Я буду любить тебя...

Он встретил наши взгляды с высоко поднятой головой и сложенными на груди руками, прижавшись спиной к стене. Многие из нас помнили, как он, гордый подросток, вместе со своей сестрой впервые пришел из леса, чтобы увидеть английскую деревню и ее чудеса. В тот давний летний день мы от нечего делать окружили его на лужайке у форта и называли его «ваше королевское высочество», смеясь своему остроумию и в то же время любуясь его гордым духом и манерой держаться. Уже тогда было видно, что из него выйдет великолепный мужчина.

Все здесь помнили, каким он был тогда, и все знали историю, которую я рассказал вчера вечером.

Не говоря ни слова, мы все как один отошли назад, и полукруг превратился в прямую линию, открыв широкий проход к распахнутым воротам. Помню, ветер к тому времени уже стих, и все было согрето солнцем и объято покоем: и песок, и грубо обтесанные колья палисада, и маленькая полоска нежно-зеленой травы, поперек которой лежала рука мертвеца. Зазвонили церковные колокола.

Индеец, от которого мы отступили, чтобы дать ему путь к жизни и свободе, посмотрел на опущенные стальные клинки, на открытые ворота и на стоящий на той стороне перешейка лес и все понял. Целую минуту он ждал, неподвижный и величественный, как прекрасная бронзовая статуя. Затем вышел из тени, которую отбрасывала стена палисада, и, пройдя мимо нас, вышел на солнце, которое позолотило орлиное перо, воткнутое в узел волос, оставленный на его бритой голове. Его взгляд был устремлен на лес, при этом ни один мускул не дрогнул на его безмятежно спокойном лице. Он прошел мимо груды мертвых тел и мимо длинной шеренги живых, которые смотрели на него, не говоря ни слова, миновал ворота и вступил на перешеек. Он шел медленно, как бы давая нам возможность пожалеть о своем милосердии и застрелить его, и горделиво, как и подобает сыну короля. Все это время единственным звуком, доносящимся до наших ушей, был звон церковных колоколов, возвещающий наше спасение. Нантокуас дошел до тени деревьев на том берегу реки: мгновение — и он скрылся в лесу.

Мы вложили шпаги в ножны и выслушали речь губернатора, краткую и искреннюю, в которой он благодарил всех и отмечал заслуги того или иного защитника палисада, а затем принялись за работу. Надо было убрать мертвые тела, навести в городе порядок, определить, какую политику мы станем теперь проводить, а также решить, как добраться до выживших на плантациях вверх и вниз по течению Джеймса и как им помочь.

Мы не могли добраться до них по лесу, где за каждым деревом мог таиться враг, но еще оставалась река. По большей части дома поселенцев-англичан были построены, как и мой в Уэйноке, в непосредственной близости от воды. Я вызвался возглавить группу добровольцев, которая поплывет вверх по реке, а Уинн — тех, кто направится в сторону залива. Но когда совещание в доме губернатора подошло к концу и мы с Уинном поспешили к пристани, чтобы выбрать лодки для добровольцев, наблюдатели, расставленные на берегу, закричали, что со стороны верховьев приближаются лодки.

В лодках были белые поселенцы, мужчины, почти все раненые, и съежившиеся от страха женщины и дети. Одна лодка приплыла с плантации в Паспахеге, две — из Мартин-Брендона; в них прибыли все, кто остался в живых… У одной женщины лежало на коленях тело ребенка, и она никак не хотела отдавать его нам; другая, с наполовину отрубленной рукой, склонилась над мужчиной, который лежал на дне лодки, плавая в луже собственной крови.

Так началась эта жуткая процессия, продолжавшаяся весь день и всю ночь и на следующий день, когда прибыл шлюп из Хенрикуса с вестью о том, что англичане там отбивались крупными силами и отстояли свои позиции, хотя и понесли тяжелые потери. Час за часом прибывали, кто под парусом, кто на веслах, охваченные паникой поселенцы, чьи дома были сожжены, близкие убиты, а сами они спаслись лишь чудом. Многие из них были смертельно ранены и умирали, едва мы поднимали их из лодок; у других были более легкие раны. Выжившие рассказывали похожие одна на другую истории о коварстве индейцев, их неожиданном нападении и жестокой резне, которую они учинили. Везде, где это было возможно, англичане оказали отчаянное сопротивление и загнали дикарей обратно в лес. Вопреки своему обыкновению, индейцы почти не брали пленных, а по большей части сразу же убивали тех, кто оказывался в их власти, а затем вымешали свою злобу на бесчувственных трупах. Торп, человек слишком хороший для этого мира, был убит, а его тело изуродовано теми, кого он учил и кого любил. Погиб и Натаниэль Пауэлл и еще четверо членов Совета колонии и многие другие известные и уважаемые люди. Среди убитых было много женщин и маленьких детей.

