Свет молодого месяца

— Нет, но она потеряла сознание от страха, и пусть это будет вам уроком! Слышите?

Дебора обрызгала лицо Анны свежей водой, которую принес Льюк, похлопала ее щеки и потерла кисти рук.

— Видите? Она не притворяется, что боится жуков и ящериц, и змей, и крабов. Она действительно боится, — страшно боится. И вы лучше попросите-ка Бога простить вас и помочь вам никогда ее больше не пугать.

Маленький Хорейс расплакался, Джесси и Лиззи стояли, вертя пальцами, а Джейн стала молиться. Боже Иисус, нам очень жаль, что мы ее напугали, мы ее любим, и хотим, чтобы она любила нас.

Кузина Анна шевельнула головой и Дебора прошептала:

— В своей молитве, Джейн, попроси Бога, чтобы кузина Анна захотела остаться и давать вам уроки.

Анна открыла глаза. Она посмотрела на Дебору и улыбнулась.

— Ты можешь прекратить молитву, кузина. Я собираюсь остаться здесь.

ГЛАВА XLII

Прошло два года, в течение которых кузина Анна стала членом семьи, пользовавшимся любовью и уважением; и новую дочь, родившуюся в день Рождества, назвали Дебора Анна.

— С такими двумя именами она обязательно должна быть особым ребенком, — заявил ее отец, и действительно с самого начала Анна Дебора была особенной. Она была здоровым ребенком, но более тихим, чем остальные, она была более заботлива, почти слишком чувствительна и чутка. Не то, чтобы она много плакала, нет, но мертвый крапивник, лежащий на дороге, больной цыпленок или поросенок вызывали у нее больше сострадания, чем обычно у детей.

— Она смотрит на меня своими большими серьезными глазками на худеньком личике, — говорила кузина Анна Хорейсу, — и мне трудно решить, за кого мне больно — за мертвую птичку или за маленькую Анну.

Хорейс и Анна часто долго разговаривали после ужина, пока Дебора и Ка укладывали детей. Он обнаружил у нее отличную способность почти по-мужски объективно смотреть на вещи; однажды душным августовским вечером, когда они пили холодный чай на восточной веранде, в надежде на ветерок с океана, он вдруг сказал:

— Пусть вас не вводит в заблуждение покой и тишина и благоустроенность жизни за те годы, которые вы провели у нас.

— Они были великолепны, это лучшие годы моей жизни.

Он рассеянно помешал чай.

— Впервые за время своего существования, Блэк-Бэнкс свободен от долгов. Но этот остров — часть штата Джорджия, а Джорджия, несмотря на то, что здесь появились новые железные дороги и заводы, в основном — хлопковый штат. А это означает — штат, которому грозит беда.

Она посмотрела на него задумчиво; потом Хорейс сказал:

— Трудно поверить, но совершенно неизбежно в будущем у Союза — трагедия.

Он никогда раньше не говорил этого вслух. Он обычно молчал, даже на собраниях плантаторов в Убежище, и особенно на встречах в клубе Сент-Клэр, где в воздухе носилась ненависть и чувство обиды на Север. Разговоры об выходе, отделении были широко распространены уже свыше двух лет, но на Сент-Саймонсе это никогда не воспринималось как нечто трагическое. Наоборот, по мере приближения к 1860-м годам, слово «отделение» приобрело значение магического способа разрешить все проблемы плантаторов. На июльском собрании Клуба Сент-Клэр был произнесен полный энтузиазма тост: «За славный, желанный день, когда наша любимая Джорджия будет объявлена совершенно свободной и независимой».

Хорейс не стал пить за этот тост; в общем возбуждении, этого не заметили. Слово «отделение» стало ему ненавистно, и для него была некоторым облегчением возможность говорить с Анной, уроженкой Канады. Ему было приятно, что она интересуется этой темой; ее нейтральная позиция давала ему возможность додумать нужные вопросы без ненужных споров.

— Незачем утверждать, что Юг экономически не находится в тяжелом положении. Это действительно так. Я читаю все, что могу достать, изложенное с обеих точек зрения. Я убежден, что тарифы несправедливы, что Север — благодаря контролю над торговлей и производством — получает сорок центов с каждого доллара стоимости хлопка, но должен существовать более приемлемый способ уравновесить несправедливое соотношение.

— У вас есть какие-нибудь идеи, кузен Хорейс?

— Нет я не политик и не экономист. Но в стране есть хорошие специалисты и с той и с другой стороны. Не может же быть, что никто кроме меня не думает, что нам надо найти возможность остаться единой нацией. Я хочу сказать — я уверен, что даже на Юге я не одинок, в этом мнении.

