Перламутр (СИ)

Анастасия Павлик

Перламутр

Она ползала. Я скажу больше: эта нанозараза ползала даже под ее веками.

Я смотрел, как спит Агния. Она заболевала, ее сны становились мозаикой из пикселей, с каждой ночью отдаляя ее, волоча туда, где не было места для меня. Соус из нано шуршал под ее кожей, в крови, капал из зрачков. Теперь она могла видеть сны с открытыми глазами. Я гладил ее по волосам, и ощущение было другим. Совершенно новым.

Знаете, есть вещи, которые ускользают от нас со временем, но не в моем случае — я любовался Агнией и понимал, что она стала еще прекрасней. Даже после того, как программа захватила почти треть ее тела, Агния была сногсшибательно прекрасна.

Я вылез из постели, подобрал одежду и вышел из спальни за неимением другого способа отрешиться. С каждым вздохом мир казался во стократ фальшивей и тусклей, а халупа — безнадежно сырой и убогой. Сквозняки паразитировали по углам. Откуда-то доносилась погребальная песнь радиоточки, помехи походили на шум прибоя: «…тело президента… опознать… растворено в кислоте… о начале боевых действий…» На крыше соседнего дома вращалась огромная лампа — маяк для демонов электричества, стекла и радиации. Луч белого, как кома, света ползал по комнате. Я сел на подоконник и закурил. Оставались считанные часы до рассвета, но Пески не спали; их лихорадило светодиодами, песок с шорохом несся по дорогам, забивался под лохмотья всякого бездомного отребья. Я курил и думал: ох черт, как же так вышло, почему это произошло с нами, но не мог найти ответа. Просто больше не было ответов. Вообще никаких.

Однажды я угодил в сети девушки с волосами из чистого огня, упал в пропасть ее зрачков и до сих пор не могу подняться.

Мир поимел меня и с едкой усмешкой балаганного фокусника требовал все новых и новых жертв.

Я курил и слушал, как мой сосед, эта жирная полумеханизированная свинья из 260-ой, сливает очередную порцию отходов от выращивания перламутра. Эти белые, точно лен, паразиты требовали особого ухода. Если ты бережен и осторожен с ними, они дают соцветия, из которых потом делается порошок и с успехом толкается на черных фермах, в Районах Упадка. Перламутровый — цвет возвращения блудных детей к истине.

Когда мой сосед прекратил копошение и вернулся, судя по всему, в постельку к своему новому дружку, я услышал другой звук — шум драки на площадке. Меня не волновало: кто, как, почему. Мне достаточно было знать одно: это может разбудить мою девушку.

Потушив сигарету о подоконник, я пересек комнату и достал из-под раздолбанного дивана ружье. У меня не было выбора. Нет, не так: я больше не хотел выбирать, смертельно устал от этой лотереи.

Тонкие серебристые побеги оплелись вокруг дула и сочно рвались. Я замер и секунду-другую смотрел на танец серебристых нитей перламутра, потом с рычанием отдернул руку. Нет, этот перламутр не даст соцветий; он будет въедаться в стены, паразитировать, разъедать их.

Я решил, что однажды непременно сожгу этот сырой муравейник. Также как мир сжег мои мечты.

Тихий ангельский смех, словно перезвон колокольчиков в зимней ночи. Чье-то прерывистое дыхание. Голос, выкрикивающий угрозы — густой сладкий голос, такой можно пить вместо сиропа из черной смородины. Толчок узнавания в груди — я уже знал, кого увижу за дверью.

Я щелкнул замками, запуская в свою нору тусклый свет лестничной клетки и генетически прекрасный запах хризантем. На меня смотрели. Я улыбался. Улыбалась моя двустволка. Улыбался чувак с раскровененной физиономией, хламом лежащий под стеной. Приподнявшись на локтях, он прохрипел:

— Хей-хо, Феликс, приятель! Рад тебя видеть!

Это был Константин. Собравшиеся вокруг него типы выглядели скверно, я хочу сказать, по-настоящему скверно. Один из них зажимал его подружку, но, увидев меня, отпустил ее. Отчаянно матерясь, всклокоченная цыпочка осела на пол. Был еще мальчишка, загнанный в угол одним из подонков. Я не знал мальчишку. Я просто вскинул двустволку. Холодное равнодушие. Ствол — это трубка мира. Аминь.

