Огненная лилия

— Зато я представляю! Я знаю эти земли дольше и лучше вас. Я была здесь, когда индеец, только завидя белого, хватался за лук. А наши с вами соотечественники вырезали целые деревни.

— Я все это знаю. Но, к сожалению, меня не облекли достаточной властью, и я могу лишь советовать губернатору. Он не пожелал прислушаться ко мне.

— И что теперь?

— Я как официальное лицо вынужден занять нейтральную позицию, — его голос и правда зазвучал официально, неприятно для слуха. Онор сжала ладонями виски.

— Но я-то не официальное лицо. И я не могу оставаться в стороне. Волк не заслужил такого.

Он с подозрением глянул на заблестевшие от набежавших слез глаза Онор.

Но она спрятала лицо у него на груди, уткнувшись в тонкое дорогое сукно его камзола, ища его защиты, его утешения, и он отбросил сомнения.

— Возьмите, — он не глядя вложил ей в руку нож, холодное острое лезвие ожгло ее, будто огнем. — Если ваше дружеское отношение к этому человеку столь глубоко, передайте ему. По крайней мере, это избавит его от позора.

Она сразу подумала о другом: то, что можно использовать против себя, можно использовать и против другого. Ее пальцы сомкнулись на холодной костяной рукоятке.

— Спасибо. Вы так добры ко мне.

Он крепко сжал ее плечи.

— Просто я люблю вас. Я женился бы на вас завтра же, если бы не ваше странное супружество с Монтом. Но, когда все здесь уладится, даю слово, мы вернемся в Париж, и я добьюсь для вас признания недействительности этого брака. Вы согласны?

— Да, конечно, — кивнула Онор, и он надолго прижал ее к себе. Наконец, он вздохнул и оторвался от нее.

— Отлично, я переоденусь и распоряжусь подать нам обед, — он вышел из комнаты. Онор-Мари медленно разжала ладонь. Лезвие ножа поблескивало, тонкое, гладкое, тщательно отполированное. Она сидела с грызущей тоской в душе, ни о чем не думая, бледная, с бессмысленным, устремленным в одну черную точку на стене взглядом. Так шли долгие минуты, одна за другой, одинаковые в своей неумолимой неотвратимости. А потом пришло понимание.

— Я лгала себе, — прошептала она, покачивая головой. — Я сама себе лгала, — встала и, продолжая судорожно сжимать в руке нож, неторопливо поднялась к себе в комнату. Там она без сил упала на кровать. Лежа без движения, глядя в потолок, она невольно ощущала горячую благодарность к Фурье. Он дал ей чувство безопасности, окружил заботой, ничего не требуя взамен. Истинный джентльмен, он ни разу не переступил порога ее комнаты, обращался с ней, как с почетной гостьей, и она не слышала от него ни слова упрека. Он не заслужил предательства, но выбора не было. Онор решилась.

Вечером, когда стемнело, Онор отправилась к узнику, которого отдельно от всех преступивших закон держали в старом сарае, запертом на замок. ОнорМари огляделась и, убедившись, что никого не потревожила, опустилась на колени. Сарай охранял часовой, но он клевал носом у двери. Она стояла у задней стены, скрытая ее тенью. Светила лишь луна, зависнув в небе идеальным полукругом.

— Волк, ты здесь? — слова слетели тихо, как вздох.

До нее донесся шорох, слабое движение.

— Лилия?

— Это я, Волк. Помоги мне.

Царапая холодные комья земли, она принялась рыть ямку под стеной. Она выбивалась из сил, но время шло, а она немногого достигла. Она придвинула к себе плошку с горящим фитилем, вытерла взмокший лоб и огляделась.

Часовой как будто не замечал возни. Онор услышала тихое царапанье — Волк помогал ей со своей стороны. Вскоре их узкие, такие, что можно было просунуть только ладонь, ходы встретились, и выпачканная в земле рука Онор нащупала руку индейца. На мгновение он задержал ее в своей, но быстро отпустил. Она судорожно сжала в кулаке пустоту и тут же прижала ладонь к трепещущему в груди сердцу.

— Волк, ты знаешь, какой приговор они тебе вынесли? — прошептала она.

— Да, — ответил он коротко.

— Волк, не молчи. Скажи что-нибудь, — взмолилась она.

— Что? Ты должна понимать меня, Лилия. Я думаю, ты понимаешь. Иначе б не пришла.

— Ты прав, — глухо проронила она. — Понимаю, но мне не смириться.

