Самый длинный выходной

— У меня нет абсолютно никакого намерения заставлять кого-либо жениться на мне, и в меньшей степени — тебя.

— Ну и не заставляй. Но по крайней мере, давай все обсудим.

— Нам нечего обсуждать.

— Не шути. По крайней мере, дай мне возможность…

— Нет, — ответила Эйлин, кладя трубку.

В следующий раз, позвонив, Джоэль оказался холоден и вежлив.

— Послушай, мне все равно, что ты ненавидишь меня, но конечно…

— Ах, оставь меня в покое, — закричала Эйлин.

— Ну, хорошо.

На этот раз он первым положил трубку.

Эйлин возвратилась в свою комнату, дрожа от негодования.

— Ненавижу его, ненавижу, — повторяла она про себя. Она хотела, чтобы ее оставили в покое под крылышком любящих родителей наедине с переменами в своем организме. Джоэль означал для нее неразумную страсть, ссоры, бури. Он пугал Эйлин. И, когда речь шла о Джоэле, она боялась самое себя. Больше он не звонил, но написал ей длинное письмо, которое пришло вскоре после рождения Гей.

Эйлин читала его, как будто это послание из другого мира, с трудом понимая слова. Создавалось такое впечатление, что Джоэлю оно далось нелегко.

«Ты очень несправедлива, — читала она, — ведь это будет и мой ребенок тоже. Ты должна позволить мне принять участие…» Она положила письмо обратно в концерт и не стала отвечать на него.

А теперь, чувствуя слабость и лень, лежа в теплой больничной кровати, она почему-то стала надеяться на то, что Джоэль может вдруг прийти. Она не осмеливалась спросить своих родителей, звонил ли он. Его имя избегали произносить с тех пор, как было решено, что разрыв с ним будет лучше для всех.

Только у Фионы не было таких тормозов.

— Ты сказала Джоэлю? — с любопытством спросила она.

Эйлин покачала головой.

— Но ты должна.

— Это мой ребенок, — сказала Эйлин. — Он не будет принимать в этом участие. И вообще, если бы он хотел, он бы позвонил.

Фиона переменила тему и рассказала Эйлин об одном красавчике, с которым она познакомилась в автобусе, и который пригласил ее на танцы.

— Позвони мне, когда тебя выпишут, — сказала, уходя, Фиона.

Через три дня Гей воцарилась в бело-желтой детской, завернутая в темно-синее одеяло, предмет восхищения дедушки, бабушки и Эйлин.

— Мисс коротышка, — игриво сказал ее отец.

— Она набрала свой вес при рождении, — с гордостью сказала Эйлин.

— Она просто красавица, — задохнулась от счастья ее мать.

Эйлин с удивлением посмотрела на нее. Она никогда не представляла себе мать в роли любящей бабушки, но, вне сомнения, на лице ее был восторг.

Поймав на себе взгляд Эйлин, мать переменила тон и сказала отрывисто: «Теперь я уверена, дорогая, что ты захочешь все делать сама, но помни, я рядом».

— Спасибо, мама.

— Может быть, тебе вначале потребуется помощь во время купания.

— Нам показывали, как это делать, в больнице.

— Когда у тебя следующее кормление?

— Около двух, но в больнице сказали не беспокоиться, если это будет немного раньше или позже.

— Очень важно установить режим, — начала ее мать и осеклась, — наверно, мои идеи уже устарели.

— Не совсем. Няня просто сказала, что надо быть гибкой.

— Уверена, что у тебя прекрасно получится, — ответила мать, целуя ее.

В действительности Эйлин не была настолько уверена, как хотела показать. Первое купание оказалось кошмаром. Гей кричала, не переставая, Эйлин чуть не уронила ее; пеленки не ложились как положено; Гей срыгнула молоко и испачкала чистую пижаму. А через полчаса после того, как ее уложили спать, она начала плакать. Эйлин стала судорожно искать ответа у доктора Спока. Достаточно ли молока она выпила или слишком много?

Дома все отличалось от больницы, где всегда были рядом жизнерадостные компетентные няни, которые могли подсказать ей, что делать.

Мать просунула голову в дверь.

— Милая, все в порядке?

— Я н-не могу, н-не м-могу, — Эйлин расплакалась.

Как она могла родить такое странное капризное маленькое существо? Все происшедшее было ужасной ошибкой с ее стороны, а теперь ее жизнь потеряна. Она никогда, никогда не сможет со всем этим справиться. «Что же мне делать? — стонала Эйлин. — Ах, мама, что мне делать?»

