Предложение джентльмена

Бенедикт раздраженно пожал плечами.

— Я уже пришел к выводу, что мне на это наплевать.

— Тогда в чем же дело? — спросил Колин.

— Все так запугано…

— Ты сам все и запутываешь.

Задумавшись над словами брата, Бенедикт машинально воткнул рапиру в пол, и она закачалась из стороны в сторону.

— Ты помнишь бал-маскарад, который устраивала мама? — спросил он.

Не ожидавший подобного вопроса Колин захлопал глазами.

— Несколько лет назад? Непосредственно перед тем, как она выехала из Бриджертон-Хауса?

Бенедикт кивнул:

— Совершенно верно. Помнишь даму в серебристом платье? Ты еще наткнулся на нас в холле…

— Конечно. Ты ею тогда здорово увлекся. — Внезапно Колин все понял и вытаращил глаза от удивления. — Неужели это была Софи?!

— Здорово, правда? — пробормотал Бенедикт.

— Но… Как…

— Не знаю, как она туда попала, но она не служанка.

— Не служанка?!

— Нет, точнее, она и служанка, но еще и незаконнорожденная дочь графа Пенвуда.

— Теперешнего?

— Нет, который несколько лет назад умер.

— И ты все это знал?

— Нет, — коротко бросил Бенедикт. — Не знал.

— Понятно, — сказал Колин. Он задумчиво прикусил нижнюю губу и, пристально глядя на Бенедикта, спросил:

— И что ты собираешься делать?

Рапира Бенедикта, которая все это время раскачивалась из стороны в сторону, внезапно упала на пол. Равнодушно взглянув на нее и даже не удосужившись поднять, Бенедикт прошептал:

— Это очень хороший вопрос.

Он все еще злился на Софи за то, что она его обманула, однако не мог не отрицать и своей вины. Ему не следовало требовать, чтобы Софи стала его любовницей. Он имел, конечно, право попросить ее об этом, но она имела право отказаться. И когда она это сделала, ему не следовало настаивать.

Бенедикт не был незаконнорожденным ребенком, и если Софи утверждает, что жизнь такого человека просто ужасна, и в подтверждение своих слов ни за что не соглашается зачать такого ребенка, — что ж, он должен уважать ее за это. А если он будет уважать ее, значит, он будет уважать и ее убеждения.

Мать была права. Он и в самом деле жил райской жизнью. У него было все: богатство, семья, счастье. Он мог получить все, что пожелает. Единственной трагедией в его жизни была внезапная и безвременная кончина отца, но даже тогда семья помогла ему пережить это несчастье. Ему было трудно представить настоящее горе, потому что он никогда его не испытывал. И в отличие от Софи никогда не был одинок.

Как же ему жить дальше? Он уже решил, что, презрев общественное мнение, женится на Софи. Незаконнорожденная дочь графа — немного более достойная партия, чем горничная, но только чуть-чуть. Лондонское великосветское общество, быть может, и примет Софи, если он заставит его это сделать, однако всегда будет относиться к ней с презрением. Так что ему с Софи придется по большей части жить в деревне, подальше от лондонского общества, которое еще долго будет перемывать им косточки. Однако Бенедикт совершенно четко знал, что предпочитает тихую жизнь с Софи бурной светской жизни без нее.

Так ли это важно, что Софи и есть та самая таинственная незнакомка с бала-маскарада? Она солгала ему относительно того, кто она такая. Но когда они целовались, смеялись или просто сидели и разговаривали, она была самой собой — женщиной, от одной улыбки которой у него сладко замирало сердце, которая способна была наполнить его душу радостью, просто находясь рядом. Вот эту Софи он знал и любил.

— Такое впечатление, что ты пришел к какому-то решению, — тихо сказал Колин.

Бенедикт задумчиво взглянул на брата. С каких это пор он стал таким всепонимающим? Когда успел стать взрослым? Бенедикт всегда считал Колина молодым повесой, красивым и галантным, однако не любящим возлагать на себя никакой ответственности.

Но теперь, когда он смотрел на брата, он видел перед собой совершенно другого человека. Он и внешне сильно изменился. Плечи стали шире, поза увереннее, взгляд мудрее. Последнее было самым важным. Если глаза и в самом деле зеркало души, значит, и душа Колина претерпела изменения. Она стала более тонкой и ранимой, способной сочувствовать и сопереживать.

