Imago (СИ)

Джокер приходит за нею. Он падает следом, и первое, что чувствует Харли, переродившись, это его поцелуй. Он отдает ей свой воздух, перегоняя из своего горла в ее, заполненное странной кислотой. Он сжимает ее с такой силой, словно собрался раздавить в своих руках.

Жидкость стекает с его белого лица, белого как лист бумаги и такого же чистого от прочих эмоций. Теперь остаются только он и она.

Неудивительно, что она отвечает на его жадные поцелуи. Харли слышит его сердце, ровное и мерное, оно бьется спокойно, напоминая колыбельную.

Которую поют тем куколкам, что смогли переродиться в хищных бабочек.

========== Первый вдох ==========

Комментарий к Первый вдох

Внезапно немножко кинковатого и бессюжетного секса. Sorry-not-sorry

— Харли-Харли-Харли… — шепчет Джокер, будто не может насытиться ее именем. Таким новым и прекрасным. — Харли… — он стирает с ее лица налипшие комья кислоты, и под пленкой обнаруживается новая кожа. Такая же белая, как и у него. Идеально чистое полотно, на котором он нарисует что-то шедевральное.

Его пальцы проходятся по ее губам, снимая остатки старой помады. Малиновая краска размазывается под его прикосновениями, превращая лицо Харли в смеющуюся маску.

— Проснись, — он отдает ей остатки своего дыхания, заставляя очнуться. — Очнись, детка, — она такая хрупкая и ломкая в его руках.

Остатки одежды тают, отдавая краску кислоте, и кажется, будто они плавают в облаке багрового, что стекает с его рубашки, и синего.

Идеальные цвета для нее, нужно будет запомнить, — отмечает Джокер, когда она приходит в себя, вздохнув.

Харли открывает глаза, и он видит в них то самое, что всегда искал — абсолют безумия, чистейшее помешательство. И искреннюю радость. Она улыбается, потому что он прыгнул следом за нею.

— Ты пришел за мной, — она возвращает ему поцелуй. Впивается в губы еще сильнее, так, что не оторвать. Ее рот в кислоте, и она жжется на языке, такая же ядовитая, как и новая Харли.

Но Джокеру хочется больше. Укусить. Расцарапать и разодрать. Лишить ее жалких остатков блузки, задрать юбку и оттрахать. Потому что она прекрасна.

— Я всегда приду за тобой, тыковка, — он щелкает ее по носу, заставляя поморщиться. — Потому что меня ничто не остановит.

Харли взвизгивает и обхватывает его руками за шею. Их обоих снова тащит на дно чана, но в этот раз она крепко держится за него, не отодрать. И выплывать не очень-то собирается.

Наверное, собралась стать еще безумнее, — хочется усмехнуться Джокеру. Эта взбалмошная девчонка сейчас сдохнет, ее кожа станет тонкой как бумага, а сердце сожмется и лопнет внутри грудины красной вишней, но она продолжает плавать в чане с химикатами как в бассейне.

Вот это настоящая Харли. Идеальная.

Но ему надоедает — он эту кислоту уже терпеть не может, наплавался вдоволь, так что ему хочется наружу, на воздух.

Крушить, кромсать, устраивать кровавые бани. И Харли. Ему хочется Харли, цепкую как пиявка, бешеную и наполненную безумным весельем.

— Пойдем, — он вытаскивает ее из чана, помогает спуститься.

Без своих каблуков, оставленных еще там наверху, она кажется еще более

маленькой.

— Как я выгляжу? — она кривляется, обхватывая свое лицо руками. Растирает остатки помады по подбородку, хлопает слипшимися ресницами и выглядит так жалко. И все равно радуется этому.

— Ужасно, тыковка. Прямо как я, — они смеются, разглядывая друг друга. Одежда выцвела и истончилась, так что он может видеть ее круглое белоснежное плечико, кокетливо выглядывающее из разодранной рубашки.

Джокеру хочется лизнуть и попробовать Харли на вкус.

И, в общем… почему бы и нет?

***

Одежду, которую он срывает с нее, нужно сжечь. Разодрать в мелкие ошметки и сжечь. Как и все остальное, что осталось от ее прежней жизни. Очки, которые Харли таскала на переносице, пытаясь спрятать свою красоту и придать себе более умный вид, он ломает в кулаке.

