Преобразователь (ЛП)

Данэлло коснулся моего плеча.

- Ниа? Что такое?

- Ничего, - просто его братьев теперь могли найти, забрать для новой войны. Многие Забиратели начинали чувствовать боль в десять, были готовы забирать ее с двенадцати. Но из-за осады в Верлатте Целителей будут набирать. Герцог потеряет многих в бою, он мог легко украсть детей, чтобы захватить еще один город, не желающий его правления. Как он забрал у Сорилля, чтобы захватить нас.

- Уверена? Выглядишь смешно.

Я не должна была говорить им. Если они не знали, они не были в опасности. Даже если кто-то проверит, они не ощутят этого, пока близнецы не соединены.

- Я в порядке, - я повернулась к близнецам, стараясь не дать Данэлло увидеть мою ложь. – Готовы?

Они кивнули, лица их были белыми, как у их папы.

Они не издали ни звука, но напряглись, сдержали даже шипение. Морщины на лице их отца разгладились, он поерзал во сне. Близнецы опустились на пол, держась за животы. Халима смотрела на них, словно их могло стошнить.

- Когда папа проснется? – спросил Данэлло.

- Скорее всего, утром. Какое-то время будет скован и ужасно зол, когда узнает, что вы сделали.

- Он поймет. Идем, я должен тебе ужин.

В животе заурчало, и он рассмеялся.

Голод и вина скручивали все внутри. Я прошла за ним на кухню. Я скрывала то, что хромаю. Он не скрывал свою хромоту, руку прижимал к груди. Он какое-то время не сможет бегать за ворами куриц.

- Данэлло, я помогу, - ребра болели, я потянулась за чайником, дрожащим в его руках. Он отдернулся и скривился. Мы были еще той парочкой.

- Нет, я держу. Я должен тебе ужин. Мы должны тебе куда больше, чем можем дать. Спасибо, - он улыбнулся, и мои щеки согрелись быстрее котелка.

- Это рыбные пирожки?

Он положил мне их в тарелку, а потом поставил котелок на огонь. Я ела рыбу и поняла, что напоминаю гиену, обгладывающую свежий скелет.

- Ох, прости.

- Ничего, - рассмеялся он и налил нам кофе. – Я не знаю, как ты это делаешь.

- Не ела три дня, - проворчала я со ртом, полным рыбы. – Потом ты удивишься, как быстро можно запихать еду внутрь. Даже дышать не нужно.

- Нет, я про удержание боли. Но ешь ты тоже внушительно.

Я пожала плечами и постаралась не смотреть на близнецов.

- Это просто исцеление.

- Это нечто большее. Мне так больно, что я не хочу двигаться, но ты не выглядишь плохо.

Я смотрела на еду.

- Я привыкла, наверное. Или у Забирателей от природы высокий болевой порог. Не знаю. Я не задумывалась.

- Ты хороша.

- Хороша в этом? – я подняла голову так, что успела уловить его гримасу.

Он быстро отвел взгляд, теребя край своей тарелки. Он был милый, когда так стеснялся. Милее, чем был в лунном свете.

- Ты поняла, о чем я, - пробормотал он.

- Хмм, - сказала я, вдруг поняв, что у меня грязные руки, мокрая одежда, и я лишь молилась, что не воняю.

Он долго молчал, поглядывая на меня и отводя взгляд. Я ела, борясь с желанием пригладить волосы и стараясь не думать, как они выглядят. Когда было влажно, они вились сильнее.

Наконец, он сказал:

- Твои родители Забиратели?

Я жевала рыбу дольше, чем нужно, проглотила ее.

- Мама была. И бабуля тоже.

Он кивнул.

- Теперь только ты и отец?

- Сестра. Только я и сестра.

Молчание, полное понимания.

- Она работала в Лиге? Твоя мама?

- С двенадцати, как и бабуля. Отец был чародеем. Работал, в основном, в кузнице, готовил пинвиум для поглощения боли. Его прадедушка нашел первые шахты пинвиума в Гевеге.

Данэлло поник, словно услышал плохие новости.

- Так ты из аристократов.

Меня удивило, что это именно значение. Это было важно, когда Гевег был богатым местом, тут было много знати. И в Беседки не позвали бы рыбаков или фермеров. Когда пришла война, эти различия стерлись. Все шли в бой, если было нужно, даже знать. Это не были аристократы басэери, которые платили остальным, чтобы те умирали за них.

