Я буду любить тебя...

Сделав над собой усилие, я выпрямился и, стоя прямо, рассказал им свои вести спокойно и обстоятельно, дабы не оставить места сомнению как в их правдивости, так и в здравомыслии того, кто их принес. Они слушали меня так же, как страж у ворот, который услышал весть первым, то есть с трясущимися руками и судорожно дыша, ибо речь шла об уничтожении всех белых поселенцев в Виргинии.

Когда я рассказал все, и они стояли передо мною, побледневшие и потрясенные, думая о том, что сказать и что сделать, я хотел было задать вопрос, но прежде чем я успел его сформулировать, рев моря в моих ушах сделался так громок, что заглушил все иные звуки, а свет факелов слился в единое огненное колесо. А спустя мгновение наступила тишина, и огни сменились кромешной тьмой.

Глава XXXVI

В которой я узнаю дурные вести

Когда я пробудился ото сна или ступора, в который я, должно быть, погрузился после обморока, то обнаружил, что лежу на кровати в незнакомой комнате, залитой солнечным светом. Я был один. Несколько мгновений я лежал неподвижно, глядя на голубое небо за окном и гадая, где я нахожусь и как сюда попал. С улицы послышалась барабанная дробь, лай собак и мужской голос, отрывисто отдающий приказ. Эти звуки тотчас же заставили меня вспомнить все, я вскочил с постели и быстро подошел к окну. Голос все еще отдавал команды.

Это был Уэст — он стоял под моим окном, показывая шпагой то в сторону форта, то в сторону палисада, и отдавая распоряжения вооруженным мужчинам, которые стояли вокруг него. На улице было много народу. Бледные испуганные женщины спешили в форт, неся в руках домашний скарб, рядом с ними бежали дети, тоже неся домашнюю утварь и стараясь держаться поближе к юбкам своих матерей; мужчины направлялись кто к форту, кто к воротам палисада, большинство из них были мрачны и шли молча, но некоторые громко переговаривались. Не все лица в толпе принадлежали жителям Джеймстауна: здесь были Кигсмелл с женой, живущие не на полуострове, а на материке, и Джон Эллисон из Арчерз Хоупа, и итальянцы Винченцо и Бернардо со стекольной мануфактуры. Стало быть, людей с ближайших плантаций успели предупредить, и они смогли укрыться в городе. Мимо прошел негр, но в это утро, впервые за много дней, ни один индеец не щеголял на улицах поселения бледнолицых в так хорошо знакомых нам раскраске и перьях.

Из моего окна я не мог видеть ту часть палисада, что пересекала перешеек, но я знал, что сражение — если оно состоится — произойдет именно там. Если индейцы возьмут палисад, то оставались еще дома горожан, а если возьмут и их, то останется форт — наша последняя линия обороны. Я не верил, что им удастся взять палисад на перешейке. Мы давно уже изучили их методы ведения войны: они использовали засады, неожиданное нападение и резню; когда же им противостояли значительные силы, и противостояли решительно, они тотчас отступали и удалялись в свои владения — бескрайний лес — и выжидали там момента, когда во мраке ночи они смогут опять атаковать спящих врагов.

Снова раздалась барабанная дробь, и по улице со стороны палисада на перешейке пробежал гонец.

— Они засели в лесу напротив нас, и их тьма-тьмущая, больше, чем муравьев в муравейнике! — крикнул он Уэсту, пробегая мимо. — К берегу только что прибило лодку, а в ней двое мужчин, убитых и оскальпированных!

Я повернулся, чтобы выйти из комнаты, и едва не столкнулся с идущим на цыпочках мастером Пори. Его красная физиономия была непривычно серьезна. Увидев меня, он вздрогнул.

— Стало быть, барабанная дробь подняла вас на ноги! — воскликнул он. — Вы всю ночь пролежали, как мертвец. Я пришел, чтобы посмотреть, дышите вы или нет.

— Чтобы окончательно прийти в себя, мне надо поесть, — сказал я. — Они еще не напали?

— Нет, — ответил он. — Должно быть, они знают, что мы готовы к обороне. Но они разожгли свои костры вдоль берега реки, и до нас доносятся их вопли. Посмотрим, достаточно ли они безрассудны, чтобы напасть на город.