Из более многочисленных поселков приходили вести о потерях и о том, что выжившие будут защищать оставшиеся дома, по крайней мере, пока будет возможно. Индейцы отступили, но на долго ли? Не пошлет ли его честь лодки — ибо воспользоваться иными средствами передвижения невозможно, — чтобы узнать, как обстоят дела в остальных поселках и прислать еще пороха и пуль?

До рассвета мы получили новости из всех поселений, кроме самых далеких. Удар был нанесен, и раны были глубоки, но, слава Господу, не неисцелимы. Хорошо известно, какие меры мы приняли, чтобы защититься впредь, и как скоро колония залечила свои раны и как мы отомстили тем, кто напал на нас в темноте, но не сумел победить. Все это принадлежит истории, я же рассказываю лишь то, что произошло со мною — со мной и моей женой.

В холоде и темноте предрассветного часа на обезумевший от горя, затаивший дыхание город пала тишина. Лодки из поселений больше не прибывали, о раненых и умирающих позаботились, а женщины и дети наконец угомонились. У палисада все было тихо, мужчины, обороняющие перешеек, доложили, что в лесу все спокойно.

В доме губернатора собрался короткий совет, бестревожный и мирный, ибо все мы держались одного мнения и потому не тратили попусту слов. Было решено, что «Джордж» отплывает немедля и отвезет наши последние новости, а также просьбу о посылке нам дополнительных боеприпасов и людей. «Надежда», а также «Упование» и «Тигр» останутся в гавани, и к ним в скором времени прибавятся «Маргарет» и «Джон», которые должны были бы уже подойти.

— Милорд Карнэл отправляется на «Джордже», господа, — сказал мастер Пори. — Он только что прислал своего человека, чтобы спросить, отплывет ли он завтра. Он болен и хочет вернуться домой.

Один или двое из участников совета посмотрели было на меня, но я сидел с каменным лицом; меж тем губернатор встал, и совет окончился.

Я вышел из дома губернатора и по освещенной факелами людной улице прошел вниз, к реке. Ролфа задержал губернатор, Уэст возглавлял тех, кто расположился на перешейке. Вдоль всего берега горели большие костры и сидели люди, ожидающие прибывающих лодок; но я знал место, где не было стражи и где были привязаны одна или две индейские плоскодонки. Там не горели огни, и никто не видел, как я сел в каноэ, разрезал причальную веревку и оттолкнулся от берега.

Один день и одна ночь миновали с тех пор, как леди Уайеттт превратила для меня день в ночь. Я думал, а вернее, надеялся, что моя жена умерла. Мне хотелось верить, что это произошло быстро: один удар, и все… Лучше — в тысячу раз лучше — умереть мгновенно, чем быть увезенной в какую-то дальнюю деревню, где ей пришлось бы претерпеть тысячу смертей.

Но мне думалось, что в лесу, на прошлогодних листьях, возможно, осталась лежать прекрасная оболочка, которую покинула душа. Я не знал, куда мне идти: на север, на восток или на запад, но знал, что должен отправиться на поиски. У меня не было надежды найти то, что я искал, но помышлял я только о поисках. Я был солдатом и дрался на своем посту; но сейчас в этом более не было надобности, и я мог уйти в лес. В приемной губернатора я написал краткое прощальное письмо, адресованное Ролфу, и, отдав его человеку, которому мог доверять, попросил его отдать мое послание адресату только через два часа, после того как я уйду

Я проплыл на веслах две мили вниз по течению в ночном безмолвии — таком тихом после городского шума. Когда я наконец поворотил лодку в сторону берега, день был уже не за горами. Звезды погасли, и бледный холодный свет, еще более безысходный, чем ночной мрак, разлился по небу, пересеченный на востоке тускло-красной полосой, похожей на поблекшее пятно крови. Лес был окутан густым туманом. Когда я подвел лодку к растущим вдоль берега осоке и тростнику, я мог видеть только стволы ближайших деревьев и слышать только сердитый крик какой-то речной птицы, которую я потревожил.