Искушение Марии дАвалос

— Не пей больше вина, — прошептала ей Антония.

Обычно Мария пила очень мало, а в тех редких случаях, когда выпивала больше, становилась бесшабашной. При ярком солнечном свете кожа Козимы сияла молодостью. Глаза ее сверкали от волнения при каждом жесте Фабрицио, каждом его слове. Эта скверная девчонка заставила Марию почувствовать себя старой: солнечный свет подчеркивал каждую морщинку у нее на лице — по крайней мере так ей казалось.

Мария выпила еще вина. Фабрицио остается здесь, по меньшей мере, на неделю — без нее. Юные груди Козимы задорно выпирали из низкого прямоугольного выреза платья; а груди Марии начали слегка обвисать; волосы Козимы блестели, а у нее становились тусклыми; острые мелкие зубки Козимы были белее, чем у Марии, а выпяченная губка алее. Мария сделала еще один глоток и почувствовала, что краснеет. Пикколомини следует научить свою дочь, как вести себя в обществе мужчин. Девчонка понятия не имеет о приличиях. Марии захотелось высказать это вслух.

— Давай в последний раз прогуляемся вместе по песчаным пляжам, — предложила Антония, больно ущипнув племянницу за руку.

— Очень хорошо. Только до стрелки и обратно. — Мария не собиралась надолго выпускать Козиму и Фабрицио из поля зрения.

Когда они добрались до подножия лестницы, Антония повернулась к Марии и легонько ее встряхнула.

— Ты не должна возвращаться так скоро, иначе все пропало. С тобой что-то происходит. У тебя был такой вид, словно ты собираешься выпалить какое-то идиотское замечание. Только взгляни на себя. Ты же совсем красная, это все вино. Разве ты не видишь, что из-за этой глупой девчонки Фабрицио чувствует себя так же неуютно, как и ты? Давай на минуту забудем о том, что поставлено на карту. Подумай хотя бы о том, как ты унизишь себя в глазах Фабрицио, показав, что ревнуешь его к Козиме. Разве тебе не пришло в голову, что Челестина могла нарочно позволить этой девчонке приставать к Фабрицио, чтобы тебя спровоцировать? Я не утверждаю, что она что-то знает, просто она допускает такую возможность. А ты не должна давать ей доказательства. Я люблю Челестину, но ей здесь нечем занять свой острый ум. Ты меня удивляешь, Мария. Подумай о том, кто ты.

— Ты говоришь как Карло. — Имя мужа зазвенело, как колокольчик, в ее одурманенной вином голове. Ей хотелось заявить во всеуслышание, что Фабрицио принадлежит ей, хотелось прихлопнуть Козиму, как комара.

— Я говорю как женщина, которая успешно обходила все ловушки, расставленные обществом, падким на сплетни. Они сделают тебя объектом обвинений, если ты не возьмешь себя в руки. Недостаточно любить Фабрицио — ты должна также заботиться о его благе. И о благе Карло — вот уж не думала, что когда-нибудь скажу эти слова.

Антония, конечно, права, но сейчас Марию тревожил совсем другой вопрос.

— Ты уверена, тетя, что Фабрицио не увлечен Козимой?

— Как ты могла задать мне такой вопрос? Он вынужден терпеть ее знаки внимания из-за тебя. Он здесь из-за тебя. Как ты могла вообразить, что такой опытный, искушенный мужчина, как Фабрицио, может питать хоть малейший интерес к желторотой дурехе? Ты в своем уме? Может быть, ты сошла с ума?

— Надеюсь, что нет. — Что это значит — сойти с ума? Два раза она приблизилась к безумию — когда умерли Федериго и Беатриче. Это было полное игнорирование внешних приличий — вообще всего. Все внешнее заслонил мрак, воцарившийся в голове. Да, она была на грани безумия, когда сидела сейчас, наблюдая, как эта девчонка, которая почти вдвое ее моложе, заигрывает с Фабрицио.

— Бедного Фабрицио чуть не парализовало от смущения. Это просто нелепо, что Лоренцо до такой степени потворствует Козиме. Пойдем дальше. Я не позволю тебе вернуться, пока у тебя не прояснится в голове. Подумай о том, что тебе лучше не появляться там час или около того. Тогда Челестина поймет, что ты не имеешь особого желания находиться в обществе Фабрицио.

Когда они вернулись, компания уже ушла в дом. Фабрицио собирался откланяться, когда Мария и Антония начали медленно подниматься по длинному лестничному маршу. Антония слегка запыхалась.

Мария опередила ее, когда они вошли с парадного хода и пересекли вестибюль. Свернув в длинный коридор, Мария увидела в конце его Фабрицио и Козиму. Ее любовник с нежностью прижал пальцы к юным губкам Козимы. Мария отступила и, тоже приложив палец к губам, чтобы Антония не заговорила, прислонилась к стене и закрыла глаза. Значит, она права. Ей показалось, что сейчас ее вырвет.

