Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман (СИ)

- Как угодно, - ответил Роман Платонович.

Они обменивались полагающимися любезностями, но Женя чувствовала, что Василий действительно нравится ее родителям. Вдруг ей опять стало жутко. Она совсем не была уверена, что хочет сблизиться с ним, даже просто – стать ему другом…

“Ты будешь моей. Я разорву на тебе платье, ты будешь метаться под моими поцелуями…”

- Садитесь за стол, а то мы вас совсем заморили голодом, - пригласила хозяйка, с совершенно естественной любезностью. – Расскажите, как вы поживаете.

- Ну, что рассказать? Боюсь, повесть о моей жизни будет вам неинтересна, - с улыбкой произнес Василий, с аппетитом принимаясь за котлету. – Она очень банальна.

- Василий Исаевич недавно возвратился из путешествия, - вставила тут Женя, с какой-то детской мстительностью выговаривая имя и отчество своего непрошеного кавалера. – Он был на отдыхе.

Пусть-ка попробует рассказать об этом так, чтобы ее родители не заскучали! И пусть только попробует сбиться! Если он действительно все время был здесь и никуда не ездил, а записку ей подбросил самолично, во плоти…

“Я тогда… Я тогда этого мерзавца под суд отдам!..”

- Куда вы ездили, Василий? – спросил отец. – Я вижу – вы загорели, значит, на юг?

- Вы правы, на Черное море, - ответил Василий без всякого смущения. – Это обычная история отдыха. В Одессе живут мои дальние родственники, по матери…

***

Если только Василий не был заправским лгуном, история с Одессой была правдой. А значит, правдой оказалось и то, что “во плоти” он записки не писал. Впрочем, Жене было почти некогда размышлять над этим во время ужина – Василий завладел разговором надолго; он был остроумным и умным собеседником, и все четверо не заметили, как засиделись за столом. А потом оказалось, что Василий поет романсы, и Серафима Афанасьевна тотчас же пожелала послушать, предложив гостю спеть под ее аккомпанемент…

Когда все спохватились, выяснилось, что уже почти десять вечера.

- Как поздно! Василий, как же вы доберетесь до дому? – спросила Серафима Афанасьевна с неподдельным беспокойством.

- Как-нибудь доберусь. Не волнуйтесь, мадам, - с улыбкой ответил Василий. Если его и тревожила почти полная темнота за окном, он ничем этого не показал.

Серафима Афанасьевна выглянула в окно.

- Хоть глаз выколи! – воскликнула она. – Нет, сейчас вам никак нельзя идти! Дуня! Где же Дуня?

Хозяйка быстрым шагом вышла из гостиной.

Женя и Василий растерянно улыбнулись друг другу, еще не понимая, что из этого выйдет.

Серафима Афанасьевна вернулась вместе с горничной.

- Василий, Дуня приготовит для вас гостевую комнату, - сказала она. – По такой темноте очень опасно возвращаться, и я не позволю вам рисковать своей жизнью. Нет, ничего не желаю слушать, я вас сейчас не отпущу! – воскликнула она, увидев, какое выражение появилось на лице гостя.

Выражения лица Жени госпожа Прозорова не видела – та попятилась в тень и, отвернувшись от всех, прошептала:

- Мамочки…

- Значит, решено, - заключила Серафима Афанасьевна, видя, что все согласно молчат.

***

“Гостевая комната” располагалась на одном этаже со всеми спальнями – на втором, и была смежной со спальней хозяев. Хотя в доме пустовало еще несколько комнат, говоря о “гостевой”, подразумевали именно ее – у Прозоровых редко оставались на ночь знакомые, и редко больше, чем один человек. И уж тем более, Прозоровы не сдавали комнат жильцам.

Женя изумлялась такому поведению матери… неужели та настолько отчаялась на ее счет? Или просто Василий чем-то очаровал ее? Возможно. Хотя решение оставить у них на ночь этого полузнакомого человека действительно могло объясняться только беспокойством за него. Василий жил в другом конце города, и неизвестно, смог ли бы он поймать ночного извозчика.

Сейчас Женя только радовалась, что ее спальня находится далеко от “гостевой комнаты”. Хотя особенно радоваться было нечему. Если следовать спиритической теории, духи независимы от пространства, равно как и не ведают материальных преград: то есть Василий в своем “флюидическом образе”, если он и вправду медиумичен*, может проникнуть в ее спальню, как бы далеко она ни жила и как бы тщательно ни заперлась.

