Вторая попытка

Я зашнуровала кроссовки и отправилась на пробежку. Именно. Я послала к черту брехливую псину на заднем дворе и пришла к выводу, что йога не для меня. Дома никого не было, и я подумала, что никто не узнает. Даже если меня застукают, какое кому до этого дело? Отец вряд ли будет настаивать, чтобы я вернулась в спорт, время-то упущено.

Я не бегала уже месяцев шесть. И после первой сотни метров мое тело запротестовало.

КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?

Но я заставляла себя двигаться. Через некоторое время я почувствовала, что вошла в старый и знакомый ритм. И поняла, как я по этому скучала. Не по соревнованиям, а по простому бегу. По себе. Вот кто я: просто бегунья.

На протяжении своего сорокапятиминутного променада я почти не думала о своем главном вопросе. Да и вообще ни о чем. Меня ждут стиснутые зубы, нахмуренные брови и потный лоб.

— ЧТО ЗДЕСЬ ТВОРИТСЯ? — завопил отец, как только я вошла в дверь.

— Я просто пробежалась, — ответила я, убежденная, что психанул он по этому поводу. Если я могу бегать по улицам, то и по стадиону пару кругов нарезать для меня не проблема. Но дело оказалось не в этом.

— ЧТО ЭТО ТАКОЕ?! — дико закричал отец, размахивая конвертом у меня перед носом.

Я выхватила его из рук. Толстый конверт из колледжа Колумбийского университета.

— Джессика Линн Дарлинг! Что это такое?! — закричала мать.

Конверт уже был вскрыт.

— Ну, вы уже посягнули на мою личную жизнь, вот и скажите мне…

— Ты не поедешь в Нью-Йорк! — хором закричали они.

Я вытащила письмо. Оно начиналось со слов: «Поздравляем! Вас зачислили в Колумбийский колледж, класс 2006 года».

Боже мой!

«Мы приносим свои извинения за задержку по вине технических проблем…»

БО-ЖЕ-МОЙ!

«…и мы сожалеем, если по этой причине у Вас возникли какие-либо неудобства».

Неудобства-шмеудобства! Пытка ожиданием была еще цветочками по сравнению с пыткой зачисления, поскольку реакция родителей была столь грозной и ужасной, что я даже и не предполагала, что такое может быть.

— Ты поедешь в Пьедмонт со стипендией.

— Нет. Это место — полное дерьмо.

— Мы не будем платить за тебя, если ты пойдешь в вуз, который расположен возле Граунд Зеро!

— Колумбия вовсе не рядом с Граунд Зеро! Это в ста кварталах!

— Знаешь, почему? — спросил мой отец. — Потому что террористы не стали бомбить Гарлем! Это уже не военная зона!

Мы прекратили ругаться, когда охрипли.

Я не сдамся. Ни за что. Меня не волнует, что мне придется одалживать миллионы и впахивать на тысячах работ. Борьба того стоит. Я это знаю.

Двадцать восьмое апреля

Я думала, что прием гостей в доме невесты с преподнесением свадебных подарков, — самый мучительный ритуал в современном обществе, со всеми этими суеверными традициями, вроде разрезания ленточки и прочего.

Но сегодня я поняла, что есть кое-что похуже.

Преподнесение подарков будущему ребенку.

Никого, кроме меня, не смущали полнота и пот, льющийся с лица будущей матери. Бетани не могла развернуть больше трех подарков подряд без того, чтобы не отлучиться в туалет пописать. Это делало и без того медленный и мучительный ритуал еще более медленным и мучительным.

И будто бы это мероприятие не было таким тошнотворным, моя мамочка распиналась слащавым ути-пути тоном, чтобы скрыть, что она все еще бесится из-за Колумбии. Когда троюродная тетка, или четвероюродная сестра, или бог знает кто еще, с кем я имела родственные связи, но едва знала, задавали мне вопрос, мама повторяла игриво один и тот же ответ.

— Джесси приняли во все вузы, куда она подавала заявление! — говорила она, обнимая меня за плечо и сжимая чуть сильнее, чем нужно. — Она еще не решила. Мы дадим вам знать, как только она примет решение.

А я просто стояла, тупо и отмороженно улыбаясь.

Наконец мне на помощь пришла Глэдди.

— Джей Ди! А ну-ка, паркуйся рядом!

На ней был небесно-голубой брючный костюм и нежно-розовый берет. Ее ходунки все еще были зелеными, как в День святого Патрика, что встревожило меня. Неужели никто в «Серебряных лугах» не смог помочь ей разобраться с цветами, коль скоро она сама не может?