— Воин не имеет права пережить подобный позор и жить дальше.

— Всегда нужно жить дальше.

— Нет.

Это короткое, твердое и сухое «нет» убедило Онор, что нелепо впустую тратить время, убеждая его. Это был бесплодный спор. У него был свой кодекс чести, нерушимый, как скала.

Онор просунула в отверстие нож. Она ждала хоть возгласа удивления, но нож бесшумно исчез во мраке проема.

— Спасибо, — наконец донеслось до нее.

— Но послушай, Волк! Прошу… умоляю тебя. Ты не должен воспользоваться им против себя, слышишь? Ты должен защищать свою жизнь. Только в самом крайнем случае, если совсем, совсем ничего нельзя будет сделать… Не хочу даже думать о таком! Нет, это — чтобы ты мог спастись. Обещай мне!

— Обещаю, Лилия. Если мой Бог пожелает сохранить мне жизнь — да будет так. Но позволь мне все же воспользоваться твоим подарком, если потребуется.

— Обещай — только в самом крайнем случае.

— Хорошо, Лилия. Я клянусь. Этого довольно?

— Да, — она облегченно вздохнула, зная, что его клятва нерушима.

— Теперь иди. Нельзя, чтобы кто-то застал тебя здесь.

Она напоследок протянула ему свои тонкие пальцы и ощутила легкое пожатие.

— Иди, Лилия. Будь осторожна.

Она встала, подняла светильник и ногой сгребла землю, засыпая подкоп.

Немного потопталась на месте, скрывая следы. И так же молча, загасив слабый огонек, побрела по узкой улочке. Сделав несколько шагов, она остановилась. Куда ей было идти, одинокой, с раненой любовью в сердце?

Она знала — Фурье ждет ее, и неверной походкой сомнамбулы зашагала назад, в его дом.

— Может, вам стоит уйти, Онор? — шепнул Фурье, заботливо поддерживая под локоть свою спутницу. Они прокладывали себе дорогу сквозь толпу любопытных, собравшихся поглазеть на зрелище. Для них исполнение приговора, вынесенного губернатором, было интересным зрелищем и только.

Для нее этот день был Испытанием.

Она, наверное, не смогла бы присутствовать, если бы не надежда.

Надежда и страх. Она слышала в ушах стук своего сердца, громкий, как барабанный бой. Ей казалось — на этот стук сейчас начнут оборачиваться все.

Офицер зачитал приговор, в то время как двое конвоиров вывели Волка на помост. Онор схватилась за локоть Фурье.

— Вам дурно, Онор? — он явно беспокоился за нее.

— Нет, нет.

Толпа зевак затаила дыхание, и вот… Волк быстрее молнии полоснул ножом одного из стражников, сбил с ног другого и перемахнул через городскую стену почти семи футов высотой. Как ему это удалось осталось загадкой.

Воцарилась гробовая тишина, затем по рядам прокатилось потрясенное"аах». Впечатляющей высоты стена поражала воображение. Солдаты бросились в погоню, хотя ясно было, что беглеца им не догнать. Любопытствующие стали понемногу расходиться, скоро площадь была полупуста. Онор продолжала стоять, слегка зажмурившись, наслаждаясь сладким чувством покоя, охватившим ее, когда Волк оказался вне пределов досягаемости. Между тем к Фурье приблизился один из приближенных губернатора.

— Господин д’Амбуаз ждет вас.

— Я сейчас буду. Я провожу вас, Онор-Мари.

Она очнулась от своих мыслей.

— Что? Ах да, пожалуйста, — она с отсутствующим видом взяла его под руку. — Пойдемте.

Он не подал виду, что заметил что-то необычное в ее поведении, но его чело омрачилось. Он заговорил с ней, но понял, что даром сотрясает воздух. Фурье проводил ее, и как ни не хотелось ему оставлять Онор одну, отправился в дом губернатора.

Фурье медленно отворил двери своего дома. Он предчувствовал, что именно увидит там, знал все с самого начала, и все же для него было ударом увидеть Онор такой. Он стоял у порога, наблюдая, как она спускается по лестнице, в дорожном платье, с волосами, заплетенными в косу и уложенными над головой. Она чуть приподняла подол, спускаясь. На ней были добротные дорожные туфли. Она несла небольшой саквояж, который, должно быть, вместил все самое необходимое. Фурье подавил вздох, его маска истинного джентльмена не шелохнулась.