— Возможно, что и здесь на Сент-Саймонсе есть люди, думающие как вы.

— Но, как и я, они молчат, да?

— Может быть, для вас, сэр, самое лучшее — сохранять молчание. Ведь вы теперь наш мировой судья, — может быть, вам следует молчать. — Она улыбнулась. — В конце концов, чего бы вы добились, если бы вызвали ожесточенные споры между вашими соседями? Ведь, мистер Томас Батлер Кинг единственный, кто уезжает с острова, чтобы вращаться в мире политики за его пределами; а, насколько я понимаю, у него так твердо установившиеся взгляды за независимость хлопковых штатов, что его поколебать невозможно.

— Кинг — сторонник мирного отделения. Он не склонен лезть в драку, как многие наши южные политиканы. У нас с ним неодинаковые взгляды на рабовладение, но Кинг придерживается средней линии.

— А, вот здесь мы затронули больное место, кузен Хорейс. Это — рабство, не правда ли? Независимо от того, что говорят Север и Юг, болезнь заключается в рабовладении.

Он кивнул.

— Да, рабовладение — особенно в новых штатах. Право владеть рабами стало означать и право владеть землей. А, ведь, в конце двадцатых годов, когда я учился, совершенно ничего особенного не было в том, если южанин откровенно говорил, что вся система рабовладения безнравственна, недопустима, что она должна быть когда-нибудь отменена. Был у меня один приятель, споривший с этим, но очень многие южане не спорили. И очень редко по этому поводу люди выходили из себя. А сейчас, если бы я откровенно сказал, каким отвратительным и пагубным я считаю рабовладение, это привело бы в бешенство большую часть южан. Да и негров бы перепутало. На сегодняшний день эта система стала центром экономики Юга, основой его жизни. Может быть, уже слишком поздно для того, чтобы найти разумное решение.

Анна немного подумала.

— Даже, когда я сюда приехала четыре года тому назад, мы в Канаде чувствовали, как нарастает враждебность. Но, кузен Хорейс, северяне в Америке не знают южан. Естественно, в Торонто мы читаем газеты американского Севера, в них южане изображаются бессердечными жестокими чудовищами, которые избивают своих рабов, вступают в безнравственные связи с черными женщинами и допьяна напиваются водкой с мятой. Может быть, в этом есть какая-то доля правды — я не идеализирую человеческую природу, — но на Сент-Саймонсе я этого не вижу.

— О, кузина Анна, мы совершенно не знаем друг друга. Между Севером и Югом нет общения. И у того, и у другого масса прекрасных качеств, о которых ни тот, ни другой не знает. Если бы у нас была возможность познакомиться, то возникло бы что-то вроде взаимной привязанности, которая сменила бы эту ненависть, разделяющую нас. Если бы мы могли посещать друг друга достаточно долго, чтобы понять, что — хорошие или плохие, — но мы люди, одна страна. Я думаю, только таким путем можно решить все вопросы — даже рабовладение. Конечно, потребовалось бы время, чтобы решить проблемы рабовладения, — я знаю, что я сейчас говорю как типичный плантатор, — но это действительно потребовало бы времени. Если бы я освободил моих негров завтра, они бы не знали, что делать. Мы должны будем их обучить, научить их ремеслу и придумать способ уменьшить их зависимость от белых и зависимость плантатора от них. Всем нам нужна помощь — и черным, и белым. И те, и другие погибли бы. Вы знаете, если бы я освободил моих негров, я бы не смог взять взаймы достаточно денег, чтобы засеять пятьдесят акров хлопком на будущий год. Они — моя самая ценная собственность, мое дополнительное обеспечение. Мне стыдно, но это факт. Не знаю, многие ли согласятся со мной, но если бы у меня была другая возможность жить, содержать мою семью, — клянусь Богом, я бы избрал ее. Меня глубоко мучит моя неустранимая вина. Я бы сделал что угодно, чтобы избавиться от нее. — Он закрыл лицо руками. — Все, что угодно. Кроме одного: допустить, чтобы Дебора и дети терпели лишения. Негры тоже голодали бы, и это не рассуждение предубежденного южанина. Мы здесь существуем в долг. Они действительно мое дополнительное обеспечение. Я не мог бы занять достаточно денег, чтобы заплатить им, если бы я освободил их и они захотели бы остаться. — Он поднял голову и смущенно улыбнулся. — Бедная кузина Анна.