Кто-то из соседей прилип к дверному глазку и пас нас, волны либидо его программ накатывали на мой мозг — дешевых, хищных, абсолютно нелегальных. Если ему нечего скрывать, его рука сейчас тянется к телефону. Однако этот вариант также нереален, как серафим без веры и ствола. Всем есть что скрывать: пристрастие к электричеству, пищевым добавкам, банкам с собачьей тушенкой, принадлежность к Церкви механизированных или собственную синтетику. Так устроен мир, так задумал Белый Босс; технология улучшает Его труды. Над нашим миром значатся два автора: Белый Босс и Технология. Это — продуктивный альянс против искусства, мышления, любви и созерцания. Эй вы, придурки в кроличьих полосатых шляпах, пейте ваш паршивый чай и сияйте! Сияйте так, словно пьете ночной неон! И пусть ваша кровь закипает от света!

— Я вернусь за тобой, — оскалил заточенные клыки ангел — самый высокий, суровый, в стильных очках, — и отошел от мальчишки.

Откуда-то донеслось низкое пробирающее рычание — кто-то из квартиросъемщиков начинал злиться. Дурной знак — значит, скоро на отсыревшей площадке нас станет больше. Я не сторонник массовок, единственным верным путем продолжения беседы считаю знакомство собеседника с моим оружием. Агния никогда не одобряла моих методов.

— Я буду ждать. — Я был немногословен, твердо держа ружье.

Ангел располагал лишь стильными очками и кастетом. Не густо, если хочешь иметь дело со мной.

— Уходим.

Хорошее решение. Возлюби ближнего своего и катись ко всем чертям.

Типы заскользили по лестнице. Ангел в стильных очках обернулся и поцеловал воздух, словно целовал Господа Бога. Все верно, я не питал сомнений — он непременно вернется. За мной.

Это были ангелы со стремлением к смерти. Всеобъемлющий изысканный танатос; такие отморозки постоянно мелькают на кладбищах и рок-шабашах. Пески — их Небеса, где они закидываются мощными психотропными средствами и страхом своих жертв. Они презирали всех и вся и не стеснялись говорить об этом.

Я собрался закрыть дверь в свою нору, когда детка, та самая, всклокоченная блондинка, подскочила ко мне и вцепилась в дверь. Я хотел ударить ее, но к ней присоединился Константин. Зализанные черные волосы растрепались, пряди прилипли к щекам. И что-то было в его глазах такого, что сразу напрягло меня — какая-то дурная идея, плохой сон, сгусток навязчивого непотребства. Чувак был немного не в себе.

— Чем ты закидываешься? Выглядишь как дерьмо.

Он ласково смотрел на меня:

— Послушай, Феликс. Нет-нет, послушай меня!.. Послушай, что я тебе скажу! Ты был прекрасен с теми торчками. Как всегда дьявольски очарователен и любезен. Шикарный с головы до пят. Мы ненадолго, дружище.

— Иди и трахни себя. Никакого дела. Я завязал.

— Это насчет зерна, дружище.

Я начинал злиться. Ружье уперлось Константину в грудь.

— Я, мать твою, сказал — никакого дела.

— Опусти ружье, любовь моя. Дай детям то, чего они хотят.

Я обернулся.

Агния стояла в прихожей. На тонкое, будто стебель, тело накинута моя рубашка. Трогательная в своей беспомощности. Я бросился к ней. Она была слишком слаба. Этот пожар… пожар в ее волосах и на коже, заставляющий меня стискивать зубы, чтобы не завопить от отчаяния. Тату ползало по ее телу, медленно, но неуклонно распространяя свой огонь.

Я бережно поднял Агнию и отнес в спальню. Обвив руками мою шею, уткнувшись лицом мне в грудь, она что-то мелодично нашептывала — мантры о вчерашнем дне. Уложив ее на кровать, я укрыл ее, и она тут же заснула, ее опьяненный технологией разум унесся в лучшие места. По крайней мере, я надеялся на это.

— Что с ней?

Я обернулся. В дверях спальни застыла подружка Константина. При всем моем желании я не мог врезать ей.

— Что с огненноволосой? — повторила нимфетка, надувая губки.

— Она заболела, — вырвался из моих уст легких шепоток. Мой кулак разжался.