Мазки кистью (ЛП)

Райчел Мид

Мазки кистью

Джорджина Кинкейд – 0

Аннотация

Рассказ повествует об истории суккуба Джорджины, в то время, когда она жила в эпоху итальянского Ренессанса. В "Мазках кистью" Джорджина предстает перед нами в образе Бьянки - аристократки из Флоренции - в самый разгар "Сожжения суеты" - времени, когда многие великие произведения искусства и литература были уничтожены. Джорджина, сблизившись с обаятельным художником, намеревается сохранить предметы искусства Флоренции, идя на большой риск.

Райчел Мид

Джорджина Кинкейд

Мазки кистью

Франческа считала, что священник — дело безнадежное, но я все еще верила, что смогу затащить его к себе в постель.

—Святой отец, помогите мне, — рыдала я, упав перед ним на колени. — Я не знаю, что делать. Я обречена. Я буду вечно гореть в Аду. Для меня больше нет надежды на спасение.

— Дитя, дитя, — пробормотал он, — Конечно же, надежда есть. Бог прощает все.

Святой отец наклонился вперед, глядя на меня добрыми глазами, но не прикасаясь ко мне — я с трудом сдержала раздраженное рычание. Весь смысл плаксивого спектакля состоял именно в этом. Ему представлена такая великолепная возможность нежно погладить меня по руке, или — еще лучше — заключить меня в объятья сострадания. А после, возможно, он мог бы успокаивающе провести рукой по моей щеке, затем, возможно, по шее, по груди…

К сожалению, отец Бетто не поддался ни одному из этих искушений. Как бы то ни было, я знала — уединенные встречи со мной нелегко ему давались. Он понимал, что это рискованно — как для его самообладания, так и для репутации. Однако, благодаря моим деньгам и власти, я настояла на том, что только он может поддержать меня во время моих «духовных кризисов», которые меня постоянно одолевали.

— Я очень хочу быть хорошей, — я продолжала стоять на коленях, демонстрируя, как сильно боль моих грехов терзает мою грудь, и предоставляя ему прекрасный обзор упомянутой груди. — Но я слаба. Мне кажется, мирские слабости берут верх надо мной.

— Это не так. Вы навечно принадлежите Церкви. А в больнице все еще говорят о вашем последнем пожертвовании. Бог воздает за такую доброту.

— Но достаточно ли этого? — прошептала я.

Я знала, что слезы блестели на моем лице подобно драгоценным камням — ведь я сама создала их. Совершенство. Отличное дополнение к моей красоте. Никаких красных глаз или пятен на коже.

— Это только начало пути. Если вы искренне хотите двигаться дальше, вам следует отказаться от излишеств. Это платье, например, гораздо более… изысканно, чем необходимо женщине вашего положения.

Я оглядела свое платье. Это была сама красота — изумрудно-зеленая парча поверх золотистого шелка. Привилегия наличия «брата» в гильдии торговцев шелком. Когда более тысячи лет назад я была смертной, сам император не мог позволить себе носить нечто столь прекрасное.

— Это платье?

Чтобы убедиться в том, что и так было очевидно, а именно — какое именно платье он имел в виду, я провела руками вдоль всего моего тела, медленно скользя по груди и бедрам. С небольшой вспышкой торжества я отметила, с какой неохотой он отвел взгляд.

— Но я… Я не могу…

Это означало избитый спор между нами. Всегда одно и то же. Я прибегала к нему, оплакивая состояние моей души, а он делал упор на излишества и особенности моей жизни, от которых мне следует отказаться. Я слушала, еще немного рыдала, обещала как следует подумать над его словами, но потом ничего не менялось.

— Как вам известно, Фра Савонарола[1] настоятельно призывает весь город отказаться от излишнего тщеславия. Он планирует собрать все предметы роскоши и сжечь их в Покаянный День[2]. Вам следует принять в этом участие. Возможно, это станет для вас возрождением. Очищение огнем.

Я улыбнулась и пробормотала что-то умиротворяющее. Я бы скорее сама бросилась в огонь, чем стала жертвой сумасшествия Савонаролы. Отец Бетто был яростным поклонником ревностного монашеского обряда, а в последнее время мне казалось, что и все остальные во Флоренции тоже. Жители города превратились в стадо перепуганных овец.

