Пир окончен

И все же здесь она была по-своему счастлива – душа еще была неспокойна, но такого смятения, как в Фэйде не было. Прежняя жизнь казалась ей кошмаром. Читая жизнерадостные письма Форбса, в которых он сообщал о последних сплетнях, касающихся их общих друзей в Фэйде или жизни гарнизона, Верона испытывала невыразимое облегчение от того, что была далека от всего этого. Она не выносила такую жизнь. Она ни за что к ней не вернется. Впрочем, Египет больше не грозил ей. Но впереди предстояла точно такая же жизнь в армейском окружении, в Германии, с тем же Форбсом. Вероне приходилось делать над собой огромное усилие, чтобы писать мужу доброжелательные письма.

Только в письмах своему верному другу Доку Верона могла раскрыть свое настоящее «я». Но его ответы разочаровывали ее. Док не самым лучшим образом выражал свои мысли на бумаге. Казалось, ему гораздо труднее дать ей мудрый и полезный совет в письме, чем устно. Но раза два Колдер коснулся ее будущего с Форбсом.

«Ради Бога, дитя мое, забудьте прошлое и перестаньте предаваться унынию. В этой жизни надо смотреть вперед. Попытки вернуться назад обречены на неудачу, Форбс скучает по вас. Я это прекрасно вижу. Устройте ему хорошую встречу, когда он вернется домой, иначе я устрою вам хорошую взбучку…»

Милый доктор… дорогой Стефан, который спас ей жизнь! Но для чего он спас ее? – задавала себе мрачный вопрос Верона. Она, как и ее мать, и семейный врач, надеялась на то, что когда ее физическое здоровье восстановится, пройдет и депрессия. Но Верона начинала терять эту надежду.

Никто в целом свете не знал, как часто она думала о Стефане, как мечтала увидеть его. Но не решалась, считая такой поступок безрассудным и опасным. То и дело ее взгляд останавливался на небольшом квадратном пятне на стене в том месте, где когда-то висела ее любимая картина маслом, изображающая гавань Дьеппа. Картина все еще у Стефана. У него же остался и портрет Вероны, который он подарил ей на свадьбу. Вот портрет она не хотела бы видеть снова. Но картина с видом Дьеппа принадлежала ей и Верона страстно захотела вернуть ее. Она вынашивала мысль о том, чтобы написать Стефану Бесту и попросить прислать ей картину.

Об этом Верона говорила с Эвелин Тернер – теперь Эвелиной Севанич. Эви рассказала ей, каких грандиозных успехов добился Стефан: всегда при выгодных заказах; описала его прекрасную мастерскую в Челси; уверила ее в том, что он остался прежним щедрым Стефаном, любимым всеми старыми друзьями, жаль только, что теперь его редко видят. Вечно он «troccupe» [3], как выразилась Эвелин с легким смешком. Верона сразу догадалась, что речь идет о «той женщине», о которой ей написала Маргарет Шо. Эвелин, естественно, не стала распространяться на эту тему, а Верона не спрашивала…

Но она поймала себя на том, что ей интересно, кто эта женщина, какая она, и счастлив ли с ней Стефан?

Верона отдавала себе отчет в том, что в доме таких общих друзей, как Тернеры, она вполне может столкнуться со Стефаном, хотя вероятность этого невелика. А если они даже и встретятся там – так что ж? Они улыбнутся друг другу и поговорят как чужие. На этом все и кончится.

Верона поцеловала мать на прощание. Шофер укутал ее ноги в плед и автомобиль тронулся. Боже, какой сильный дождь! Скоро туман окончательно рассеется. Забившись в уголок, она дрожала всем телом, поглядывая в окно на мокрый грязный тротуар и блестящий гудрон дороги, на сверкающие под фарами автомобиля струи дождя. Она снова в Лондоне – таком привычном ей Лондоне – таком далеком от сухих прохладных звездных ночей на Большом Горьком озере.

Верона подумала, что поделывает сейчас Форбс? Потом вспомнила, что его уже нет в Фэйде, что он направляется домой. Сидит сейчас в каком-нибудь прокуренном, продуваемом сквозняком салоне, в котором время от времени громкоговоритель выдает команды и распоряжения начальства.

С содроганием Верона вспомнила свое собственное путешествие и обратный путь в каюте, в которой было еще пять пассажирок, сильную качку в Бискайском заливе. Только одна из ее попутчиц, старше ее по возрасту, казалось, была рада тому, что возвращается домой. Остальные офицерские жены помоложе, с сожалением покидали Египет. Они обожали армейскую жизнь и, по их словам, «никогда так чудесно не проводили время».