— Жителей ближайших поселений предупредили?

— Да. Губернатор предложил тысячу фунтов табака и вечную благодарность Компании тому или тем, кто передаст им весть о нападении индейцев. Сделать это вызвались шестеро; они отправились на лодках: трое — вверх по реке и трое — вниз. Скольких они предупредили и сохранили ли при этом свои скальпы, мы не знаем. А несколько часов назад, как раз перед рассветом, в Джеймстаун в отчаянной спешке прибыл Ричард Пэйс — приплыл на веслах из Пэйсиз Пэйнза, чтобы сообщить ту новость, которую нам уже принесли вы. Чанко-христианин рассказал ему, что замыслили индейцы, и он предупредил Пауэлла с домочадцами и еще нескольких, пока греб вверх по реке.

Он замолчал, но только я собрался заговорить, начал снова:

— Надо же, все это время, покуда мы вас искали, вы были на Паманки! Выходит, что паспахеги отправили нас по ложному пути, сказав чистую правду, ибо они так истово клялись, что их вождь и лучшие воины ушли на охоту в сторону Паманки, что нам не оставалось иного, как увериться, что они отправились как раз в противоположную сторону. И в каждом племени, которое мы расспрашивали, все как один клялись, что Опечанканоу находится сейчас в Орапаксе. И вот мастер Ролф отправляется вверх по Джеймсу, чтобы найти если не вас, то хотя бы индейского императора и заставить его выдать нам тех, кто вас убил; а губернатор посылает поисковую партию на побережье залива, а Уэст — еще одну, вверх по Чикахомини. И подумать только, все это время вас прятали в той деревне у болот! А Нантокуас, после того как спас наши жизни, словно он такой же англичанин, как и мы, снова вернулся к обычаям индейцев! И ваш слуга убит! Увы, увы! На свете нет ничего, кроме невзгод и напастей! Воистину, «человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх» [138]. Но человек мужественный терпит все стиснув зубы.

Во всем его поведении, в том, как быстро он говорил, в беспокойных взглядах, которые он то и дело бросал на дверь, мне почудилось что-то вымученное и странное.

— Я думал, Ролф идет за мною, — сказал он, — но его, должно быть, что-то остановило. Внизу, в зале, где совещаются губернатор и те члены Совета, которые не обороняют перешеек, на столе есть мясо и вино. Давайте спустимся; вам надо поесть, а добрый херес придаст вам сил.

— Да, конечно, — отвечал я, — но по дороге в залу расскажите мне новости. Меня не было здесь десять дней, но, клянусь честью, мне кажется, что прошло не десять дней, а десять лет! Скажите, мастер Пори, никакие корабли не отплывали? «Джордж» все еще здесь?

Я посмотрел ему прямо в глаза, ибо внезапная догадка о возможной причине его смущения словно ножом пронзила мне сердце.

— Да, «Джордж» еще здесь, — ответил он с готовностью, в которой не было ни капли притворства. — Он должен был отплыть на этой неделе, поскольку губернатор опасался держать его здесь дольше. Но прибывшая вчера в гавань «Надежда» привезла вести, которые успокоили совесть нашего губернатора. Теперь «Джордж» останется здесь до тех пор, покуда нынешняя партия не будет доиграна, с тем чтобы сообщить в Англию имена выживших. Если эти краснокожие дьяволы все-таки нападут на город, в них полетят двенадцатифунтовые ядра из его пушек, а ведь еще есть пушки форта…

Он продолжал говорить, но я его более не слушал. Стало быть, «Джордж» так и не отплыл. Мысленным взором я снова увидел освещенную пламенем очага хижину и человека, упавшего наземь вместе с вцепившейся в него пумой. Ее когти вонзились глубоко; тот, чье лицо они изорвали, останется в своих апартаментах и гостинице, пока его раны хоть немного не заживут.

«Джордж» будет ждать его, корабль не посмеют отправить в Англию без королевского фаворита, а значит, леди, которую «Джордж» должен был увезти в Англию, все еще находится в Виргинии. Именно на это я рассчитывал, на это полагался, это было для меня крупицей утешения, страстной надеждой и опорой духа в те долгие дни, которые я провел в индейской деревне на берегах Паманки.