Прекрасная Беатрис

Глава 4, в которой я вышла из машины

Дождь, искрящийся мокрый асфальт, расплывчатые во влажной дымке огни, пьянящие, негородские запахи ночи — атмосфера королевского празднества где-нибудь в резиденции на берегах Луары, скажем, в куртуазные времена Марии Медичи, среди шаловливых наяд, фейерверков и фонтанов… Гастон остановил машину и направился к банкомату, чтобы снабдить меня наличностью. По дороге он увлеченно рассказывал бесконечные истории из жизни близнецов и Клементины, но ни разу не взглянул в мою сторону и вдруг спросил не к месту:

— Ты все еще живешь в Шантильи?

— Да, на улице Дантона, в той же квартире.

— Мятежный Дантон в Шантильи… Забавно!

— Что забавного? При чем здесь Дантон?

— Ни при чем. Просто я ни разу не был у тебя в гостях.

— Не был, — согласилась я, опять уловив в его голосе ту новую интонацию, хотя глаз не видела и поэтому не могла проверить, старое или новое в них выражение. — Ну и что?

— Так. Интересно.

Гастон перебрался в крайний ряд. На стене универмага между двумя витринами призывно мерцал экранчик банкомата, но ближайшие к нему полсотни метров обочины были уставлены бамперами разнообразных машин.

— Там все точно так же, как было при Кларис. Разве что вместо ее фотографий я развесила свои.

— И за шесть лет ты даже не поменяла обои? — Гастон проехал мимо всего этого автосалона и припарковался.

— Зачем менять обои в чужой квартире? Рано или поздно я куплю собственную.

— Несомненно… Только никому не говори, приятель, — заверил он кого-то, вылезая наружу. — Мы быстренько. — И захлопнул дверцу.

— Ты с кем разговариваешь? — Я тоже вышла из машины.

Не глядя на меня, он таинственно приложил палец к губам, а потом этим же пальцем показал на дорожный знак, запрещающий парковку. Его «мерседес» стоял точно под ним.

— Ты нарочно? Испытываешь судьбу?

— Ладно, не умничай, Беа. Вся дорожная полиция играет сейчас в покер. Оглянись — на улице ни души.

Тротуары действительно были неестественно, прямо-таки по-феллиниевски безлюдны; сияющие витрины и разноцветные вывески с наслаждением любовались собой в переливающемся зеркале асфальта. Гроза ушла, но дождь упрямо, правда, очень экономно, продолжал под фонарями сыпать бисер с черного неба, не желая возвращать парижский воздух во власть копоти, пыли и отработанных газов. Тихой совиной тенью скользнула мимо одинокая машина; мокрыми колесами виновато прошелестела еще одна… И опять — торжественная пустота поблескивающей искорками темной проезжей части, галуны и канты жирно белеющих разграничительных полос и парадные тельняшки пешеходных переходов.

Я бы не удивилась, если бы эта тишина вдруг начала потихонечку прорастать медным звяканьем литавр, трелями духовой музыки, россыпями барабанной дроби. Эти звуки становились бы все громче и громче, пока наконец не затопили бы улицу промокше-возбужденной, хмельной от грозовой энергии, беспечной, нарядной толпой. Музыканты в парадно-гвардейских мундирах вышагивали бы вслед за взлетающим капельмейстерским жезлом, а за ними, роняя цветы и ветки, двигались бы повозки с аллегориями воды, ветра, грома и чего-нибудь там еще… Воздух сразу бы наполнился смехом, всплесками песен, обрывками приветствий и фраз, запахом разгоряченных влажных тел, лошадиного пота — ведь повозки должны везти настоящие лошади, — отсыревшего сукна мундиров оркестра, разлитого на мостовую вина…

Я невольно замерла на месте, чтобы осознанно вдохнуть влажный озон полной грудью — пока всего этого не произошло.

— Болит нога? — спросил Гастон. — Сидела бы в машине.

— Нет, все в порядке. Просто очень красиво.

Он с усмешкой обвел взглядом вокруг и впервые за весь путь встретился со мной глазами. В них не было никакой усмешки! Напротив, глубина. И бусинки влаги на бровях и ресницах блестящего от дождя посерьезневшего лица.

Дождь, искрящийся асфальт, огни… Пьянящий воздух!

Если бы эту фразу произнес обычный Гастон, я бы расхохоталась. Но сейчас… Сейчас я смогла только улыбнуться.

