Наследница. Графиня Гизела (сборник)

Как и все искушенные в дипломатии люди, успешно отправив стрелу в цель, сразу же меняют тему, так и она не замедлила прекратить разговор.

Приказав одному из лакеев найти брошенный зонтик, она с улыбкой призналась, что «ужасно испугалась».

– Да и неудивительно, – добавила она. – Я видела Лесной дом, он производит такое же впечатление, как и его хозяин: с одной стороны, кажется жилищем сказочного принца, с другой – логовом какого-нибудь северного варвара. Кто знает прошлое этого человека – даже его попугай кричит о мщении…

Она замолчала.

Из Лесного дома пришли люди, чтобы унести собаку и перекопать то место, где она лежала. Они подняли животное так бережно и осторожно, как будто это был труп человека.

– Как же его любил барин! Геро был ему добрым товарищем, – сказал один из пришедших лакею из Белого замка. – Однажды спас его от разбойников… Барин вернулся домой бледный как смерть, и старина Зиверт чуть не воет, он так привык к Геро за это время.

Дамы стояли неподалеку и слышали каждое слово.

При упоминании имени Зиверта баронесса с презрением отвернулась и направилась к накрытому столу. Усевшись, она принялась сквозь лорнет разглядывать падчерицу, которая медленно шла с госпожой фон Гербек в ее сторону, в то время как люди португальца со своей ношей скрылись в лесу.

– Кстати, Гизела, – обратилась она к подходившей молодой девушке, – не обижайся, скажи мне, почему ты одеваешься так странно и так бедно?

На молодой графине было точно такое же платье, как и в тот день, когда она каталась на лодке, разница была лишь в цвете. Нежно-голубое, без всякой отделки, оно походило на талар [7] с широкими, открытыми рукавами. Талия была перехвачена узким поясом. Черная шелковая лента удерживала темно-русые волосы, зачесанные назад. Наряд этот мало походил на парижский туалет a la Watteau [8], но девушка похожа была в нем на эльфа.

– Ах, это извечное горе Лены, ваше превосходительство, – пожаловалась гувернантка. – Я уже давно замолчала.

– Вы этого и не должны были говорить, госпожа фон Гербек, – прервала ее строго Гизела. – Не вчера ли вы уверяли одну из наших судомоек, что большой грех быть тщеславной?

Улыбка заиграла на губах баронессы, гувернантка же вспыхнула.

– И я была вполне права! – ответствовала она с жаром. – Эта глупая, бессовестная девчонка купила себе соломенную шляпку точь-в-точь как моя новая! Но, милейшая графиня, возможны ли подобные сравнения… Это непозволительно с вашей стороны. Это опять одна из ваших колкостей!

– Я надеялась увидеть тебя в том восхитительном домашнем туалете, который я тебе прислала из Парижа, дитя мое, – сказала баронесса, не обращая внимания на сетования гувернантки.

– Он слишком короток и узок – я выросла, мама.

Испытующий взгляд черных глаз мачехи скользнул по лицу девушки.

– Он сшит по той мерке, которую Лена сняла перед моим отъездом, – сказала она медленно и в то же время едко. – Надеюсь, ты не желаешь убедить меня, милочка, что за столь непродолжительное время ты сильно изменилась?

– Я никогда ни в чем не желаю тебя убеждать, мама, и потому должна сказать, что этого платья я никогда бы не надела, даже если бы оно было мне впору, – я не терплю ярких оттенков, и тебе, мама, это известно. Красную кофточку я подарила Лене.

– Хороша будет горничная в дорогом кашемире! – Баронесса под маской насмешки попыталась скрыть досаду. – На будущее я остерегусь что-либо выбирать без твоего одобрения, душечка. Но я позволю себе заметить, что к столь вычурной простоте молодой особы я всегда отношусь с недоверием: по-моему, это лицемерие, ни больше ни меньше.

На лице Гизелы мелькнуло презрение.

– Я буду лицемерить? Нет, для этого я слишком горда, – сказала она спокойно, – и горда уже тем, что являюсь подобием Божьим. Я не отвергаю твоего стремления быть одетой к лицу, – продолжила она. – Другие пусть украшают себя, повинуясь моде, но я этого делать не буду.

