девочка по имени Лили. Она родилась в сказке, где ее папочкой был настоящий герой, а мамочкой – прекрасная дева. У нее было еще и два тупых брата, но это была малая цена за все остальные волшебные части ее жизни. С ней обращались, как с принцессой, и каждый охал и ахал над тем, какая она хорошенькая. У нее были все игрушки, какие она только пожелает, и люди всегда делали все, что она им только говорила.