Женя умылась и легла позже всех. Ей страшно было красться мимо комнат, в которых спали ее родители и Дуня, а еще страшнее – мимо комнаты гостя. Хотя Василий, кажется, тоже уже спал…

Это-то и страшно…

Женя еще долго сидела перед зеркалом, расчесывая волосы, и ей все чудилось, будто кто-то приближается к ней сзади. Она даже подумывала вовсе не ложиться спать, но потом поняла, что это глупо.

“Если бы он был далеко, даже это не могло бы воспрепятствовать вторжению – как я уже имела случай убедиться”, - подумала девушка. Посмотрела в свои испуганные зеленые глаза в зеркале, улыбнулась… и ей тотчас же показалось, что в зеркале – не она. Как будто ее личность складывалась из многих личностей. Хотя спиритизм учил, что человеческая личность именно способна к “децентрализации”, то есть к разложению на ментальные и материальные составляющие.

Правда, это утверждение касалось только медиумов.

“Как я могу знать, что я не медиумична?”

Женя вдруг, словно впервые, почувствовала опасность этой дороги, неподходящей для неподготовленных душ. Перекрестилась, теперь уже с желанием избежать всяких необъяснимых явлений. Потом легла в холодную проветренную постель.

“Жалко, Буську не взяла…”

Женя улыбнулась, потом повернулась с правого бока на живот, лицо уткнула в сгиб руки. Почему-то спать так казалось безопасней.

Она только смутно поняла, что не одна в комнате. Ощущение опасности еше не проникло в ее сознание; Женя приподнялась в постели, так что ночная сорочка сползла с плеча.

Она была еще в сонном оцепенении, и видела только расплывчатую белую фигуру. Но видела ее с определенностью: летний мужской костюм, смуглые руки и лицо, отливавшие в свете месяца какой-то зеленью. Василий был совсем близко.

- Вы? – спросила Женя, вглядываясь в него своими слабыми, близорукими глазами.

Призрак подошел к ней и сел к ней на постель. Рука Василия легла на ее обнажившееся плечо, и Женя с трепетом проследила, как его ладонь скользит по коже, смуглая и теплая на ее белом холодном теле. Это видение было живее ее, живой. И почему-то у нее не было сил ему противиться.

- Не надо… - сказала девушка.

Василий улыбнулся и привлек ее к себе. Женя слабо застонала. Но она сама подняла лицо и приоткрыла губы; и ими завладел нежный, какой-то тающий поцелуй. Руки полуночного гостя стали ласкать ее плечи, а потом вдруг ворот ее рубашки треснул, и рубашка сползла до пояса.

Это было немыслимо, сказочно и страшно. Василий склонился к ее груди и стал ласкать ее тело губами, дыханием. Женя смотрела поверх его плеча широко раскрытыми глазами, такими же слепыми и беспомощными. Она прерывисто дышала. Что будет сейчас?.. Неужели этот дух способен обесчестить ее, как это сделал бы живой мужчина?..

Женя скатилась с постели, точно вынырнула из сна, который разделяла с Василием.

- Уходите! Сейчас!

Ей казалось, что она кричит, но голос прозвучал тихо и умоляюще.

Улыбающийся дух двинулся к ней, и Женя попятилась. Она вдруг осознала, что ноги ее увязли в рубашке, упавшей с талии совсем. Женя споткнулась и села на пол, повернулась и поползла, как в дурном сне, хныча от страха и какого-то сладостного предчувствия. Все происходило медленно, как никогда не могло бы быть наяву. Женя поднялась на колени и увидела, что дверь заперта – заперта, потому что она заперла ее сама, ложась в постель.

Девушка попыталась нашарить щеколду, но тут ее руки накрыли чужие пальцы. Видение не исчезло. Дух был намерен довершить то, что начал с нею.

Женя сползла на пол, всхлипывая, покоряясь этой воле. Странно, но до сих пор Женя не боялась по-настоящему, как будто действительно спала или была одурманена опиумом. Она опрокинулась на спину, на холодный жесткий пол, и Василий тут же приподнял ее, заключая в объятия и целуя. Жене было стыдно, что она совсем обнажена, но при этом необыкновенно приятно.