— Я должен перед ней извиниться, — проговорил он.

— Уверен, она тебя простит.

— И она должна передо мной извиниться.

Бенедикт видел, что брата так и подмывает узнать, за что, однако Колин лишь спросил:

— А ты ее простишь?

Бенедикт кивнул.

Нагнувшись, Колин поднял рапиру Бенедикта.

— Я сам уберу, — заметил он.

Бенедикт долго непонимающе смотрел на брата и наконец порывисто сказал:

— Мне пора.

Колин с трудом подавил усмешку.

— Я так и понял.

Бенедикт снова взглянул на брата и внезапно, под влиянием необъяснимого порыва, быстро обнял его.

— Знаешь, — его голос вдруг осип, — я не часто говорю такие слова, но я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, брат. — Колин, как обычно, криво усмехнулся. — А теперь убирайся отсюда ко всем чертям.

Бросив брату маску, Бенедикт выбежал из зала.

— Как это уехала?!

— Очень просто. — Глаза леди Бриджертон были полны печали и сострадания. — Взяла и уехала.

У Бенедикта кровь застучала в висках с такой силой, что ему показалось, будто голова сейчас не выдержит и разорвется.

— И ты ее отпустила?!

— У меня не было никаких законных оснований удерживать Софи против ее воли.

Бенедикт едва сдержался, чтобы не застонать. У него не было никаких законных оснований заставлять ее ехать в Лондон, и тем не менее он это сделал.

— Куда она уехала?

— Понятия не имею. Я настояла, чтобы она взяла нашу карету, отчасти потому, что опасалась за ее безопасность, но в большей степени оттого, что хотела узнать, куда она поехала.

Бенедикт хлопнул ладонью по столу.

— И что случилось потом?

— Это-то я и пытаюсь тебе рассказать битых четверть часа. Я думала, что уговорила ее воспользоваться нашей каретой, однако, похоже, ошиблась. Когда карету подали, Софи уже исчезла.

Бенедикт чертыхнулся про себя. Софи, по всей вероятности, все еще в Лондоне, но Лондон — город большой. Практически невозможно найти в нем человека, который не желает, чтобы его нашли.

— Как я полагаю, — осторожно спросила Вайолет, — у вас вышла размолвка?

Бенедикт взъерошил рукой волосы, и взгляд его упал на белый рукав. О Господи! Он примчался к матери прямо в костюме для фехтования.

— Вот черт! — выругался он и бросил раздраженный взгляд на мать. — Только прошу тебя, мама, не нужно сейчас лекций о том, как нехорошо ругаться.

— Я и не собиралась читать тебе никаких лекций, — улыбнулась Вайолет.

— Где мне теперь ее искать? Улыбку Вайолет как рукой сняло.

— Не знаю, Бенедикт. Хотелось бы мне знать. Софи мне очень нравилась.

— Она дочь графа Пенвуда, — сказал Бенедикт. Вайолет нахмурилась.

— Я предполагала что-то в этом роде. Полагаю, незаконнорожденная?

Бенедикт кивнул.

Мать открыла рот, собираясь что-то сказать, но что, Бенедикт так и не узнал, потому что в этот момент дверь в кабинет распахнулась с такой силой, что ударилась о стену, и в комнату ворвалась Франческа, а следом за ней Гиацинта. Франческа так стремительно подлетела к столу, что стукнулась о него, а Гиацинта ткнулась ей в спину.

— Что случилось? — спросила Вайолет, вскакивая.

— Софи… — едва выдохнула Франческа.

— Я знаю, — сказала Вайолет — Она уехала. Мы…

— Нет! — перебила ее Гиацинта, бросая на стол газету. — Читай!

Бенедикт попытался схватить ее первым — он уже узнал газету «Светские новости от леди Уислдаун», — однако мать оказалась проворнее.

— Что там? — спросил он и, видя, как лицо матери постепенно становился мертвенно бледным, почувствовал, что у него больно сжалось сердце.

Мать протянула ему газету. Он быстро просмотрел ее. Мельком взглянул на статью о герцоге Эшборне, графе Макклесфилде и Пенелопе Фезерингтон и, наконец, добрался до статьи, в которой явно говорилось о Софи.