Дворянская дочь

— И что же сделал Его Величество, когда офицер отказался пожать ему руку?

— Он сказал: „Ах, извините“, и так странно посмотрел на этого офицера.

— Как будто Его Величеству стало за него неловко?

— Наверное... — задумчиво ответил Алексей.

— Это не отец твой был унижен оскорблением, а тот, кто нанес его. Если Его Величество не страдает больным самолюбием, то это отнюдь не означает, что у него нет гордости.

— И у меня есть гордость! Обойдусь без этой винтовки, пусть они сами с ней играют! — и Алексей показал охранникам язык.

Те стали о чем-то переговариваться между собой.

— Ну-ка, Тата, сострой им самую страшную рожу, какую ты умеешь. — Я колебалась. — Я приказываю тебе, — добавил он.

И я выполнила это повеление. Алексей звонко рассмеялся.

— Алексей Николаевич, ради Бога, пойдемте обратно! — умоляющим тоном проговорил Нагорный, с беспокойством наблюдавший эту сцену.

— Пошли, — по-русски сказал Алексей, повеселевший и очевидно очень довольный собой, и подал мне руку. — Тата, — он посмотрел на меня, как прежде, с мальчишеским обожанием, — как было бы здорово, если бы ты была с нами.

— Может быть, это удастся устроить, — ответила я.

Мы присоединились к остальным членам семьи. Ольга и Анастасия ссорились из-за привилегии отвезти мать в кресле во дворец. По выражению лица Таник я поняла, что на ее просьбу ответили отказом.

Александра попросила Анастасию показать Алексею жука, которого та поймала. Когда двое младших детей ушли, она обратилась ко мне:

— Татьяна попросила позволить тебе, ее любимой фрейлине, остаться с нами. Я знаю, что дети были бы счастливы, но не могу просить тебя разделить грозящую нам участь.

Три великие княжны и я молча смотрели на государыню, мы все понимали.

— Но, мамочка, — проговорила Таник, — мы же все скоро уедем в Англию.

— Мне хотелось бы на это надеяться, но боюсь, нас не выпустят.

И опять наступило тягостное молчание.

Татьяна Николаевна первая прервала его.

— Ах, мамочка, ты слишком мрачно на все смотришь! Папа говорит, что дядя Джордж непременно вызволит нас.

— Твой отец не знает людей. — Александра обвела старших дочерей печальным взглядом. — Мои дорогие, я не хотела вас испугать. Вы все уже взрослые девушки, и ты тоже, моя храбрая Мари, я ничего не хочу от вас скрывать. И знаю, вы поможете мне сохранить это в тайне от младших.

— Нам ничего не страшно, пока мы вместе, — сказала Ольга.

— Да, это главное, — согласилась Татьяна Николаевна. — Конечно, было бы замечательно, если бы Тата была с нами, но только в том случае, если бы мы твердо знали, что уедем. Ведь ее ждет что-то очень важное во Франции.

Значит, она рассказала им о Стефане, подумала я. Но что значило мое счастье в такой момент?

— Ваше Величество, — сказала я, — какие бы испытания не ждали вас впереди, и даже если могут сбыться самые худшие опасения Вашего Величества, мы с отцом почли бы за честь разделить судьбу вашей семьи, какова бы она ни была.

Все еще красивые черты лица Александры как будто застыли, и она проговорила своим обычным тоном классной дамы:

— Ты всегда все драматизируешь, Тата. Мне иногда кажется, что твое истинное призвание — это скорее сцена, а не медицина. Пойдемте, девочки, нам пора возвращаться.

Склонив голову и с щемящей болью в душе я посторонилась, пропуская Александру, которую покатили в кресле Ольга с Марией. Обе девушки бросили мне утешающий взгляд. „Не обращай внимания на мамочку, ты же знаешь ее характер. Она любит тебя, как и все мы“, — говорили их глаза.

У входа во дворец командир охраны проверил, все ли арестованные на месте. Мне позволили проводить семью государя в то крыло, которое теперь было отведено для них, и попрощаться с ними наедине. Когда я снова оказалась в будуаре в викторианском стиле, кровь застучала у меня в висках, а руки похолодели.

