Наследница. Графиня Гизела (сборник)

Ни одного слова благодарности не нашлось для старика, а между тем в палящий полдень он бегал, чтобы доставить удовольствие своей госпоже! Пот катился по его лбу, старые ноги отказывались повиноваться. Но ведь это был лакей Браун, который на то и создан, чтобы ей служить. С тех самых пор, как она себя помнила, его руки и ноги двигались только для нее, глаза в ее присутствии не смели выражать ни радости, ни горя, рот открывался лишь тогда, когда она приказывала; она не знала ни повышения, ни понижения этого голоса, всегда один и тот же благоговейный полушепот. Есть ли у этого человека свои радости и печали? Думает ли, чувствует ли он?

Это никогда не занимало мыслей маленькой графини, размышляющей о том, есть ли душа у Пуса, и часами разговаривающей с ним, воображая, что кот ее понимает.

Поклонившись низко-низко, словно обещание заплатить за птицу оказывало ему какую-то незаслуженную милость, лакей удалился, осторожно ступая на цыпочках.

В вестибюле все разошлись: барон отправился к себе переодеться, Гизела прошла на свою половину. Баронесса и гувернантка стали подниматься по лестнице.

– Вы приказали подать кофе? – спросила Ютта.

– Все готово, ваше превосходительство, – ответила фон Гербек, жестом приглашая ее пройти в коридор, ведущий в сторону зала.

Слуга в другом конце коридора, увидев дам, распахнул обе половинки двери.

В зале около высокого полукруглого окна был сервирован для кофе небольшой столик. С настороженным выражением лица баронесса медленно прошла в зал. Это был тот самый большой зал, примыкающий к замковой церкви, куда маленькая Гизела пыталась проникнуть, чтобы рассмотреть фрески на стенах.

Вошедший следом слуга быстро переставил старомодные кресла так, чтобы солнце не било в глаза, с этой же целью приспустил штору. По привычке смахнул пыль, хотя она очень скоро должна была собраться снова – весь воздух в этой комнате был буквально пропитан ею.

Баронесса, не снимая ни накидки, ни перчаток, молча ждала, пока лакей закончит приготовления.

Она знаком приказала ему удалиться, затем ледяным голосом нарушила молчание:

– Любезная госпожа фон Гербек! С чего это вам вздумалось привести меня сюда?

– Это же естественно! Мы с графиней здесь обедаем и вообще проводим много времени, что соответствует нашему строгому образу жизни. Простите, если пристрастие завело меня далеко.

Она подошла к противоположной двери и распахнула ее, явив взору сумрачное и прохладное, несмотря на июльский зной, церковное помещение. Золото орнамента тускло мерцало в глубине, а возле алтаря, словно привидение, возвышалась беломраморная статуя принца Генриха.

– Разве здесь не чудесно? Я давно не посещаю нейнфельдскую церковь. Несколько раз в неделю приглашаю учителя из Грейнсфельда, и он играет мне на органе хоралы.

Саркастическая усмешка мелькнула на губах баронессы: она, должно быть, вспомнила, как эта почтенная дама возмущалась хоралом в пасторском доме.

– Я ведь не настолько эгоистична, чтобы думать о спасении только своей души, – вся прислуга в замке и имении обязана быть здесь со мной. Я тружусь не только в саду Господа моего, но и…

– Не думайте, что я не знаю, что нам нужно. Я хорошо понимаю, где следует натянуть вожжи, где их ослабить. И, насколько простирается моя власть, слежу, чтобы думали и верили не иначе, как этого хочу я. Но почему вы думаете, что имеете право требовать от меня того, что я с полным правом требую от своих подчиненных? Если вам здесь нравится, сделайте одолжение, оставайтесь. Но меня увольте, я не буду пить кофе здесь, в пыли, и где измученные святые, глядящие со стен, портят аппетит. Кофе подайте вниз, в белый салон, у его превосходительства. – Последние слова баронессы были обращены к слуге, когда она уже выходила в коридор.

Гувернантка с пылающими от гнева щеками следовала за ней, с нескрываемой неприязнью вспоминая тот момент, когда она из жалости накинула на плечи Ютты чужую голубую ротонду, чтобы теперешняя хозяйка Белого замка могла прилично выглядеть при въезде в него впервые.

