Игра в Любовь и Смерть (ЛП)

Марта Брокенброу «Игра в Любовь и Смерть»

Пятница, 13 февраля 1920 года

Силуэт в ладно скроенном костюме материализовался в детской и наклонился над спящим младенцем, вдыхая сладковатые молочные ароматы ночи. Он мог бы принять любой облик: воробья, полярной совы, даже самой обыкновенной мухи. Он часто путешествовал по миру на крыльях, но для этой работы всегда предпочитал обличье человека.

Стоя перед освинцованным окном, гость, известный как Любовь, вытащил из галстука небольшую жемчужную булавку и уколол свой палец. Выступила капелька крови, в которой отразился полумесяц луны, низко висящий в зимнем небе. Любовь наклонился над колыбелью и сунул окровавленный кончик пальца в ротик ребенка. Малыш, мальчик, попытался сосать, наморщив лоб и сжав кулачки.

— Тс-с, — прошептал Любовь. — Тс-с. — Этот игрок. Любовь не мог вспомнить никого из прежних, кого бы так любил.

Немного подождав, он высвободил палец, довольный тем, что его кровь наделила мальчика преданным сердцем. Вернул на место булавку и еще раз внимательно посмотрел на ребенка. Достал из кармана книгу, нацарапал несколько строк и снова ее убрал. Когда пришла пора уходить, Любовь тихо, словно молитву, прошептал:

— Мужайся.

***

Следующей ночью в небольшом домике с зеленым фасадом свой выбор сделала его соперница. В этом домике не было ни освинцованных стекол, ни просторной детской, ни кованой колыбели. Избранный ребенок был девочкой, которая спала в ящике из-под яблок и была счастлива, поскольку пока еще не знала ничего лучшего.

В соседней комнате дремала ее бабушка, чутко прислушиваясь в ожидании любых звуков, которые дали бы ей понять, что родители внучки вернулись: скрипа двери, приглушенного шепота, легких крадущихся шагов.

Старушке пришлось бы ждать вечность, чтобы снова услышать эти звуки.

Гостья, известная как Смерть, потянулась затянутыми в перчатки из мягкой кожи руками к девочке, которая проснулась и сонно моргнула, глядя на незнакомку, склонившуюся над импровизированной кроваткой. К счастью, малышка не заплакала, а лишь удивленно вытаращила глазки. Смерть поднесла к своему лицу свечу, чтобы девочка лучше его разглядела. Та дважды моргнула, улыбнулась и потянулась к огоньку.

Довольная Смерть поставила свечу, прижала ребенка к груди и подошла к незанавешенному окну, из которого открывался вид на заснеженный квартал под серебристым февральским небом. Они вдвоем смотрели, как тихо падал снег, пока девочка не уснула на руках у Смерти.

Та сосредоточилась на своей задаче, с облегчением поняв, что наконец почувствовала нужное давление на глазницы. После некоторых усилий единственная черная слеза повисла на ресницах. Смерть зубами стянула перчатку, и та бесшумно упала на пол. Указательным пальцем гостья поймала слезу и поднесла его к чистому теплому лобику младенца. Медленно, бережно, Смерть выписала на детской плоти слово. Высохнув, оно станет невидимым, но будет иметь власть над девочкой, а позже и над женщиной, которая из нее вырастет. Оно выучит ее, сформирует ее личность. Семь букв поблескивали в свете свечи.

Однажды.

Смерть прошептала девочке на ухо:

— Однажды все, кого ты любишь, умрут. Все, что ты любишь, обратится в прах. Такова цена жизни. Такова цена любви. И единственный конец любой правдивой истории.

Слово впиталось в смуглую кожу малышки и исчезло, словно его никогда и не было.

Смерть положила ребенка в ящик, сняла вторую перчатку и оставила обе на полу, где позже их нашла бабушка девочки и приняла за чьи-то еще. Перчатки были единственным предметом, которым Смерть наделила подопечную, хотя уже многое у нее забрала и с годами намеревалась забрать еще больше.

***

Следующие семнадцать лет Любовь и Смерть наблюдали за своими игроками. Наблюдали и ждали начала Игры.

