Дворянская дочь

Теперь Керенский стал главой Временного правительства. Новый премьер, тщеславный и в то же время склонный к идеализму, всерьез возомнил себя „спасителем отечества“ и отчаянно пытался быть хорошим для всех: выполнять обязательства России по отношению к союзникам, подавлять восстания, избегая при этом кровопролития, быть героем для рабочих и крестьян и защищать в то же время интересы промышленников и помещиков.

А тем временем Россия раскалывалась на куски. Украинцы, грузины, кубанские и донские казаки, сибирские и монгольские племена — все требовали значительного расширения прав местной администрации. Развал был повсюду — и в армии, и в промышленности, управление страной перестало существовать. Началась инфляция, страну наводнили бумажные деньги, известные в народе под названием „керенки“. Правительство, беспомощное против нараставшей анархии, все более настойчиво преследовало своих предшественников.

В конце июля отца вызвали дать показания Чрезвычайной комиссии по расследованию деятельности министров и членов бывшего царского правительства, заседавшей в Зимнем дворце. Бывший военный министр Сухомлинов был приговорен к смертной казни, но Аню Вырубову сочли слишком глупой и не способной к заговорам и поэтому отпустили на свободу. Отцу была глубоко отвратительна готовность свидетелей свалить всю вину на беззащитного государя. Его нежелание отвечать на нескромные или наводящие вопросы о его друге и государе мешало защите добиться оправдательного приговора.

Петроградский Совет вновь потребовал, чтобы отца посадили в крепость, но, благодаря связям Веславских во Франции, в дело вмешался французский посол, и Керенскому удалось вызволить отца из тюрьмы, и он снова вернулся домой.

От родственников приближенных государя мы узнали, что его с семьей собираются отправить в какое-то отдаленное место.

— Ты не могла бы выяснить у господина Керенского, куда и зачем их отправляют? — просила я бабушку. — Я схожу с ума от предположений!

Спустя несколько дней бабушка сообщила мне, что государя с семьей высылают в Тобольск.

— Детям предложили уехать к их бабушке в Ливадию, но они отказались, — сказала она.

Отказались! У них был, возможно, последний шанс на спасение, и они отвергли его, чтобы остаться вместе с родителями. Мне вспомнились слова Таник: „Пока мы вместе, все не так уж плохо“. Они не могли поступить иначе. Но почему их отправляют в Тобольск? Это где-то за Уралом, в Западной Сибири; они будут недосягаемы для тех, кто мог бы их спасти!

— Борис Андреевич, вы такой умный и находчивый, — я отвела генерала в сторону. — Неужели нельзя ничего сделать, чтобы спасти царскую семью? Что если напасть из засады на поезд, в котором их повезут? Я уверена, что вы знаете офицеров, которые могли бы это сделать. Разрешите, я поговорю с ними.

— Татьяна Петровна, — ответил он, — я знаю многих людей, которые, не колеблясь, рискнули бы жизнью, чтобы спасти вашего отца. Они нам, может быть, еще понадобятся. Но даже ваш отец не смог бы их попросить рисковать жизнью ради Николая и Александры. Они — простите меня за откровенность — сами выкопали себе могилу.

23

Изменения в правительстве вывели нас из оцепенения. Мы стали прятать золото и драгоценности, которые раньше и не думали скрывать. Няня зашила кое-какие драгоценности в корсет и в подол своего сарафана. Я сшила мешочек с кожаными тесемками, чтобы прятать в нем револьвер на груди, и матерчатый пояс для патронов. Одев все это на себя, я отныне не расставалась со всем этим „вооружением“ даже ночью. Мы собирались бежать в наше крымское поместье, и бабушка заблаговременно перевела Вере Кирилловне большую сумму денег. Первым должен был генерал Майский.

Чтобы раздобыть деньги, мы уговорили отца продать часть его коллекции картин. Под предлогом отправки картин на реставрацию их забрал один знакомый отца, агент по продаже картин. Этот агент был одесским евреем, для которого отец когда-то выхлопотал вид на жительство в столице со своей семьей. Он охотно согласился сохранить деньги, которые будут выручены от возможно более быстрой продажи картин за границей, и выплатить их генералу Майскому или его доверенному лицу по предъявлению условного знака. Борис Андреевич с присущей ему изобретательностью сам придумал этот знак.