— Что такое творится, Джей Ди? — спросила Глэдди. — Ты словно таракана проглотила.

— О, я просто ненавижу подобные мероприятия, — вздохнула я, плюхаясь на стул рядом с ней.

— Чегой-то? Чего ты так ополчилась?

Бетани открыла коробку, обернутую в бумагу с буквами алфавита.

— ПОДОГРЕВАТЕЛЬ ДЛЯ БУТЫЛОЧЕК! — закричала она на весь дом.

Глэдди уставилась на свою Подарочную Лотерейную Карточку.

— Тут написано «подогреватель для бутылочек»?

— Да, — сказала я, указывая на верхний левый угол. — Вон он.

— Подогреватель для бутылочек! — заорала она. — Черт же побери, а!

— В обшем, — продолжила я, — я просто ненавижу все эти глупые ритуалы. Предполагается, что они должны быть забавными и запоминающимися, но на самом деле все тухло.

— Людям нужны ритуалы, — сказала Глэдди.

— ПАМПЕРСЫ! — провозгласила Бетани.

Глэдди сверилась с карточкой.

— Видишь тут памперсы, Джей Ди? Совсем я что-то слаба глазами стала…

— Нет, — ответила я.

— Мошенники! — крикнула она в пространство и снова обратилась ко мне: — Это все дает людям какую-то надежду, то, ради чего стоит жить.

— ВИДЕОНЯНЯ!

Глэдди протянула мне карточку, и я вычеркнула видеоняню.

— Мы должны выиграть, Джей Ди!

Я вздохнула, занятая другими мыслями.

— А вот я вперед не заглядываю.

— Почему это?

— Потому что как только я начинаю о чем-то мечтать, все оборачивается полной задницей. Вверх по лестнице, ведущей вниз. Безопаснее не заглядывать вперед.

— ПОСТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЕ!

Глэдди накрыла своей рукой мою ладонь, и контраст был ошеломляющий. Моя — большая, гладкая, ее — сморщенная, узловатая, вся в пятнах и выступающих венах. Древняя рука.

— И насколько счастливой это тебя делает?

— Не очень, — призналась я.

— СЛЮНЯВЧИК! — провозгласила мать, в то время как сестра умчалась в туалет.

Я вычеркнула «слюнявчик».

— А разве ты не спишь и видишь, как кусаешь от Большого Яблока?

— Ну, мои родители, возможно, не позволят мне уехать.

— Ты должна делать то, что хочешь. Если ты хочешь в Нью-Йорк, езжай. Если я чему и научилась за девяносто лет, так это тому, что никогда тебе не стать счастливой, если ты будешь оглядываться на всяких Томов, Диков и Гарри.

— Все не так просто, Глэдди, — ответила я. — Ты знаешь, какой у тебя сын.

— Он вспыльчивый, — согласилась она. — В отца пошел, храни Господь его душу.

Затем я вдруг поняла, что этого разговора вообще не должно быть, что подразумевалось, будто Глэдди ничего не знает о Колумбии. Должно быть, она тоже сильно переживает.

— АВТОКРЕСЛО!

— Автокресло, детка? — невинно спросила Глэдди.

— Не уходи от темы, — хмыкнула я. — Как ты узнала о Колумбии? — Вопрос был глупый, поскольку я уже знала ответ.

— Господи Иисусе, какие уси-пуси, — продекламировала Глэдди, подняв руки. — Тутти-Флюти сказал мне, когда я спросила.

— Это не его дело, чтобы говорить тебе, он даже знать не должен был. Всегда он так… лезет, куда не просят.

— Не отталкивай Тутти-Флюти только поэтому, лады? Сколько ты ему еще ям выроешь? Через сколько барьеров заставишь перескочить? Когда закончится эта ваша игра?

— А?

— Не прощелкай этого парня, Джей Ди. Он — верный конек.

— НАКЛАДКИ ДЛЯ СОСКОВ!

Я вычеркнула еще одну коробку, а Бетани без сил упала в кресло.

— Но я ему не интересна, — прошептала я. — Он сам так сказал.

— Ты ему более чем интересна, Джей Ди. Даже полуслепая маразматичка вроде меня заметит это. Но ты вся в меня, поэтому не ищешь легких путей. Тебе бы видеть, как я измывалась над твоим дедом, упокой Господи его душу, когда мы женихались. А Мо? Бедный мальчик даже не знает, что его кусает!