Хозяйка Дома Риверсов

Ричард прислал мне письмо; ему наконец-то удалось передать свои письма и отчеты о службе одному из капитанов, направлявшихся в Лондон. Он также отдельно обратился к королевскому совету — намеренно не обращаясь к лорду-протектору — с заявлением о том, что гарнизоном, столько времени не получающим жалованья, командовать невозможно. Поскольку из казны в Кале по-прежнему денег не присылали, тамошним купцам приходилось самим покупать себе защитников; а гарнизон и вовсе считал себя практически не зависящим от Англии. Ричард спрашивал у членов совета, каковы будут их дальнейшие указания, однако подчеркивал при этом, что лишь он сам да лорд Уэллс еще готовы ждать из Лондона каких-то распоряжений. Все остальные — и огромный гарнизон, и матросы в порту, и купцы, и обычные горожане, — давно решили, что английский закон им не писан. Мне Ричард поведал, что в Кале никто не воспринимает герцога Йоркского как лорда-протектора Англии и никто не знает, каким слухам насчет короля Генриха стоит верить. Он интересовался также, возможно ли, по моему мнению, чтобы Эдмунд Бофор вышел из Тауэра и, оказавшись на свободе, вновь попытался обрести былую власть? В самом конце Ричард добавил, что любит меня, очень скучает и считает дни до нашей встречи. Он писал:

Замок Виндзор, зима 1454 года

Герцог Йоркский был настроен весьма решительно. Желая показать, кто истинный хозяин Кале, и предотвратить атаку французов, он приказал снарядить небольшой флот и сам отправился за море, сообщив, что едет туда, дабы расплатиться с солдатами гарнизона, замириться с ограбленными купцами, повесить предателей и в итоге быть признанным как констебль Кале.

Кале был замечательно укреплен. Он с давних пор служил нашим форпостом в Нормандии. Однако же теперь крепость была захвачена собственным гарнизоном; солдаты, увидев приближающиеся корабли Йорка, натянули поперек входа в гавань цепи и развернули пушки лицом к морю. И Йорк, обнаружив, что на него смотрят дула английских пушек, понял, что во вступлении в Кале ему отказано.

Эту новость мы узнали, сидя холодным ноябрьским днем возле спящего короля, и Маргарита воскликнула в крайнем возбуждении:

— Я непременно позабочусь о том, чтобы ваш муж был за это награжден, Жакетта! Ах, как ему удалось унизить этого Йорка! Каким опозоренным себя чувствует теперь этот выскочка! Отправился в море с немалым флотом и не получил разрешения войти в собственный порт! Теперь, конечно же, лорды сместят его с должности, не правда ли? И выпустят Эдмунда из Тауэра!

Однако я не проронила ни звука. Единственное, что меня волновало, это не придется ли моему мужу покорно смотреть, как его взбунтовавшиеся солдаты отказываются подчиняться его приказам и не впускают в город нового командующего. Или еще хуже — и куда опаснее для нас с Ричардом, — если он сам поведет свое войско против герцога Йоркского, не желая ему повиноваться, и велит развернуть пушки в сторону кораблей лорда-протектора, законно назначенного королевским советом и парламентом. И в том, и в другом случае Ричарду грозит страшная опасность, и в том, и в другом случае с этого часа герцог Йорк станет его врагом.

Король, привязанный к креслу, что-то слабо пробормотал во сне, но королева на него даже не взглянула.

— Подумайте только, Йорк болтается в море перед входом в гавань, и на него нацелены пушки Кале! — восхищалась она. — Ей-богу, хорошо бы они пристрелили его. Вообразите, какая это была бы для нас удача, если бы его корабль потопили, а сам герцог утонул. Ах, как было бы отлично, если бы ваш Ричард его утопил.

Я невольно вздрогнула: меня уже тошнило от этих речей. Конечно же, Ричард никогда не допустит, чтобы его гарнизон открыл огонь по герцогу королевской крови. По назначенному королевским советом лорду-протектору. В этом я была уверена. Я должна была быть в этом уверена.

