Цветок пустыни

Конечно, это было глупо. Теперь нужно идти за ней и поднимать с пола. И нет никого, кому мог бы быть адресован этот вызов. Совершенно никого...

Направившись за шляпой, Лиз остановилась у глубокой оконной ниши, которую приспособила для хранения своих сокровищ. Здесь стояли фотографии отца и мамы, а также, правда в первое время, пляжное детское ведерко и лопатка, что прилетели сюда вместе с ней. Но теперь на их месте красовалась каменная rose de sable, подаренная ей тем самым человеком, кому она хотела бы адресовать свой вызов.

Лиз взяла камень, охватив его ладонями так же бережно, как брал его Роджер.

«Бережное отношение, справедливое отношение, немного участия — вот и все, что мне нужно от него», — говорила она себе. Но неужели только это и ничего больше? Лиз почувствовала, что боится ответа на этот вопрос.

Глава 4

Словно по молчаливому предписанию Роджера Йейта, согласно которому требовалось некоторое время, чтобы дать улечься чувству обиды, Бет в течение нескольких дней не приходила к Лиз. А когда она наконец появилась; это была вновь та самая беззаботная, ни в чем не повинная Бет, и Лиз пришла к выводу, что любая попытка высказать ей хоть какие-то упреки будет равносильна попытке наказать пуховую подушку.

Бет ничего не отрицала и не оправдывалась. Нет, конечно же по-настоящему она тогда нисколько не устала. Ведь ей не нужно объяснять Лиз, как она, Бет то есть, любит помогать другим? Просто тогда она неожиданно почувствовала, что у нее кружится голова, вот и все. Но она даже не представляла себе, что могла упасть со стремянки, до тех пор, пока Роджер не настоял на своем и, взяв ее как ребенка на руки, опустил на пол! И конечно же она сказала ему, что, по ее мнению, Лиз, будучи новичком в пустыне, — и это ей в вину ставить никак нельзя! — не имеет представления о том, как здешний климат ослабляет способность выдерживать физические нагрузки, особенно у тех, кто не получил соответствующей подготовки, сражаясь с соперниками на школьном поле для хоккея на траве или делая перед завтраком физические упражнения на бодрящем северо-западном ветру...

Простодушная и кроткая Бет заключила свое повествование:

— И вслед за этим Роджер затолкал меня в дом, пробормотав что-то вроде: «Ну, сейчас эта девица по имени Лиз Шепард у меня получит; она намерена превратить тебя в раба на галере!» — и устремился на крышу к тебе. Лиз, я не могла остановить его, правда, не могла! Ведь ты же знаешь, каким властным и непримиримым становится он, когда дело касается меня, не правда ли?

Найдя, что гораздо проще согласиться с ней, чем продолжать полемику, Лиз безучастно ответила: «Да». Так или иначе, для нее больше не имело значения, лжет Бет или не лжет. Однако это произошло вовсе не потому, что время охладило ее негодование! Просто Лиз подозревала, что, кто бы ни был прав, в споре с ней Роджер Йейт всегда будет вставать на сторону Бет. И хотя это обстоятельство причиняло боль, бороться с ним она не могла.

Постепенно Лиз приноровилась к новому образу жизни, следуя порядку, заведенному отцом, и лишь в немногих случаях несколько переиначивая его, предварительно получив родительское согласие.

Например, отец и слышать не хотел о том, чтобы она занялась закупкой продуктов и приготовлением пищи для них обоих. Условия, на которых Эндрю снял дом, предусматривали, что он будет пользоваться услугами поваров гостиницы, и отказываться от этого пункта соглашения не было смысла. Однако он предоставил Лиз полную свободу заказывать блюда по своему усмотрению и даже пошел на компромисс, разрешив ей готовить завтрак, состоявший из горячих булочек и кофе. Временами честолюбие подвигало Лиз на приготовление нехитрой вечерней трапезы, но, как правило, ее обязанность заключалась только в том, чтобы заказать обед или ужин и проследить за тем, чтобы он был своевременно подан. И хотя «ведение хозяйства в доме папы» Лиз представляла себе совсем не так, она с грустью признавалась себе, что премудростям домоводства ей еще нужно учиться и учиться.

