Замки на песке

— Заткнись, заткнись, заткнись!!! — заорал Альф, в ярости стуча по рулю.

Когда он пришел в себя, голос исчез. Альф дышал прерывисто и тяжело. Он смахнул выступившие на лбу капельки пота. Дрожащей рукой потянулся к бардачку, достал плоскую металлическую флягу, кое-как открутил крышечку и глотнул, другой рукой продолжая вести машину. Коньяк обжег горло и разлился внутри теплой волной. «Я что, схожу с ума?» Альф сделал еще пару глотков и, завинтив крышечку, сунул флягу на место. Вздохнул. «Нет, не схожу. Просто психую. Это все Сигурни! Сигурни во всем виновата!»

Он вспомнил ее глаза. Голубые-голубые, как летнее небо после дождя. У Альфа глаза тоже голубые, но ничего похожего на ее цвет. У него они сверкали мрачноватым блеском, и если в них долго всматриваться, то можно увидеть множество золотистых крапинок. Не одну женщину его глаза, только эти его глаза, свели с ума.

Ему было двадцать восемь, когда он впервые встретил малышку Сигурни. На выставке картин модного тогда французского художника Николя Тусье, в Осло. Уже в то время Альф был преуспевающим рисовальщиком комиксов, тогда же он лелеял мечту стать настоящим художником. Но до сих пор он всего лишь рисовальщик… Альф мрачно усмехнулся.

Десять лет назад он посещал все возможные выставки. Изучал, наблюдал, следил за новыми веяниями. И однажды увидел ее — Сигурни Лавранссон. Она стояла перед «Вечерним пейзажем» Николя Тусье и явно наслаждалась им. Джинсы обтягивали ее аппетитную попку, а яркая футболка едва выдерживала напор великолепного бюста.

Ах, эта ее грудь, которую он так любил!

Темные волосы свободно обрамляли милое личико. А какие глаза! Когда он увидел эти небесные глаза, то сразу захотел написать ее. Альф тогда подошел к ней, зная, что она не останется равнодушной к нему. Так и случилось.

Два года они просто встречались. За это время он написал ее портрет, который до сих пор считал одной из лучших своих работ. Он дарил ей цветы. А она дарила ему себя. Он мог часами наслаждаться ее телом, ее душой — ею. Это было счастливое время. Еще никогда его так не тянуло ни к одной женщине. Потом они поженились, через год родился Олаф. И что-то изменилось. Чувства словно поблекли. Альф стал заглядываться на других женщин, более того — спать с ними. Но не переносил, если кто-нибудь смотрел на Сигурни. Жуткая ревность захлестывала его всего. «Это мое, — думал он. — Только мое, и ничье больше».

А теперь они ругаются почти каждый день.

Альф притормозил у невысокого желтого здания. Поднялся на самый верхний этаж — третий. Здесь была его мастерская. Он запер за собой дверь и зажег свет. Повсюду были его картины. Многие просто стояли на полу, повернутые к стене. Возле окна находилась огромная кровать с красными шелковыми простынями. Там он обычно устраивал натурщиц, и нередко сам не упускал возможность примоститься рядом, дабы лучше изучить формы, которые ему придется изобразить на холсте, как объяснял он девушкам.

На полу валялись сжатые, перекрученные тюбики, под заляпанным разными красками мольбертом раскиданы кисточки.

Альф стянул свитер, джинсы… Он привык творить обнаженным, это заводило его.

Агнесс с самого утра чувствовала себя неважно. Болела голова. И так как Свенд дал ей отгул, она решила остаться дома. Теперь Агнесс сидела на кухне, наблюдая, как Фройдис пьет кофе и явно куда-то собирается.

— Ты уходишь?

— Да. — Фройдис улыбнулась. — Альф предложил меня написать, и я согласилась.

— А работа как же?

— Ты что, младшенькая, я же в отпуске! Забыла?

Агнесс хмуро посмотрела на свой нетронутый чай.

— Видимо, забыла.

— Заработалась ты совсем. Кстати, — Фройдис взглянула на сестру, — ты-то почему до сих пор дома?

— Да я что-то плохо себя чувствую.

— А что такое?

Агнесс поморщилась. Фройдис только сейчас заметила, как сестра бледна. Но мысли тут же унесли ее к Альфу. Как она сейчас придет к нему в мастерскую, разденется и ляжет на ту чудесную кровать с шелковыми простынями. Как Альф, этот смуглый и такой непохожий на других норвежцев, мужчина, подойдет к ней, весь измазанный краской и… Фройдис нравилось заниматься с ним сексом, хоть она и не любила Альфа.