Мать сразу же оценила ситуацию. За несколько минут она вынула Гей из кроватки, погладила ее по спинке, чтобы вышел воздух, и снова уложила ее.

Вскоре Эйлин тоже лежала в своей постели, а отец предлагал ей выпить шерри.

— П-простите меня, — всхлипывала она.

— Ничего, голубушка, такое может случиться с каждым, одобряюще сказал отец. — Помню, что твоя мать тоже рыдала от тебя.

— Правда? — в изумлении воскликнула Эйлин. Она вытерла глаза и отпила шерри. У него снова был восхитительный вкус.

— Не волнуйся, мы позаботимся о тебе.

Мать вошла в комнату с сияющим видом.

— Она заснула, эта милашка.

— Ну и хорошо.

— Принести тебе обед на подносе?

— Я не хочу быть вам обузой.

— Не будь смешной. А для чего же еще нужны матери?

Только лишь когда они вышли из комнаты, Эйлин начала осознавать смысл этого последнего замечания. Для чего действительно нужны матери? Она сама теперь была матерью и довольно симпатичной представительницей этого племени. Эйлин решила немедленно взять себя в руки.

Тем не менее, в последующие недели она неоднократно нарушала это решение, и ее мать постепенно взяла все в свои руки. Она делала это очень тактично, вначале лишь скромно советуя: «Попытайся положить пеленку так, дорогая» или «Подержи ее так на плече, быть может, выйдет воздух», или «Перед тем, как уложить ее спать, запеленай покрепче, так дети чувствуют себя спокойнее», и затем более настоятельно: «Ты выглядишь усталой, давай я покормлю Гей, искупаю ее и уложу спать».

В то лето мать отказалась поехать куда-нибудь. «Я не приношу жертву, дорогая. Мне хочется помочь тебе с Гей. Почему бы тебе не поехать с отцом на несколько недель порыбачить в Хайленды?»

Эйлин отказалась уехать, но она позволяла матери ежедневно гулять с Гей, благодаря чему и у нее самой появлялась возможность выйти из дому.

— Ты не должна все время сидеть дома, — настоятельно говорила мать.

Эйлин удивлялась перемене, происшедшей в матери. Казалось, она обрела новый смысл жизни; ее глаза сияли, лицо светилось, она выглядела на десять лет моложе. Она непрерывно вилась вокруг Гей, ворковала с нею, когда была уверена, что ее не подслушивают, говоря ей идиотским детским языком: «Бабулина девочка», «Бабулина красавица-малышка», «Иди бай-бай». Иногда Эйлин испытывала чувство ревности, видя, как бабушка, выглядевшая вовсе не как бабушка, так ловко управляется с ее ребенком.

— Боюсь, что я самая безрассудная бабуля, — с победным смехом объясняла она друзьям. И, вместо того, чтобы говорить с ними о текущих делах и проблемах образования, она выдавала длинные цитаты из доктора Спока. Конечно, его книга хороша, но некоторые ее места следует изменить. В один прекрасный день она сама напишет короткий трактат.

— Молодые матери приходят из роддома, не зная, как обращаться с ребенком, — говорила она, — и поскольку у нас сейчас прибавляется мам среди подростков, необходимо написать для них нечто особое. Я не имею в виду тебя, дорогая, — торопливо говорила она, видя вспыхнувшее лицо Эйлин. — У тебя совсем другой случай. Ты совершенно точно знала, что надо делать, у тебя просто не было достаточного опыта.

В начале нового семестра она с неохотой возвратилась в школу и поскорее неслась домой, чтобы успеть к чаю и иметь возможность искупать Гей и уложить ее спать, а Эйлин, уставшая после целого дня, обычно соглашалась на это.

Эйлин не хотелось признавать этого, но подобная политика давала свои плоды. Она стала завидовать девочкам, все еще учащимся в школе, девочкам, флиртующим с мальчиками, которые учились в колледжах, ходили на вечеринки, делили квартиры с друзьями. Она стала часами смотреть телевизор вне зависимости от программы — что угодно, лишь бы отвлечь свои мысли. Когда же она все же выходила из дому, то ощущала огромную пропасть между собой и своими бывшими друзьями — она не знала, о чем с ними говорить, никого не интересовало, что у Гей прорезался первый зубик, что она ест с ложки, что она весит 16 фунтов.