Александра в своем кресле, положив на колени шляпу, украшенную цветами, и изящным жестом прижимая пальцы к виску, сидела под знакомым портретом Марии-Антуанетты и дофина. По обе стороны от нее стояли ее супруг и сын.

Четыре великие княжны обступили меня. Я приехала приободрить их, но как ни странно, это они теперь старались вселить в меня спокойствие и уверенность. Анастасия крепко сжала мне руки и кивнула с комической серьезностью. Полные слез голубые глаза Марии стали еще прекраснее. Лицо Ольги было полно сочувствия и понимания, а в лице Татьяны Николаевны, обнимавшей меня, появилась новая решительность и твердость под влиянием недавних тяжелых испытаний.

Алексей, держась строго, по-мужски, подошел и пожал мне руку, потом обнял меня за шею.

— Я люблю тебя, Тата, — прошептал он.

— Я тоже люблю тебя. Ты уже совсем взрослый, Алексей, береги маму и сестер.

Только холодное выражение Александры помогло мне удержаться от слез.

— Я провожу тебя, Тата, — сказал государь.

На этот раз он не успел предупредить мой почтительный поклон.

— Теперь это не нужно, Тата. Ты знаешь, мы и раньше не придавали этим вещам никакого значения, а тем более теперь. — Его Величество обнял и поцеловал меня. — Передай отцу большой привет от меня. Скажи, что мы молимся каждый день о его освобождении. Храни тебя Господь, моя крестница, — закончил он по-русски и медленно и торжественно перекрестил меня.

Тут же раздался громкий стук в дверь и вошел дежурный офицер, чтобы проводить „полковника“ Романова в его комнаты. Государю позволялось видеться с семьей только во время еды и прогулок.

— Сейчас иду, — ответил он, — позвольте мне только попрощаться с супругой.

Я бросила на офицера взгляд, полный презрения, и быстро пошла через вестибюль к выходу. Нигде не было видно ни церемониймейстера в придворном мундире с золотым позументом, который провел бы меня через знакомую анфиладу гостиных, ни скорохода в ливрее времен императрицы Елизаветы, спешащего к какому-либо важному лицу с посланием от Их Императорских Величеств. Все куда-то исчезло — и золотые позументы, и торжественность, и пышность, и драгоценные диадемы, и парчовые платья. Толпа, три года назад опустившаяся на колени перед государями на Дворцовой площади, теперь с усмешкой глазела на них через ворота.

Как могло все настолько измениться всего за три года, спрашивала я себя. Неужели вся пышность и великолепие огромной тысячелетней империи всего за три года утратили для русских всю свою привлекательность, чтобы затем сгореть в пожаре этой чудовищной войны?! Или русский народ утратил веру в монархию, как дети, подрастая, перестают верить в волшебные сказки? Помнится, об этом говорил профессор Хольвег. А может, правители России сами виноваты в своем падении?

Но что бы ни было причиной их падения и какой бы серьезной ни была их вина, теперь, находясь в столь тяжелом и унизительном положении, Николай и Александра обрели истинное величие. Теперь они заслуживали большее уважение, чем тогда, когда были на вершине власти.

Когда я вышла за ворота, Федор все еще удерживал толпу любопытных на расстоянии. Не оглядываясь на этих людей, снова собравшихся у ворот, я быстро пошла на станцию; ветер холодил мои пылающие щеки.

Охрана доложила своему начальству о том, как я разгоняла толпу зевак, и о моем поступке по отношению к охранникам, обидевшим Алексея, и на все мои дальнейшие просьбы о разрешении посетить Александровский дворец я получала отказ. Мои письма к Таник оставались без ответа. Петроградский Совет не дал разрешения на отъезд государя и его семьи в Англию. Английское правительство выразило по этому поводу искреннее сожаление, но не предприняло никаких шагов для их освобождения. В наш циничный век стоило ли поднимать шум из-за судьбы монарха, которого постигла та же участь, что и многих других монархов на протяжении всей истории?

22

После посещения Александровского дворца я стала тяготиться атмосферой нашего дома, которую все остальные переносили удивительно легко.