А потом, после нескольких горячих часов на алых простынях, она скажет ему все, что давно собиралась сказать…

— Вчера в пиццерию с коллегами ходили, — донесся до нее голос Агнесс. — Анна сразу поняла, что с пиццей что-то не то, а мы, дуры, не послушали ее. Халгерд звонила, ей тоже плохо.

— Агнесс, а что ты вообще в пиццерии забыла?

— Есть хотела, вот и зашла.

— Ты и пицца — вещи несовместимые!

— Да иди ты! — взвилась Агнесс. — Я к тебе, как к человеку, а ты…

— А что я? — Фройдис взглянула на сестру. — Ладно, проехали. Серьезно, может, врача вызвать? Ты неважно выглядишь.

— Да нет. Я уже в норме. Голова только побаливает немножко.

Фройдис допила кофе, встала и чмокнула сестру. Ей хотелось скорее туда, в мастерскую. Она думала об Альфе… и Сигурни… Интересно, догадывается та или нет, что родная сестра спит с ее мужем? Наверное… А что тут скажешь? Сама не без греха.

Впрочем, Фройдис чувствовала, что Альф уже не так возбуждает ее, как раньше. Она насытилась им. Как ребенок игрушкой. Малыш любит только своего маленького медвежонка, он играет, спит, ест только с ним. А потом ему дарят какого-нибудь жирафа. И медвежонок, истерзанный и не такой уже красивый, заброшен в дальний угол и забыт. Фройдис улыбнулась, вспомнив журналиста из Осло, с которым познакомилась недавно на какой-то очередной вечеринке. Приятный мужчина этот Дагни Дантес… Но он — в Осло, а Альф — тут, в Ловфьерде.

Громкий стук в дверь вывел Альфа из творческого транса. Он внимательно оглядел жесткие, завихренные контуры рисунка. Ядовито-зеленый смешивался с желтым, желтый переходил в красный. «Цвет крови, — подумал Альф, кидая кисть в воду. Набрасывая халат, машинально отметил: — Не тот зеленый, не тот… Надо искать выход из этого цвета. Фройдис, наверное». — И он открыл дверь.

— Альф! Альф! Ну что же вы не открываете?! — возбужденный Улав влетел в мастерскую. — Я стучу, стучу! У меня такие новости, а вы не открываете!

Альф успокаивающе поднял руку:

— Тише, тише, Улав! Во-первых, как вы узнали, что я здесь?

— Альф! Да какая разница! Ведь…

— Как вы узнали, что я здесь?! — не дав ему договорить, повторил свой вопрос Эвенсон, туже затягивая халат.

— Ваша жена сказала, что вы уехали в мастерскую.

— Вы что же? Были у меня дома?

Ревность начала закипать в нем, грозя вот-вот вырваться наружу. Альф собрал все свои силы, чтобы не сжать кулаки. «Мое!»

— Я позвонил, хотел с вами встретиться, а вы здесь. Это такая удача! — продолжал тараторить Улав, ничего не замечая.

Альф оглядел собеседника тем же внимательным взглядом, что и картину минуту назад.

— Так что привело вас сюда?

— Альф! — Улав в возбуждении схватил его за плечи, встряхнул, тут же отпустил и бросился к его картинам, кидая горящий взгляд то на одну, то на другую. — У вас будет персональная выставка!

Альф так и стоял у двери, пораженно глядя на гостя. Персональная выставка? Собственная? Своя? О чем он говорит?!

— Мне стоило огромных трудов договориться с хозяином галереи! Он думал, что это будут комиксы. Но я его убедил, что у вас есть серьезная живопись. Очень неплохая, так я ему сказал, и показал пару фотографий. И он…

— Что? Я ничего не понимаю! — пробормотал Альф, стремительно приблизившись в Улаву.

— …согласился…

— Улав, Улав, подождите! Объясните все толком. Что? Когда? Где?

— Да что тут непонятного? — Слегка раздраженно Йорт зашагал по комнате, опустив глаза и заложив руки за спину. — Выставка в Беринге. В художественной галерее частного лица. Через месяц.

— Через месяц? Так скоро?

— Месяц — недолгий срок! Но я думаю, что вам хватит, чтобы подготовить картины. Я помогу. Альф…