Глава 12

На другой день шторы на окнах хозяйских покоев замка были закрыты – у баронессы от жары и утомления поездкой был приступ мигрени. Она никого не принимала; в ближайших к ее покоям коридорах царила мертвая тишина. Об этом позаботился сам министр, который, как рассказывали, по-прежнему обожал свою красавицу супругу.

Зато в противоположном конце замка, во флигеле, состоящем из комнат, предназначенных для гостей, с раннего утра была бурная деятельность. Прибыли мастера из А. в сопровождении нескольких возов с новой мебелью. Не менявшиеся со времен принца Генриха шелковые гардины и обои кое-где полиняли, выгорели, их тоже заменяли новыми, еще более дорогими.

Его превосходительство лично тщательно и заботливо присматривал за этим, время от времени появляясь в отделываемых покоях, – речь шла о посещении замка самим князем в качестве гостя.

В недавней поездке князю случайно попал в руки один номер газеты, где в очень резких выражениях говорилось о его министре. Государь был глубоко возмущен этим «пасквилем и диффамацией», и, чтобы перед всем светом явить благоволение к незаслуженно оскорбленному любимцу, он оповестил всех о своем его посещении.

Это была такая честь, которой не могла похвастать ни одна из дворянских фамилий страны; потому требовалось принять князя с блеском, который был бы вполне достоин этого исключительного благоволения. Это, понятно, не представляло никакой трудности для его превосходительства, ибо ему стоило лишь запустить руку в свою французскую мошну…

А между тем прислуга в недоумении покачивала головой: по приезде барон был в прекрасном настроении, но одна ночь изменила его, и опытный наблюдатель мог заметить новое выражение на этом строгом, сдержанном лице. И выражение это являло тайную озабоченность.

С молодой графиней и госпожой фон Гербек он встречался только за обедом. Прежде при своих посещениях Грейнсфельда и Аренсберга всегда внимательный и предупредительный к падчерице, теперь он лишь рассеянно перебрасывался с ней незначительными словами, и госпожа фон Гербек из своего горького опыта заключила, что речь его превосходительства приобрела едкость после последней поездки в Париж…

Белый замок сверкал среди своих фонтанов и аллей. На этот раз все шторы были подняты, не исключая и окна баронессы. Мигрень миновала, и был отдан приказ приготовить завтрак в лесу. Безоблачное утреннее небо, яркое солнце и легкий прохладный ветерок располагали к прогулке.

Супруг был занят устройством комнат, предназначенных для его светлости, хотя обещал прийти к завтраку. Госпожа фон Гербек еще сидела за туалетом, а без нее молодая графиня, вследствие данного недавно слова, не могла выйти из замка.

Баронесса в одиночестве медленно бродила по аллеям сада. На ней было модное утреннее, тщательно подобранное платье, белое с розовыми полосками, которое было бы уместнее в Булонском лесу, чем здесь, под этими развесистыми немецкими дубами и буками. Светлая соломенная шляпка, надвинутая на лоб, резко выделялась на черных как вороново крыло волосах, которые не свободно ниспадали на грудь, как прежде, а были на затылке спрятаны под тем безобразнейшим украшением, которое называется «шиньоном». Но, несмотря на эту нелепую прическу, баронесса все-таки была обольстительно-красивой женщиной. Ее легкие ножки грациозно ступали по росистой траве.

Место в лесу, где должен был состояться завтрак, находилось недалеко от озера.

Принц Генрих очень любил бывать здесь, сидеть на этих каменных скамейках за каменными столами. Здесь же, на высоком постаменте из белого песчаника, стоял и бронзовый бюст сиятельного бывшего владельца леса и озера в натуральную величину. Невдалеке проходила граница цвейфлингенского леса. При тихой погоде сюда доносились крики галок, обитающих на башнях охотничьего дома.

Выйдя из сада, баронесса направилась к лесу и ускорила шаг. На ее красивом лице не было того спокойного наслаждения, которое ощущается во время утренней прогулки в лесу. Оно было напряженным и в то же время любопытным.