— Слушай, Беа. Поехали в Булонский лес, там еще лучше! — Он смотрел тем же новым, пугающе-мужским взглядом.

— Ты с ума сошел? Мы ведь все были там сегодня.

— Ну и что? Ты же никогда не была там ночью. Или была?

Все! Он вел себя прежним Гастоном.

— Какая разница? Была, не была. Тебе нужно домой. Рене с Люком не уснут без тебя.

— Ой, не надо. Клементина знает свое дело. В их возрасте я засыпал от ее поучений уже в ванне. Лучше признайся, что тебе просто тяжело гулять на каблучищах. Я прав? — Он извлек из портмоне пластиковую карточку. — Ты же все время хромаешь.

— Не всегда, и дело не в каблуках. У меня привычный вывих лодыжки.

— Привычный что?

— Вывих! Я училась в балетной школе.

— Ты? В балетной школе? С ума сойти!

— А что такого? Если бы я не испортила ногу…

— Стала бы второй Айседорой Дункан!

— Очень может быть. А так пришлось стать сметчиком. И я хороший сметчик, Гастон. Правда.

— Ну-ну. — Карточка отправилась в банкомат.

— Разве моя сестра не говорила тебе об этом?

— Твоя сестра не из тех, кто любит рассказывать сентиментальные истории про своих родственников. — Банкомат выплюнул изрядную пачку купюр. Гастон протянул их мне. — На первое время хватит?

— Это много! Хватит пары сотен, я скоро найду работу.

— Работа, работа! Слышали уже. Бери. Я учреждаю фонд помощи безработным хорошеньким феминисткам имени… — Он притворно задумался. — Имени, скажем, Тамерлана!

— Ну тебя. Это несерьезно. Никакая я не феминистка.

— Но ведь хорошенькая!

— Нет!

— Ладно, согласен, ты красавица. Забирай деньги, и поехали. — Он сунул пачку мне в руки. — Красавица-сметчица.

— Только не в Булонский лес. — Мы пошли к машине.

— Хорошо, хорошо. Ты хоть спасибо-то скажи.

— Спасибо. Но я все равно не возьму все. — Я отделила несколько бумажек, остальные протянула ему. — Это лишнее.

— Ну ты и зануда, тетя Беа. — Он покачал головой и с неохотой пихнул в карман пиджака купюры. — Не думал, что сметчики такие же зануды, как те, ох, не к ночи будь помянуты, что служат в фининспекции. Прошу! — И камергерским жестом распахнул дверцу «мерседеса».

— Вовсе я не зануда. Хватит, Гастон. — Я шагнула к этому дизайнерскому чуду цвета бордо и чуть не упала. — Боже мой!

— Что такое? — Он мгновенно оказался рядом и уверенно поймал за талию. — Держись за меня!

— Каблук. Каблук попал в канализационную решетку. — Я наклонилась, машинально ухватив Гастона за плечо. Оно было крепким, очень крепким…

— От ненадежной ноги? — Он нагнулся тоже.

— Каблук не на ноге, а на туфле.

Волнистые волосы Гастона блестели. От них исходил призывный аромат едва уловимой изысканной мужской парфюмерии, смешанной с первобытным запахом дождя.

— Это понятно. — Он поднял на меня сочувственно улыбающееся лицо. Оно было совсем близко. — Нога-то как?

— Это не та нога. — Я облизнула губы. Речь давалась мне с трудом. — Эта нормальная.

— Значит, не очень больно? Выдернуть сможешь?

— Не знаю… Не очень…

— Не очень знаешь? — Гастон выпрямился, мотнул головой, откидывая со лба влажную прядь. — Тогда держись крепче. Я расстегну ремешок, ты вытащишь ногу, а я — туфельку.

— Да, но… — Моя вторая рука помимо моей воли легла на второе плечо Гастона и сама собой потянулась к его волосам. Я судорожно сглотнула, заставляя руку не делать этого. — Но…

— «Но» не нужно, — прошептал он; между нашими лицами оставалось не больше сантиметра. — Достаточно одного «да».

Я чувствовала на своих губах его дыхание и закрыла глаза.

— Одного «да» достаточно, — повторил он и занялся ремешком моей туфли. — Вынимай ногу. И чуть-чуть поиграй в цаплю. Хлопать ресницами цаплям не возбраняется. Хватайся, хватайся за меня, некого стесняться. Так, осторожненько… Готово! Извольте, принцесса, ваш хрустальный башмачок.