— Ты должна сказать Фабрицио, — прошептала она, — что, если он не придет в мою комнату сегодня вечером, я совершу какой-нибудь отчаянный поступок. — Она глубоко вздохнула несколько раз. — Я иду в детскую пожелать спокойной ночи Эммануэле, — сказала она громко, дрожащим голосом и исчезла в коридоре, находившемся напротив, который вел в детскую.

Никогда еще Мария не пребывала в подобной панике и ярости. Она не желала ни с кем общаться. Позже, когда Антония постучалась в ее дверь, Лаура сказала, что Мария легла спать. Вернувшись к своей госпоже, она прикладывала ей мокрое полотенце ко лбу и вытирала рот каждый раз, как ту рвало в большой таз. У Марии кружилась голова.

В конце концов, тошнота прошла. Когда Лаура ее раздевала, Мария увидела себя в зеркале и была поражена этим привидением с мрачным взором, которое в нем отразилось.

Лаура выкупала ее, одела в любимую зеленую ночную рубашку из шелка и уложила в постель. Преданная служанка сидела у постели госпожи, держа за руку, и слушала рассказ о случившемся, прерываемый рыданиями.

— Ваш герцог очень галантный, моя госпожа. Наверно, это ничего не значило, — утешала ее девушка. — Вы не должны допустить, чтобы он увидел вас в таком состоянии. Сейчас вы должны отдохнуть, чтобы почувствовать себя лучше, когда он придет. — Лаура погладила лоб Марии.

— А если он не придет? — простонала Мария.

— Он придет, моя госпожа.

Увещевания Лауры и ее утешения, в конце концов, успокоили Марию, и она отослала девушку спать. Долгое время она лежала в холодной ярости, и ее невидящий отсутствующий взгляд был прикован к узору из золотых геральдических лилий на малиновом шелке стен, который мерцал при свете свечей.

Чутко прислушиваясь в ожидании любовника, она резко села, когда тихонько щелкнул замок. Фабрицио осторожно открыл дверь.

Она соскочила с постели и, подлетев к нему, набросилась на Фабрицио, как фурия, и расцарапала ему ногтями щеку. Она рыдала:

— Я видела, видела, как ты дотронулся до губ Козимы.

Фабрицио, ошеломленный этой атакой, легонько ударил ее по лицу.

— Я сделал это, чтобы успокоить ее.

— Я видела, как ты поцеловал ей руку и так низко поклонился, что чуть не упала в обморок. — Мария расцарапала его вторую щеку.

На этот раз он больно ударил ее по лицу.

— Ты ревнивая дура. Как тебе могло прийти в голову, что эта избалованная истеричная девственница могла меня привлечь? — Он толкнул Марию на кровать, схватил за запястья и уселся на нее верхом, чтобы она перестала на него кидаться. — Успокойся. Послушай меня, или я сделаю тебе больно. Ты слушаешь?

Она плюнула ему в лицо.

Он поморщился и закрыл глаза, глубоко дыша, чтобы справиться со своим гневом.

— Теперь ты любишь меня так же, как я люблю тебя, не правда ли, Мария? Теперь-то ты, наконец, поймешь, что я выстрадал за эти годы. Когда я увидел, с какой нежностью ты смотришь на Карло, — в эту минуту мне хотелось заползти в канаву и умереть.

Он приблизил к Марии лицо, желая поцеловать ее.

— Я бы на твоем месте не стала меня целовать, — прошипела она. — Единственное мое желание — разодрать тебе губы своими зубами.

Он сжал ее запястья так, что она вскрикнула от боли.

— Мне ясно, что ты не слышала мой разговор с этой глупой девчонкой. Ты же не слышала, не так ли?

— Нет, — прорыдала Мария. По щекам ее текли слезы.

— Она настигла меня в коридоре, хихикая и играя моими пуговицами, и принялась щебетать о том, что в кругу Пикколомини нет таких кавалеров, как я. Я сказал ей, что, хотя она и очаровательна — ты же понимаешь, что простая вежливость велела мне так сказать, — я женатый человек, у меня пять детей, а сердце мое принадлежит единственной женщине, и ни одна другая не может меня заинтересовать, будь это хоть сама Венера. У нее был такой несчастный вид, что мне стало ее жаль. Я заверил ее, что в один прекрасный день она тоже найдет такую любовь. Она снова принялась щебетать и попыталась взять меня за руку. Я отстранил ее, а затем приложил свои пальцы к ее губам, чтобы она замолчала, потому что она никак не хотела уняться. Я боялся, что эта сцена закончится истерикой. Мне хотелось уйти от нее, поэтому я поцеловал ей руку и поклонился, как того требует простая учтивость. — Он молча посмотрел на Марию. — Я могу теперь тебя отпустить? Или ты снова станешь царапаться?