Пятница, 26 марта 1937 года

Под тяжелым одеялом туч Генри Бишоп стоял на мягкой земле инфилда. Позиция между первой и второй базами прекрасно подходила для размышлений. Там пахло скошенной травой, а дугласовы ели, высаженные вокруг поля, не пропускали на площадку шум внешнего мира. Генри сглотнул, присел и взмахнул перчаткой, когда питчер вбросил мяч. Бэттер размахнулся битой и попал по мячу, тот отскочил от биты и полетел через инфилд. Генри подпрыгнул, пытаясь его поймать, но мяч летел по собственной траектории и лишь едва задел перчатку.

Вновь оказавшись на твердой земле, Генри понял, что ему пришло озарение о ритме бейсбола и о том, почему игра так много для него значила.

Все дело в связи. Без ответного взмаха бэттера работа питчера не имеет значения. Точно так же удар биты обретает смысл, когда мяч оказывается в перчатке кэтчера или в траве. Эта связь делала ритм полным. Две противоборствующие стороны схлестывались, ведомые каждая своим желанием, и создавали нечто непредсказуемое. Победу. Поражение. Разочарование. Ликование. О да, бейсбол — это история любви. Просто это немного другая любовь, чем та, которую Генри всегда искал.

Его ступни коснулись земли одновременно с тем, как центральный защитник команды, Итан Торн, без перчаток на бегу схватил мяч и бросил его Генри, опередив раннера, бегущего ко второй базе. Генри обожал быть частью этого сложного организма, состоящего из рук и ног его школьных товарищей.

— Неплохой сейв, — крикнул тренер в кепке, вязаном жилете и галстуке. — Но в следующий раз пользуйтесь перчаткой, мистер Торн. Эти ваши трюки приведут лишь к ссадинам на костяшках.

— Да, сэр, — отозвался Итан. — Мне показалось, что так я верну мяч быстрее.

Тренер фыркнул и покачал головой. Посмотрел наверх, скривился и оглядел игроков. Тренировка продолжалась еще несколько минут, пока что-то в воздухе не переменилось. Генри почувствовал это изменение, внезапный скачок давления. Легкая морось быстро сменилась ливнем, отчего плечи игроков тут же потемнели. На площадке появились лужи.

Прикрывая голову планшетом в напрасной попытке уберечься от проливного дождя, тренер дунул в свисток:

— Бегом в душ! Все, кроме Бишопа.

Генри подбежал и посмотрел на тренера.

— Все как обычно. Занеси инвентарь в помещение и смой грязь с бит и мячей. И обязательно вытри их насухо, иначе придется покупать новые, а на это нет денег. — Он посмотрел на промокшие носки Генри.

— Да, сэр, — кивнул юноша, почти ожидая, что от жара его покрасневших щек дождь испарится.

На траву неподалеку спланировал воробей и схватил червяка, которого выманил из-под земли дождь. Птица, склонив голову, как будто внимательно изучала Генри. Тот подтянул носки.

— Когда закончишь с инвентарем, можешь идти, — велел тренер. — Я пошел. Погода что-то совсем испортилась.

Генри кивнул и наклонился за ближайшим мячом. Метнул его в корзину и проделал то же самое со следующим, и со следующим, и со следующим, ни разу не промахнувшись, хотя и постепенно удалялся от корзины. Мячи стукались друг о друга, один за другим падая в корзину — тук, тук, тук. Ритм. Связь. Они неотступно следовали за Генри, как тени, как призраки.

Работая, Генри насвистывал мелодию из русского балета, который играл в школьном оркестре. Он приподнял кепку, чтобы вытереть пот со лба, и начал собирать биты, размахивая ими на ходу. Он вымыл их, вытер и уложил в тележку на колесах, которую одной рукой дотолкал до сарая, в другой неся корзину с мячами.

Красота частной средней школы для мальчиков всегда повергала его в восторг. Здание представляло собой симфонию красного кирпича и белой краски в окружении хвойного леса. Даже в дождливый день оно поражало воображение. Генри был рад, что имеет стипендию, благодаря которой может себе позволить здесь учиться, и надеялся также получить новую, чтобы осенью поступить в Вашингтонский университет.

Когда Генри пришел в раздевалку, Итан все еще был там, завернутый в белое полотенце, хотя все остальные уже разошлись по домам.