— Но это же предательство, — просто произнесла я. — Нравится нам Йорк или нет, однако он назначен королевским советом и парламентом и должен временно править вместо короля, пользуясь его властью. Это было бы предательством напасть на него. А заставить Кале открыть огонь по английским судам — это настоящее преступление. И особенно ужасно это выглядело бы в глазах французов.

Маргарита пожала плечами и заявила:

— Ах, да кому какое дело! Быть назначенным теми, кого он сам назначил, — это никакое не назначение. Грош цена такому назначению. Я не назначала его, король его тоже не назначал. Насколько я знаю, он попросту захватил власть. Он узурпатор, и вашему мужу следовало его застрелить, как только он окажется в пределах досягаемости. Пока что ему это не удалось. А следовало бы, причем при первой же возможности.

И снова король издал какой-то звук. Я подошла к нему и спросила:

— Вы что-то сказали, ваша милость? Неужели вы слышали наш разговор? Вы меня слышите, ваша милость?

Королева тут же оказалась рядом и ласково коснулась руки мужа.

— Проснись, — промолвила она; это было практически единственное слово, с которым она когда-либо к нему обращалась. — Проснись же.

И он, к нашему великому удивлению, действительно пошевелился. Ей-богу, пошевелился! Впервые более чем за год он повернул голову и открыл глаза; мало того, он явно что-то видел перед собой — наверное, наши изумленные лица; а потом с легким вздохом снова закрыл глаза и уснул.

— Врачей! — пронзительно крикнула королева.

Она бросилась к дверям, рывком их распахнула и стала громко звать врачей, но их, естественно, рядом не оказалось: они обедали, пили вино и отдыхали в одной из дальних приемных.

— Король очнулся! Король очнулся!

Врачи, разумеется, тут же прибежали, оставив недоигранными партии в шахматы и недопитыми бокалы вина. Налетая друг на друга, они ринулись в спальню, на ходу вытирая рты рукавами, окружили короля и принялись прикладывать уши к его груди, приподнимать ему веки, смотреть в глаза, тереть ему виски и колоть руки иголками. Но король уже снова спал мертвым сном.

Один из врачей повернулся ко мне.

— Он что-то произнес?

— Нет, только открыл глаза, посмотрел на нас, слегка вздохнул и снова погрузился в забытье.

И врач, покосившись в сторону королевы, почти прошептал:

— А как он выглядел, когда очнулся? Не был ли его взгляд безумен? Вы заметили в его глазах хоть какое-то понимание того, где он находится? Или же глаза его ничего не выражали, как у идиота?

На мгновение я задумалась.

— Нет. Он выглядел в точности как обычно, как и прежде. Так выглядит любой человек, только что пробудившийся после долгого глубокого сна. Как вы считаете, теперь он очнется?

Возбуждение, царившее в комнате, быстро угасало; все уже понимали, что король по-прежнему ни на что не реагирует, хотя его продолжали толкать, трепать по щекам, громко кричать ему в самые уши.

— Нет, — ответил мне врач. — Он снова ушел от нас.

Королева обернулась, лицо ее потемнело от гнева.

— Неужели вы не можете привести его в чувство? Ну, ударьте его по лицу!

— Нет.

Жизнь нашего маленького двора в Виндзоре так давно была сосредоточена вокруг королевы и ее сына, который уже пытался говорить и мог, хотя и несколько неуверенно, переходить от одних рук к другим, что не все заметили перемены. И все же что-то явно менялось. Я, например, дежуря подле короля, отчетливо ощущала, что он пытается шевелиться, что он скоро очнется. За ним по-прежнему тщательно наблюдали врачи, слуги кормили и мыли его, но почти все попытки его исцелить были оставлены, поскольку ни одна из них не принесла никаких результатов. Но теперь мы снова начали надеяться; нам уже казалось, что вскоре он сам, без помощи врачей, выйдет из своего затянувшегося забытья. Теперь я каждое утро подолгу просиживала возле него, а еще кто-нибудь из числа самых верных фрейлин королевы оставался с ним до позднего вечера. Королева тоже заглядывала ненадолго, но каждый день, где-то в полдень. Я следила за Генрихом очень внимательно, и, по-моему, сон его постепенно становился менее глубоким, а порой я была совершенно уверена, что он отлично слышит, о чем мы говорим.