- Нет, ведь герцог все это отменил, - я проглотила кофе, обжигая им горло. – Когда герцог схватил бабушку, его солдаты вломились в наш дом, как в свой, выбросили нас с Тали, словно мусор. Нам не дали даже вещи взять, игрушки, что-то на память о родителях. Им было все равно, что нам некуда идти. Можно еще кофе?

Он уставился на меня с раскрытым ртом, а потом кивнул.

- Ага, я налью, - он налил мне кофе, дал еще пирожок с рыбой и начал резать грушу. – Мои родители работали в университете, но не были профессорами, им не много платили. Мама учила фехтованию и военной истории, папа – философии. Ее убили до окончания войны. Папа сказал, что было глупо сражаться с теми, кому мы точно проиграем, но она все равно пошла туда. И нас тоже выгнали, - он поставил между нами тарелку с кусочками груши и сел удобнее на стуле. Мы почти не говорили после этого. Было приятно просто сидеть с тем, кто понимал. Халима пришла, убрала со стола и устроила мне место у окна. Она вела себя как хорошая хозяйка. Даже спросила, нужно ли мне еще одеяло. Джован вскинул брови и посмотрел на свою кровать, так что я отказалась.

- Спокойной ночи, - сказали дети и ушли в свою комнату. Дверь закрылась за ними.

Данэлло смотрел на меня, потирая рукой шею сзади. Глупо, но я все еще беспокоилась из-за своих грязных коленей и разных носков. Он не замечал, на его одежде тоже были заплатки.

- Как ты узнала, что ты… другая? – спросил он.

Я замешкалась, но он уже знал правду.

- Это было перед тем, как закончилась война. Мне было десять, мы с сестрой помогали маме и бабушке с ранеными в Лиге. Тали бежала, хотя не стоило, и споткнулась о меч. Сильно порезала ногу. Я видела кровь, слышала ее крики, и я схватилась за ее ногу. Я хотела это прекратить, понимаешь? – я поежилась. – Не знаю, что именно я сделала, но вдруг болеть стал моя нога, а она была в порядке.

- Ты исцелила ее нечаянно? – глаза Данэлло расширились. – В десять?

- Ага. Мама догадывалась, что мы Забиратели, это передается в семье, но она не говорила. Она боялась, что нас заберут. Она говорила мне: «Не исцеляй, не трогай Старейшин, не подходи к ищейкам». Я боялась, что сделала что-то не так, исцелив Тали, и я попыталась вернуть ее боль. И вернула.

Это напугало маму сильнее, чем меня исцеление. Я помнила ужас на ее лице, когда Тали подбежала, показывая на лодыжку, где не было ни царапины, крича, что она болит. Мама схватила меня за плечи и сказала никогда больше так не делать. А потом обняла так крепко, что я не могла дышать, и заставила поклясться Святой Сэей, что я никому не расскажу о том, что могу делать.

Я и не рассказывала до этого вечера. Только Тали знала.

- Она…

- Я устала, - сказала я. Хватит говорить. Это ничего не изменит, лишь вытащит на поверхность сожаления.

- О, прости. Тебе стоит поспать, да.

Я взбила подушку и старалась не смотреть на него. Это было сложнее, чем я думала.

- Спокойной ночи, Данэлло.

- Спокойной ночи, Ниа.

Еще одна дверь закрылась. Комната его отца. Я устроилась на мягком матрасе, но голова была полна вины и облегчения, и это мешало спать. Я наслаждалась теплом и запахами еды, тихими голосами возбужденных мальчиков, что старались не спать, хот сон ослабил бы их боль. Халима громко приказала им молчать. Я, несмотря на меланхолию, улыбнулась. Она хорошо справлялась с новой ролью. Я забыла, как приятно быть в семье.

Я не могла спать, потому села и прислонила голову к окну. Лунный свет заливал серебром угол рынка. Темные тени выложили узоры на камне, темнее было под кустом, где спала та парочка. Место было хорошее, защищенное от ветра и сухое.

Прыгающий свет привлек мое внимание. Покачивался фонарь ночного патруля. Солдаты остановились у кустов, пнули спящую пару и прогнали их. Патруль не преследовал их, лишь шел дальше, прошли человека, которого не тревожило, что он один ночью.

Фонарь качнулся, и свет озарил лицо мужчины.

Святые и грешники! Вернулся тот странный мужчина. Я сильнее укуталась в одеяло и опустилась, хотя он вряд ли увидел бы меня в темной комнате. Кто этой крысе было нужно? У него было много шансов схватить меня после случая с паромом, пока я бродила, ничего не замечая. Данэлло смог это сделать.