Подобное редкое спокойствие в таком молодом существе невольно заставляло сомневаться, было ли оно следствием врожденной мягкости характера. Скорее, источник его лежал в преобладании разума над чувствами.

– А, так ты, моя маленькая скромница, убеждена, что так тебе более подходит? – баронесса была полна презрительной иронии.

– Да, – отвечала Гизела без тени смущения, – мой вкус говорит мне, что прекрасное должно заключаться в простоте и благородстве линий.

Баронесса расхохоталась.

– Ну, госпожа фон Гербек, – сказала она язвительно, обращаясь к гувернантке, – интересные убеждения приобрело это дитя в своем уединении! Мы вам очень благодарны за это!

– Боже мой, ваше превосходительство! – Госпожа фон Гербек была очень испугана. – Я не знаю, откуда у графини такие мысли! Никогда, я могу в этом поклясться, я не видела, чтобы она смотрелась в зеркало.

Баронесса сделала ей знак замолчать – на дороге от озера показался министр.

Нельзя было сказать, чтобы его превосходительство был в хорошем расположении духа.

Из-под надвинутой на лоб соломенной шляпы он смотрел на женщин.

Во время разговора Гизела, стоя у дерева, машинально держалась за ветку; рукав платья сполз к плечу, поднятая рука была обнажена – поза, полная благородного целомудренного спокойствия.

– Смотрите, жрица в рощах друидов! – с сарказмом заметил министр, подходя ближе. – Что за фантастический вид у тебя, дитя мое?

Обычно подобные шутки сопровождались добродушной усмешкой, на этот же раз ее сменило выражение апатии. Он поцеловал руку супруги и сел рядом с ней.

Госпожа фон Гербек разливала шоколад, а баронесса рассказывала супругу о происшествии с владельцем завода, ограничившись при этом сообщением о выстреле в собаку и не сказав ни слова о поступке Гизелы.

– Господин, как видно, желает окружить себя романтическим ореолом, – произнес министр, отказываясь от шоколада и зажигая сигару. – Разыгрывая из себя оригинала, он хочет, чтобы все заискивали перед ним с его миллионами. Но все это прекратится, как только приедет князь: богач желает быть ему представленным, как говорят. Вот тогда мы узнаем его поближе.

Говоря это, он казался рассеянным – похоже, мысли его были заняты другим.

– Болван обойщик разбил новую вазу! – сообщил он после небольшой паузы.

– Какая жалость! – воскликнула баронесса. – Но это не должно так расстраивать тебя, мой друг! Это легко исправить, ведь вещь стоила не более пятидесяти талеров.

Министр стал сдувать пепел с сигары, в движениях его сказывалось нетерпение.

– Когда я уходил из замка, – начал он после минутного молчания, – мадемуазель Сесиль получила сундук от твоего парижского портного, Ютта.

– О, это очень приятная новость! – обрадовалась баронесса. – Сесиль уже жаловалась, что вещи так долго не присылают, да я и сама была расстроена, что должна буду предстать перед князем замарашкой!

– Болван оценил их в пять тысяч франков, – заметил министр.

Баронесса посмотрела на него с удивлением.

– Иначе и быть не могло, – сказала она. – Я и купила на пять тысяч франков.

– Но, милое дитя, если я не ошибаюсь, ты привезла с собой туалетов на восемь тысяч франков.

– Положим, не на восемь, мой друг, – улыбнулась баронесса, – а на десять, ибо кто расплачивается из собственного кармана, как это сделала я, тот очень хорошо помнит… Но меня удивляет, как тебе не приходит в голову, что невозможно носить здесь туалеты, предназначенные для А., – такой безвкусицы, надеюсь, ты не мог от меня ожидать!

Говоря это, она спокойно крошила бисквит в шоколад. Губы улыбались, но взгляд пристально скользил по породистому профилю супруга.

– И с каких пор, любезный Флери, ты контролируешь мои посылки? – спросила она шутливо. – Это для меня новость!

И к чему это мрачное выражение на лице? Я не хочу, чтобы ты становился брюзгливым! Фи, милый друг, все простительно, только не старческие выходки!