И здесь неоценимую помощь и поддержку девушке оказала Дженайна Карлайен. На кухне Дженайны и под ее искусным руководством Лиз, готовя еду, могла экспериментировать сколько угодно.

— И что особенно прекрасно, — с благодарностью говорила она Дженайне, — так это то, что, объяснив, как и что надо делать, вы не дышите мне в затылок, повторяя: «Ты все делаешь неправильно!» Вы даете мне возможность сперва закончить дело и только потом говорите, где я ошиблась и почему.

Дженайна улыбнулась:

— Это потому, что, согласно моей теории, некоторые люди лучше всего учатся на собственных ошибках. Особенно те, кого можно назвать несколько своенравными...

— Это я-то своенравная? Вы что же, считаете меня упрямой? — потребовала Лиз ответа.

— Да нет, — улыбнулась Дженайна. — Но ты боец. Как мне кажется, принимаясь за любое дело, ты стремишься сразу взять быка за рога. И я считаю, что ты из тех, кто скорее предпочтет всякий раз начинать с нуля, но не позволит, чтобы его осторожно вели за руку от одного этапа к другому.

— Да, пожалуй, так, — согласилась Лиз.

Хорошенько поразмыслив, девушка решила, что, раз уж она не может быть настоящей хозяйкой в доме отца, ей нужно стать ему верным другом. Что сказал Роджер Йейт о том, чего не хватает отцу? «Войдя в дом, услышать слова привета от родного человека» или что-то в этом роде. Значит, ей, как и положено родному человеку, нужно всегда быть дома, когда папа возвращается с работы. Сделать это не всегда было просто, поскольку рабочий день у отца был ненормированным, тем не менее Лиз ухитрялась справиться с этой задачей, и ее щедро вознаграждало радостное «Привет, Лиз!», произносимое отцом, а также атмосфера уюта и покоя, воцарявшаяся, когда они оставались вдвоем.

Отец сдержал обещание и несколько раз приглашал Лиз поужинать в клубе, где она познакомилась с другими служащими нефтяной компании «Пан-Сахара», и с молодоженами, что квартировали в Тасгале, и с приехавшими на отдых холостыми мужчинами с участков нефтедобычи. А когда до приема в честь новоселья остались считанные дни, Эндрю в первый раз взял с собой дочь на нефтяные прииски.

Так Лиз впервые оказалась в пустыне. Они ехали по той дороге, которую она видела из иллюминатора самолета. За пределами европейских кварталов дорога петляла между цепочками хаотично разбросанных хижин, где женщины, сидя на пороге, пряли шерсть и где каждая до слез маленькая заплатка чахлого огорода ограждалась частоколом из выбеленных солнцем лошадиных ребер, служивших защитой от дурного глаза. Доносившийся со всех сторон собачий лай отмечал прохождение их машины. Этот хор дополнялся кудахтаньем домашней птицы, обитавшей в курятниках, расположенных на крыше каждого дома. То там то тут баран, мул или верблюд терпеливо шагали по кругу, приводя в движение примитивное водяное колесо колодца; затем потянулись пыльные пальмы, дома стали встречаться все реже и реже, и, наконец, дорога превратилась во взбегавший на холмы каменистый путь, по обе стороны от которого лежала пустыня, голая, без единого деревца, и ослепительно яркая.

Проезжая часть дороги представляла собой твердую, хорошо укатанную поверхность, границы которой первые несколько километров отмечались сложенными из камня турами. Эндрю вел машину быстро и уверенно.

— То, чего нужно больше всего опасаться в пустыне, называется феч-феч, — рассказывал он дочери. — Это рыхлый песок, покрытый тонкой корочкой из расплавленных солнцем песчинок. Если ты заедешь в феч-феч на машине, тебе придется выкапывать ее фут за футом, не сказать, дюйм за дюймом. Единственное, чем выдает себя феч-феч, это цветом — он немного отличается от плотно слежавшегося песка, но увидеть разницу сможет только человек с опытом.

— Но на нашем пути ничего такого нет? — забеспокоилась Лиз.

— Через год-два поверхность дороги здесь будет не хуже, чем на шоссе в Англии. Единственное, что досаждает, — это барханы, они внешне похожи на небольшие прибрежные дюны. В некоторых местах барханы постоянно перемещаются, сужая дорогу. Но их всегда можно объехать или проехать прямо через них — они не представляют большого препятствия.