Верона думала: «Стефан был прав – правы и те, кто предупреждал меня, что я возненавижу эту жизнь. Но я надеялась, что все будет хорошо и что я буду счастлива с Форбсом».

А еще она надеялась выбросить из своей головы воспоминания о Стефане Бесте. В этом и была ее самая роковая ошибка.

Верону охватил приступ ностальгии – перехватило горло, когда машина проезжала мимо поворота к старому дому, где когда-то жил Стефан. Она почувствовала безумное желание выскочить из машины, взбежать по знакомым ступеням, позвонить в дверь и броситься в его объятия прямо там, у него в мастерской, как это происходило сотни раз.

Но этого не будет. Какой-то другой человек жил сейчас в его квартире.

Ей вспомнилась строчка из Теннисона – этот вопль, вырвавшийся из разбитого сердца поэта:

«О, смерть в расцвете жизни. О, дни, которым повториться не судьба!»

Верона закрыла рукой глаза и постаралась собраться с духом. И в самом деле, ей надо приложить еще немного усилий, чтобы не воспринимать жизнь так трагически. Как говорил Док, «нельзя смотреть только в прошлое». Надо собраться с духом и жить будущим.

«Ах, если бы я знала, что надо делать!» – подумала Верона.

Когда автомобиль миновал Глочестер-роуд и подъезжал к дому, где жил Ноэль Тернер, Вероне показалось, что она слышит голос Стефана, раздающийся откуда-то из незабываемого прошлого – ядовитый, жестокий и, как всегда, точно расставляющий все по своим местам.

«Ради Бога, не доверяй своим эмоциям – твори свою собственную судьбу».

Вот она и сотворила свою собственную судьбу. И он ей в этом помог.

«Ах, Стефан, Стефан, – рыдала про себя Верона, – твоя вина не меньше моей. Ты испортил мне жизнь, а я испортила жизнь Форбсу. И сейчас нет никакого выхода!»

Тоска по прошлому все так же мучила ее, когда она позвонила в квартиру Тернеров, Верона часто бывала здесь раньше, вместе со Стефаном или без него. Приятная квартира на самом верхнем этаже одного из больших домов на тихой Кенсингтонской площади, где близнецы раньше жили вместе. Верона чувствовала странную смесь знакомых воспоминаний и новых впечатлений. Дождь лил как из ведра. Застывшие деревья и кусты на площади, изуродованные противовоздушными укрытиями, сейчас наполовину разобранными, выглядели продрогшими и печальными. Но когда-то в мастерской Ноэля было светло тепло и радушно, и это согрело сердце Вероны.

Близнецы встретили ее с неподдельной радостью. Они обнимали ее, придирчиво осматривали, нашли, что она сильно похудела, но осталась по-прежнему красивой, сообщили, что все по ней ужасно соскучились.

Тернеры обращались с Вероной, как с почетной гостьей, за которой надо было внимательно ухаживать, помогли ей снять меховой жакет, который промок в ту же минуту, как она вышла из машины, сунули ей в руки бокал с чем-то спиртным, усадили в кресло у камина. Ее познакомили с Полем Севаничем, мужем Эвелин – высоким изящным молодым человеком с бледным интересным лицом, темными миндалевидными глазами и шапкой черных волос. Он поцеловал ей руку и без предисловий заявил, что находит ее лицо гораздо красивее, чем на портрете.

В теплой светлой комнате в дружеской атмосфере Верону немного отпустило напряжение, она почувствовала себя лучше. Ее взгляд мечтательно блуждал по комнате Ноэля. Когда близнецы жили вместе, здесь всегда присутствовал некоторый беспорядок, было немного тесно. Большой рояль (Ноэль Тернер играл на рояле), много мебели, огромная восточноевропейская овчарка, аквариум с рыбками, искусно освещенный, продуваемый кислородом (одно из увлечений Ноэля), картины, мольберты, холсты, книги, выпивка и бутерброды. Славный старый беспорядок. После аскетической обстановки казенной квартиры и упорядоченной жизни, которую Верона вела с Форбсом, все это казалось одновременно и странным, и невыразимо милым. Верона не могла надышаться этим воздухом. Вот сейчас она действительно вернулась домой. Рядом со своим красавцем-мужем сияла счастьем Эвелин. По контрасту с ним, жгучим брюнетом, она казалась еще светлее. Поль просто не сводил с нее глаз. Ноэль остался точно таким, каким Верона запомнила его – высоким худым юношей со светлыми всклокоченными волосами, черты лица которого в точности повторяли черты лица сестры. На нем были вельветовые брюки и свитер, что сразу же напомнило Вероне Стефана, он, не переставая, пыхтел большой пенковой трубкой. Над камином, как и следовало ожидать, висела одна из работ Стефана – умный живой портрет Эвелин в ранней юности.