Наследница. Графиня Гизела (сборник)

– Нет, – отвечала быстро Гизела, слегка покраснев. На ее лице появилось горделивое выражение, которым она обычно прикрывалась, как щитом.

Между тем министр с гувернанткой уже вошли в лес.

Его превосходительство заложил за спину руки и опустил голову на грудь – обычная его поза, когда он выслушивал доклады. Элегантность и гибкость еще присутствовали в его фигуре, но голова и борода уже поседели, и сейчас, слушая гувернантку, он забыл о себе: щеки обвисли, и это придало его умному лицу некоторую угрюмость и выявило то, что господин барон начал стариться.

– Ему как будто нет до нас никакого дела! – возмущалась гувернантка. – Шесть недель тому назад он явился сюда, как снег на голову. Я как-то, совершая свою утреннюю прогулку, проходила мимо Лесного дома, гляжу – все ставни открыты, из трубы валит дым, а один из встретившихся нейнфельдских крестьян сказал мне: «Барин из Америки приехал!» Ах, ваше превосходительство, я всегда сожалела о том, что завод перешел в такие руки! Вы не представляете, что за дух нынче поселился в людях! Новые дома и книги совсем вскружили им головы, так что они забыли, кто они есть. Надо только видеть, как они кланяются! Совсем не то, что прежде: просто наклоняют голову, а потом еще так дерзко смотрят в лицо… Все это, повторяю, очень меня расстраивает и отравляет пребывание в Аренсберге. А со времени прибытия этого Оливейры мне совсем стало невмоготу.

– Он португалец? – прервала ее баронесса, шедшая сзади с Гизелой.

– Да, так говорят, и, судя по его неслыханному высокомерию, вполне вероятно, что он происходит из какой-нибудь переселившейся в Бразилию португальской дворянской фамилии. К тому же и внешность его говорит за это. Я не его сторонница, но не могу не признать, что он очень красивый мужчина, да ваше превосходительство и сами могли убедиться в этом.

Министр ничего не ответил, и дамы замолчали.

– У него и осанка гранда, – не выдержала гувернантка, – а на лошади – просто Бог! Ах, – прервала она себя испуганно, – и как мне пришло в голову подобное сравнение!

Углы рта ее опустились, как будто к ним подвесили гири, веки смиренно закрыли замаслившиеся глазки – она была само раскаяние.

– Будьте так любезны, скажите, наконец, чем раздражает вас этот Оливейра? – спросил министр с суровостью и нетерпением.

– Ваше превосходительство, он ищет случая оскорбить нашу графиню.

– И вы принудите его к этому! – воскликнула молодая девушка с пылающим от гнева лицом.

Барон остановился, с недовольством и удивлением задержав взор на падчерице.

– О, милая графиня, вы несправедливы! Разве я была причиной, что он проигнорировал вас, когда вы мимо него проезжали? Дело было так, – обратилась она к министру и его супруге. – Я слышала, что он хочет в Нейнфельде основать приют для сирот из окрестных селений. Ваше превосходительство, в наше время надо держать ухо востро и действовать, если представляется случай. Я преодолеваю свою антипатию к противоестественным стремлениям нейнфельдского населения, запечатываю в конверт восемь луидоров от имени графини, пять талеров от вашей покорной слуги и отправляю нашу лепту португальцу для предполагаемого приюта. Конечно, при этом я пишу несколько строк, где выражаю надежду, что заведение будет на религиозной основе, и предлагаю графиню на роль попечительницы. И что же вы думаете? Деньги присылаются обратно с припиской, что фонд учреждения полностью сформирован и в пожертвованиях не нуждается, а попечительница уже имеется в лице прекрасно образованной старшей дочери нейнфельдского пастора. Ах, как меня это рассердило!

– Очень умно вы взялись за дело, любезная моя госпожа фон Гербек! – промолвил министр с едкой иронией. – И если вы так же неуклюже будете действовать и далее, то вас уже можно поздравить с успехом… Вам не следовало браться за это, – добавил он сердито. – Запомните раз и навсегда: я не хочу, чтобы вражда и неприязнь имели здесь место. И вообще, золотую рыбку нужно ловить умеючи, если вам это еще неизвестно, многоуважаемая фон Гербек!