Она так завороженно смотрит за всем этим, что даже рот открыла. Совсем как маленький ребенок, о котором срочно нужно позаботиться.

— Все-все, тыковка, — подставляет он ладонь, в которую она укладывает тоненькую золотую нитку с пошлым крестом. — Теперь я твой бог, я твоя религия, — крестик отправляется в полет и теряется среди мусора и обломков в лаборатории.

Ничего. Он подарит ей столько украшений, сколько она захочет. Только там теперь будет красоваться его имя.

Частная собственность Джокера, что ж, это очень даже подойдет.

Но сейчас он выбрасывает из головы все эти мысли о побрякушках, ошейниках и прочем, оставляя всего себя для Харли.

Он усаживает ее на стол, один из тех, что все еще держатся на своих четырех ногах, хоть он и скрипит. Она вся мокрая и скользкая в его руках, его ядовитая рыбка, хохочет и размахивает босыми ногами, вполне догадываясь, что будет дальше. А потом взгляд ее тяжелеет, наливаясь похотью, такой же искренней, как и сама она. Она облизывает губы, подпаленные химикатами, голодно смотрит на его тело, просвечивающее сквозь бесцветную рубашку, и сама расставляет ноги.

Уговаривать Джокера не надо.

Они начинают на столе, где-то между поцелуями и укусами в нежную кожу на бедрах, Харли стонет слишком громко, дергается, а стол под ней разваливается на куски, и они оказываются на полу.

По ее спине течет свежая кровь, из царапины, оставленной острым гвоздем, и Джокер слизывает ее. Кровь сладкая, терпкая, а Харли под ним податливая и слабая.

Тянется и прижимается своим горячим телом, ее пальцы умудряются запутаться в его волосах, больно дергая. Как будто ей срочно понадобилась прядь его волос. Или половина скальпа.

Хотя она не сопротивляется даже тогда, когда он перекладывает ее через колено, собираясь отшлепать, только взвизгивает и заливается хохотом.

— Не делай так! — он подкрепляет приказ шлепком, и Харли притворно ноет, а потом поворачивает к нему голову.

— Как так? — интересуется она. — Вот так, да? — она пользуется тем, что он занят их разговором, и заезжает пяткой в глаз. Не так больно, как черт подери, она должна слушаться его!

— Или так? — белая нога с облезшим разноцветьем лака на пальчиках снова врезается ему в челюсть. В этот раз куда ощутимее.

— Вот так! — Джокер забывает на показательную порку и обхватывает ее горло, зажимая, чтобы она не могла вздохнуть.

— Тебе ошейник нужен, куколка. Большой и шипастый. Чтобы сама об него ранилась.

— Большой? — хрипит Харли и округляет глаза. Ей не страшно. Ей совсем не страшно, хотя она вот-вот потеряет сознание. —Хочу…

А ей идет быть придушенной. Щеки вспыхивают румянцем, и в глазах плавает темнота, и это так заводит.

Джокер рычит, переставая контролировать себя, переворачивает ее и раздвигает ноги, входит в нее, в сладкую и терпкую Харли со вкусом яда, заставляя вскрикивать от боли, смешавшейся с наслаждением.

Он вытрахивает ее полностью, пока она не превращается в безвольную обмякшую куколку, с фарфорово-белой кожей.

Теперь она не станет сопротивляться или сбегать, просто смотрит куда-то в никуда своими большими синими глазами, как будто там есть кто-то, с кем ей нужно поговорить.

А он ищет свои штаны, брошенные где-то среди обломков, нащупывает тонкий абрис лезвия и слушает, как оно призывно звенит.

Харли удивительно идут узоры. Кровавые тонкие царапины, которые он оставляет на обнаженном теле. Лезвие заточено идеально, и ей почти не больно. Нож с нежностью проходится по коже, вычерчивая здоровенную букву Джей. Он же пообещал ей, что будет единственным, кто будет с нею насовсем. Хотя даже жаль, что царапина заживет, она же совсем неглубокая. Следом идет витиеватое О, окруженное вензелями.