Несмотря на свою военную выправку и солидность, Борис Андреевич обладал неплохими актерскими способностями и мог до неузнаваемости изменять свою внешность. Ему нужно было только незаметно ускользнуть из дому, но как это сделать?

На наше счастье случилось так, что сын Зинаиды, адъютант Николенька, так и не побывав, благодаря маменькиным заботам, на фронте, но зато изрядно запутавшись в карточных долгах, появился в Петрограде. Ему срочно нужны были деньги. С красным бантом и в красном шарфе он явился к нам проведать свою матушку, и за определенную сумму, а также по некоторой своей склонности к авантюрам, он согласился отдать свою форму Борису Андреевичу. Вооружившись пистолетами Николеньки, которые вскоре были возвращены владельцу, Борис Андреевич, засунув руки в карманы, фланирующей походкой вышел на улицу. Вечером во время переклички при упоминании „гражданина“ Майского Николенька, не поднимая глаз, негромко ответил „здесь“. Затем Федор с Семеном отнесли его в ящике в погреб, откуда я провела его подземным ходом к дверям, выходившим на боковую улицу. Когда-то в детстве я часто тайком ускользала из дому через этот ход. Чтобы отвлечь внимание охранявших двери солдат, я вступила с ними в беседу, а тем временем Николенька благополучно ускользнул.

Утром во время переклички я объявила охранникам, что генерал Майский ночью сбежал.

— У всех нас будут большие неприятности, если мы что-нибудь не придумаем, — добавила я.

Начальник охраны сказал:

— Я должен доложить об этом, другого выхода нет.

— Да вас тут же разжалуют, — заметил ему один из солдат, — а нас пошлют чистить уборные.

— Скажите, что его застрелили при попытке к бегству, — предложила я.

— А тело? — возразил начальник. — Меня же спросят: „А где тело?“

— Скажите, что он бежал через улицу к реке. Вы выстрелили, когда он подбежал к причалу. Он упал в воду, и тело унесло течением.

— Неплохая выдумка, но поверят ли они?

— А как они могут ее опровергнуть?

Мою идею одобрили, историю эту все заучили наизусть, и так и доложили начальству, которое, казалось, в нее поверило.

Однако вскоре после этого наших нестрогих и дружелюбно настроенных охранников заменили солдатами из большевиков. Они сократили отцу время прогулок и забрали у него все предметы для рисования. Один из солдат круглосуточно дежурил в его комнате. Отца провожали даже до двери туалета, что для него, разумеется, было крайне неприятно. Питаться он вынужден был отдельно от нас, и мы виделись с ним только во время вечерней проверки.

Нас с бабушкой новые охранники также не обошли своим „вниманием“. Случалось, они затевали в наших комнатах обыск даже среди ночи, так что нам приходилось спать одетыми. Они запретили нам выходить на улицу. Слуг обыскивали всякий раз, когда они выходили из дому или возвращались домой.

Мне удалось передать Алексею записку через курьера французского посольства, который воспользовался своей дипломатической неприкосновенностью, чтобы доставить мне письма Стефана и забрать мои письма к нему. Профессору Хольвегу не разрешали посещать нас.

Нашего управляющего поначалу тоже было встретили в штыки, но быстро сообразив свою выгоду, впустили в дом. Охранникам очень хотелось питаться за наш счет, и они правильно рассудили, что нам для этого нужны средства.

Главный управляющий принес весьма тревожные новости. В ответ на нелепые и совершенно невыполнимые требования рабочих управляющие фабриками стали увольняться один за другим. Из имений наперебой поступали сообщения о грабежах и захвате земли крестьянами.

— Что ж, отдайте им нашу землю, — сказала бабушка. — Пусть порадуются какое-то время, пока у них ее не отберут. Что ты на это скажешь, Пьер? — обратилась она к отцу, которому позволили присутствовать при беседе с управляющим. При этом у него за спиной стоял солдат.