За гранью цинизма (СИ)

Николай Сухомозский

За гранью цинизма

— Романтика — лживая конфетная обертка, фантик, развернув который вместо сладкого нектара сбывшихся надежд обычно находишь горькую пилюлю бытия. Или я не права? — повернулась к Елене подруга, женщина приятная во всех отношениях. Яркая блондинка, в меру полная, в меру накрашенная и даже, как сама любила подчеркнуть, в меру скромная (к тому же, кандидат наук), Людмила нравилась многим. Несмотря на то, что пребывала в возрасте, когда через год-другой из множества дорог останется одна — в клуб «Кому за 30». Эта горькая шутка была в ходу в мирке дам приблизительно одинакового возраста и судьбы. Отнюдь не от случая к случаю на столике появлялась бутылка сухого вина, а то и напитка покрепче. Случайным здесь было другое, а точнее, другие, — те, кого во все века (кроме 20-го?) называли рыцарями и бесстрашными натурами.

— Отстали мы от поезда еще на станции Юность, — натужно острила Вера, в недавнем прошлом классный хореограф, а ныне — реализатор на лотке. — Интеллигентные, видите ли, воспитанные: «Кто крайний?», «За кем я стояла?», «Пропустите, пожалуйста, женщину с ребенком!»… Расшаркивали ножкой, делали книксен в то время, когда другие, наглые и бесстыжие, нахрапом штурмовали кассу. Вот и остались билеты лишь до бобыльно-ковыльного, исключительно пыльного полустанка Одиночество. Да и те — в переполненном общем вагоне. Кому не нравится, можете поезд покинуть…

Впрочем, обозленными женщины не были. Обиженными на весь мир — тоже. Несчастными — боюсь даже произносить подобное слово. Не то. И не так.

Общая неустроенность — вот что, пожалуй, ближе всего к истине. Причем с годами для каждой она приобретала иные оттенки. Если раньше, скажем, определялась отсутствием места в общежитии («Хоть волком вой!»), низким окладом («Как, скажите, за гроши одеться приличной герлз?»), самодуром-начальником («Работайте-работайте, руки с плеч не выпадут!»), невозможностью пригласить друзей — само собой, приличных — в гости («На квартирную очередь уже не ставят, а накопить на покупку — мечта практически неосуществимая»), то теперь…

Банальные, в общем-то, и, как бы непременно уточнила Людмила, в меру поэтичные, строки написала Елена. Даже близким подругам пробы пера она показывала редко, а эту — вообще никогда. Чувствовала: непременно начнут подтрунивать. А вот этого, как раз, и не хотелось. Дело в том, что из их компании — в чем-то вынужденной и случайной, как многое в жизни — только она, все еще надеясь на семейное счастье, не скрывала потаенного желания от окружающих, нарушая тем самым их общее неписаное правило — вида не подавать!

Елена же страстно хотела быть слабой и зависимой, заботиться не только о сынишке. Нет, причислить ее к идеалисткам значило ошибиться. Она отдавала себе отчет: принцы — это не более чем персонажи сказок, а рыцари и кабальеро для сумасбродных нынешних времен — анахронизм, по которому осталось только вздыхать.

И все же, все же…

— Прежде на женщину смотрели, как на божество, неземной образ, с которого следует писать полотно. Сейчас же в девяноста случаях из ста смотрят, как она впишется в интерьер спальни. И хорошо еще, что не ближайшего придорожного куста, — что возразишь против очередной ядовитой тирады Веры?

Разве поспоришь о точности процентных отношений…

Небезосновательно утверждают, что владельцы собак разительно похожи на своих питомцев. Удивительное дело: фигура Веры дочь в дочь повторяла изгибы скрипки — узкие плечи, тонкая талия и внушительный, но не до безобразия, таз. Коричневые, до жгучести, очи, указывающие на волю и мужество, бойкий нрав и острый, словно бритва «Бронди», язычок свидетельствовали о том, что «музыканту», рискнувшему взять в руку смычок, дабы сыграть ночной ноктюрн на удивительном и своенравном инструменте, пришлось бы непросто. Но хватит мастерства совладать со «скрипкой», мелодия полилась бы божественная.

Темные шелковистые и густые ресницы, загнутые вверх, были признаком постоянства и целеустремленности, а высокий лоб — недюжинного ума и благородства. По изредка подергивающимся уголкам губ с большой долей вероятности можно было судить о том, что в постели их обладательница готова проявить — без единой фальшивой ноты — чудеса изобретательности.

То, что дипломированному «узкому» специалисту приходится торговать быстроразвариваемой вермишелью, сигаретами, полусгнившими мандаринами и прочим товаром «хозяина», что там говорить, настроения хореографу не добавляло. После таких привычных и волшебных «стаккато», «терция», «бельканто», различных там «ми-до-си-ля-фа-ми» с утра до вечера выкрикивать «Налетай — подешевело!», зазывая переборчивого покупателя, это вам даже не флейте водосточных труб играть.

Недостаток профессионального общения она восполняла, сама того не замечая, в беседах с Еленой и Людмилой, очень часто ни с того, ни с сего заводя малопонятный для компании разговор об ангемитонной пентатонике или диатонике. То, что первый звукоряд, как уже наизусть выучили подруги, сформировался еще в музыке Древнего Китая, Индии, Перу и Шумеро-Вавилонии, и его легко воспроизвести, играя только на черных клавишах фортепьяно, ситуацию проясняли мало. Равно, как и то, что европейскую семизвуковую систему на свет производят с помощью исключительно белых клавиш несчастного инструмента.

Однако Людмила и Елена прекрасно понимали, насколько трудно приходится в базарном ряду после театра их подруге, и поэтому в такие «роковые» минуты оставались благодарными слушательницами.

Исключительно на счет жизненных невзгод относили и едкий сарказм Веры.

— Милая, — тряхнула прядью Елена, — и на солнце есть пятна. А в любом темном царстве обязательно — луч света. Отчего же любое пятно закрывает многим луч? Почему мы зачастую не понимаем: накладываясь, они, в лучшем случае, дают серое? А его и так вокруг в избытке. Мы к этому постепенно привыкаем и уже не чувствуем, что у нас начинается самый страшный — душевный дальтонизм.

— Ну вот, нашелся добровольный адвокат у сильного пола, прямо Генри Резник в квадрате! — обхватила руками колени Вера. — На протяжении веков возлюбленным бросали к ногам царства, возносили их на трон, дарили звезды. Из-за женщин шли на верную смерть, совершали безумные поступки. А теперь? И ты их еще защищаешь!

— Да, теперь у них все по-иному поддержала разговор Людмила. — Если плавание, то обязательно размеренное, по раз и навсегда определенному судьбой руслу. Скучно, пресно? Не беда! Зато тепло и сыро.

Смотришь, а там и гавань подвернулась. Правда, с позеленевшей и пропахшей тиной водой. Но… до чего уютная!

Какая там, к черту, жажда бури в наш расчетливый реформенный век!

Накал страстей, драматизм ситуаций? Что вы, они ведь угрожают увеличением процента сердечно-сосудистых заболеваний. И вообще вызывают чувство дискомфорта. Вот и ведут современные капитаны Блады трухлявые шхуны судьбы, больше полагаясь на Случай, благо это избавляет от ответственности.

Вера не удержалась:

— И в то же время делают вид, что презирают слабый пол. Горе-плаватели…

— Успокойся! — Людмила натренированным движением откупорила бутылку минеральной воды, налила в стакан. — Откровенно презирать женщину способны лишь начинающие циники или законченные онанисты. Что с них, убогих, взять?