– И как это вам пришло в голову? – воскликнула баронесса, высокомерно глядя на поставленную в тупик гувернантку. – Как решились вы по своему усмотрению распоряжаться именем графини и навязывать роль, нежелательную ни ей, ни нам? Наше бедное, больное дитя, – прибавила она уже мягко, – которое до сих пор мы берегли как зеницу ока! Видишь ли, Гизела, – вдруг сказала она, устремляя на падчерицу озабоченный взгляд, – ты далеко не так поправилась, как воображаешь себе… Вот опять твое лицо то краснеет, то бледнеет, что всегда является предвестником припадка.

Молодая девушка не произнесла ни слова. Видно было, что она находится в состоянии сильнейшей внутренней борьбы. Но затем Гизела отвернулась и, пожав плечами, пошла дальше, как бы говоря: «Я слишком горда, чтобы убеждать в том, что уже однажды сказала. Думай что хочешь».

Некоторое время все шли молча.

Госпожа фон Гербек была обескуражена. Она отстала на несколько шагов от министра, страшась заглянуть ему в лицо, выражение которого отнюдь не представлялось ей приятным.

Подойдя к воротам сада, он остановился, между тем как баронесса и Гизела пошли по аллее. Он через плечо еще раз взглянул на Нейнфельд. Красные крыши его сияли в солнечных лучах, и лишь одна выделялась среди них темным пятном – это была новая шиферная крыша пасторского дома.

Глаза министра остановились на ней – холодная усмешка появилась на его бледных губах, обнажив мелкие острые зубы.

– С тем будет скоро покончено! – сказал он.

– Ваше превосходительство, пастор… – госпожа фон Гербек была радостно удивлена.

– Отставлен… Гм-м, ему предоставляется случай узнать на собственном опыте, где легче можно заработать себе на хлеб: в слове Божьем или в делах Божьих… В самом деле, он стал невозможен, выставив на суд света свою астрономическую ученость!

– Слава Богу! – госпожа фон Гербек казалась вполне удовлетворенной. – Ваше превосходительство может об этом думать что угодно, но Господь покарал этого человека, ослепив его. Если бы только вы послушали его проповедь! Что он говорил с кафедры! Вольнодумство, конечно, на первом плане, но тут и цветы, и звезды, и весеннее утро, и солнечный свет. Так и кажется, что он вот-вот начнет говорить стихами… Он был моим противником и затруднял мою высокую миссию. Я торжествую!

Тем временем обе дамы медленно шли по аллее.

Между тем как глаза Гизелы были задумчиво устремлены в землю, взгляд мачехи мрачно следил за ней. Глядя на девушку, которую она помнила тщедушной, болезненной, напрочь лишенной очарования юности, она подумала о том удовольствии, с которым несколько недель назад отправляла падчерице из Парижа элегантный туалет, заранее представляя себе, как жалко будет смотреться в нем маленькое желтолицее чучело! И почему ни доктор, ни госпожа фон Гербек ни единым словом не обмолвились о столь чудесном превращении? Элегантная тридцатилетняя женщина, в голове которой лихорадочно мелькали все эти мысли, сама была еще очень хороша, но все же это была уже не прежняя, источающая юное обаяние Ютта фон Цвейфлинген! При вечернем освещении ее можно было принять за восемнадцатилетнюю девушку, но теперь, при ясном свете дня, начавшееся увядание было очевидным. Возможно, об этом и думала светская красавица, когда ревниво разглядывала свежее личико падчерицы.

В конце аллеи показался немолодой, заметно уставший лакей, который держал в руках клетку с птицей.

Подойдя к дамам, он чуть ли не до земли согнул свою старую спину.

– Ваше сиятельство сегодня утром изволили пожелать зяблика, – обратился он к Гизеле, – я после обеда сбегал к грейнсфельдскому ткачу, у которого лучшие певчие птицы. Не угодно ли будет вашему сиятельству взять птичку? Дорогой чуть было не улетела – в клетке была сломана палочка…

– Хорошо, Браун, – сказала молодая графиня. – Посадите птичку в другую клетку, а госпожа фон Гербек расплатится с ткачом.

В эту минуту самый строгий церемониймейстер нашел бы безукоризненной ее осанку: то была гордая повелительница, удостоившая своих подчиненных кратким словом или просто кивком головы, в общем, то была графиня Фельдерн с головы до ног.