— Существует, конечно, другой путь… путь одиночества, но вам лучше обсудить это со своим братом…

Не прекращая вежливо улыбаться, я ожидала продолжения, хотя и знала, что он скажет. Это была еще одна часто обсуждаемая тема.

— Вы и ваша сестра в течение некоторого времени являетесь вдовами…

— Это все еще причиняет мне боль, святой отец. И Франческе также. Так трудно… так трудно двигаться дальше…

По крайней мере, мы продолжали делать вид, что это именно так. Я и моя напарница-суккуб прекрасно играли этот спектакль — траур по нашим фиктивным мужьям, правда, она никак не может запомнить имя своего «возлюбленного», что выставляет нас в плохом свете.

— Да, да, я понимаю вашу скорбь, но прошли годы. И никто из вас больше не носит траур. Молодая женщина без мужа гораздо более подвержена греху, — особенно учитывая ваше участие в торговом предприятии вашего брата. Это не… подобающе. Вы так часто имеете дело с мужчинами… в общем, некоторые могут задаться вопросом о вашей добродетели. Если вы действительно решили остаться одинокой, вам следует принять обет.

Когда он начинал говорить о монастырях, это означало, что мне пора уходить. Я грациозно поднялась на ноги.

— Я подумаю об этом. Благодарю вас, святой отец.

Он встал вместе со мной. Его взгляд задержался на моем теле чуть дольше, чем следовало. Пряча улыбку, я вышла из церкви, понимая, что это всего лишь вопрос времени.

* * *

— Полагаю, ты опять рыдала, — пробормотала Франческа, когда я позже вернулась домой. Она стояла перед зеркалом в своей комнате, примеряя ожерелья для свадьбы, на которой мы будем присутствовать этим вечером. Переливающиеся всеми цветами радуги камни резко контрастировали с ее сливочной кожей, и я остановилась, чтобы полюбоваться эффектом.

— Я даже падала на колени.

По ее губам скользнула ироничная улыбка.

— Более откровенный призыв, чем обычно. Я удивлена. Должно быть, ты в отчаянии.

— Никакого отчаяния. Просто новая тактика.

— Тактика? — хмыкнула Франческа. — Можешь называть это как угодно, но ты напрасно растрачиваешь свое время. Ты одна из лучших, кого я когда-либо встречала, — одновременно честно и неохотно признала она. — Но даже ты не всесильна. Кроме того, он не такая уж знатная добыча. Клянусь, когда мы приходим на мессу, с каждым разом у него меньше волос, чем накануне. Если ты действительно хочешь священника, почему бы не взяться за одного юношу из Санта-Кроче?[3] Он ужасно привлекательный. Уверена, он не окажет никакого сопротивления.

— Я тоже уверена в этом, учитывая, что половина города заполнена его внебрачными детьми. Я хочу кого-нибудь непорочного. В этом-то все и дело.

Франческа закатила глаза и ничего не ответила. Она была еще молода для суккуба — пара сотен лет или около того, — и вполне удовлетворялась пополнением своей жизненной силы за счет легких побед над смертными, которым нужен лишь небольшой толчок, чтобы совершить измену или какой-нибудь другой грех. Что касается меня, то я поставила для себя более высокую планку. Такой, как священник из Санта-Кроче, не стоит моего времени. Я хотела хорошего человека, настолько непорочного, что, когда я затащу его в постель, его энергия прольется в меня подобно неиссякаемой силе Святого Духа.

Я оставила ее, чтобы самой подготовиться, и изменила цвет своего платья на ярко-красный. Как и золото моих волос, это было предметом зависти всех женщин Флоренции. В отличие от этих несчастных и их сумасшедшей навязчивой идеи об окрашивании и других хитростях осветления волос, я обладала роскошью менять внешность по собственной прихоти. Мгновение ока — и у меня была такая внешность, какую пожелаю. Малая компенсация за то, что я продала свою душу.

* * *

На свадьбу явно было брошено много средств. Невеста, миниатюрное создание четырнадцати лет, была подобна маленькому солнцу в своем тяжелом платье из парчи, а слуги незаметно сновали по залу, разнося деликатесные блюда. Франческа и я обедали вместе с женщинами, в то время как мужчины находились на своей территории в другой части зала. Потом гости смешаются и последуют другие торжественные мероприятия.