Земные радости

— Ты мог отказаться, — возмутилась Элизабет. — Мог уйти с его службы. Есть масса других мест, куда ты мог бы устроиться. Мы вернулись бы в Кентербери, лорд Вуттон взял бы тебя обратно. Он говорил, что никто не выращивает дыни лучше тебя. Мы могли бы поселиться в Хэтфилде и снова работать на Сесилов.

— Я не нарушу слова. Я никогда не брошу его светлость.

— Ты не давал клятвы! — настаивала Элизабет. — Ты думаешь о себе как о слуге, и он обращается с тобой как с вассалом, но сейчас настали новые времена, Джон. Так, как ты служил лорду Сесилу, с такой любовью и преданностью, это все в прошлом. На Вильерсов все работают за деньги и только за деньги. И меняют службу, если им удобно. И ты мог бы работать на него так же, как другие. Ты мог бы заявить, что тебя не устраивает этот военный поход, и начать подыскивать новое место.

Традескант был искренне шокирован.

— Как я могу заявить такое, если герцог лично отправляется в этот поход? Сообщить, что я останусь дома, пока он будет сражаться за родину на чужой земле? Ты предлагаешь мне стать перебежчиком, который ел его хлеб и жил в его доме целых пять лет? После того, как он платил мне, доверял и взял на работу моего сына, чтобы тот мог учиться ремеслу в одном из прекраснейших поместий Англии? То есть сейчас, именно в этот момент, худший момент в его жизни, я должен сказать ему, что был здесь, только пока меня все устраивало? Это вопрос не денег, Элизабет, это вопрос порядочности. Вопрос чести. И мы решим этот вопрос между собой, я и мой господин.

Джей нетерпеливо дернулся, но сидел тихо. Традескант даже не посмотрел на него.

— Тогда занимайся тем делом, которое он поручил тебе, — не сдавалась Элизабет. — Оставайся преданным, но делай ту работу, на которую тебя наняли. Занимайся его кабинетом редкостей, его садами.

— Мое место рядом с ним, — ответил Джон. — Где он — там и я. Где бы он ни был.

Элизабет постаралась проглотить душившую ее гордость, ревнивую гордость жены, уязвленную любовью, которую она услышала в голосе супруга. С трудом, но она все-таки сдержала раздражение и спокойно промолвила:

— Я не хочу, чтобы ты подвергал себя опасности. У нас здесь неплохое место, и я признаю наш долг перед герцогом. У нас хорошая жизнь. Но почему ты должен воевать с Францией? Ты сам говорил мне, какой у них двор и какая армия. Так есть ли шансы у нашего флота с таким противником?

«Особенно если командовать будет герцог», — мысленно добавила Элизабет.

— Герцог рассчитывает, что нас встретят как героев и что мы тут же поплывем обратно домой, — объяснил Джон. — Войска французского правительства уже несколько месяцев осаждают протестантов Ла-Рошели. Когда мы снимем осаду, мы освободим гугенотов и дадим пощечину Ришелье.

— А зачем нам давать пощечину Ришелье? — удивилась Элизабет. — Ведь всего пару месяцев назад он был нашим союзником.

— Политика, — отмахнулся Джон, скрывая свою неосведомленность.

Она глубоко вдохнула, снова набираясь терпения.

— А что, если все окажется не так легко? Если у герцога не получится дать пощечину Ришелье, ну вот не получится, и все?

— Тогда я действительно понадоблюсь герцогу, — заметил Джон. — Если нужно будет строить осадные машины или мосты, я ему пригожусь.

— Но ты же садовник! — воскликнула она.

— Да! — закричал Традескант, доведенный до бешенства. — Но все остальные там поэты и музыканты. Офицеры — просто молодые придворные, которые охотятся целыми днями и в жизни больших трудностей не видали. А сержанты все пьяницы и преступники. Герцогу нужен хотя бы один человек, который умеет работать руками и смерить расстояние на глаз. Ну кто из его свиты защитит его? Кому он может доверять?

Элизабет вскочила со стула и схватила тарелки со стола. Джон заметил, что она смахнула с глаз сердитые слезы, и тут же смягчился.

— Лиззи… — нежно пролепетал он.

— Неужели мы никогда не будем жить спокойно? — возмутилась она. — Ты уже не молоденький мальчик, Джон. Когда же наконец ты останешься дома? У нас есть сын, дом, у тебя есть великолепный сад и твои редкости. Неужели этого недостаточно, раз ты мчишься через полсвета драться с французами, которые были нашими друзьями и союзниками еще в прошлом году?

Традескант поднялся и подошел к жене. Колени у него болели, поэтому он старался ступать ровно и не хромать. Он обнял ее за талию и под серым платьем ощутил тепло и мягкость ее тела.

— Прости меня, — попросил он. — Я должен ехать. Подари мне твое благословение. Ты никогда не заставишь меня отправиться в плавание без твоего благословения.

Она повернула к мужу обеспокоенное лицо.

— Я могу благословить тебя и молить Господа присмотреть за тобой. Но боюсь, что ты отправляешься на бессмысленную войну и в дурной компании. Тобой будут плохо командовать, плохо руководить, тебе плохо заплатят.

Традескант отпрянул.

— Это не благословение, это пожелание неудачи!

Элизабет покачала головой.

— Это правда, Джон, о которой в стране знают все, кроме тебя. Все, кроме тебя, думают, что твой герцог втравливает Англию в эту войну в пику Ришелье, ну и чтобы подразнить короля Франции, которому он уже наставил рога. Все, кроме тебя, думают, что Бекингем старается пустить пыль в глаза королю Карлу. Все, кроме тебя, думают, что Бекингем дурной и опасный человек.

— Вижу, ты снова наслушалась сплетников и проповедников. — Джон побелел от ярости. — Это ядовитое блюдо не ты приготовила.

— Проповедники не говорят ничего, кроме правды! — Элизабет наконец вступила в открытое противостояние. — По их словам, новый мир наступит лишь тогда, когда богатство страны будет поделено между людьми и каждый получит свою долю! А король только после того увидит истину и отдаст народу страну, как будет свергнут его советчик. И еще: если король не начнет бороться с католицизмом у себя дома, с католическими ритуалами у себя в церкви и с нищетой на своих улицах, тогда мы все должны подняться и построить новый мир сами.

— В Виргинии, — издевательским тоном произнес Джон. — Я просто вложил деньги в многообещающий бизнес. Это не было мечтой о новом мире.

— Да уж конечно! В нашем нынешнем мире точно нет места для мечтаний, — парировала Элизабет. — В Тауэре сидят невиновные, бедных людей налоги превращают в нищих. Каждое лето чума на улицах, голод в стране, а самый богатый король в мире разъезжает, разряженный в шелка. А рядом — его фаворит на арабском скакуне.

Джон взял жену за подбородок и поднял лицо так, что она вынуждена была смотреть ему в глаза.

— Это измена, — объявил он. — Я не позволю таких речей в моем доме. Я ударил Джея за меньшее. Запомни, Элизабет, я оставлю тебя, если будешь выступать против моего господина. Я вышвырну тебя, если станешь критиковать короля. Я отдал душу и сердце герцогу и королю. Я их слуга.

У Элизабет был такой вид, будто супруг и в самом деле ее ударил.

— Повтори, что ты сказал, — прошептала она.

Он медлил, не понимая, то ли она и в самом деле бросила ему вызов, то ли просто не поверила своим ушам. Но и в том и в другом случае он не мог пасовать перед женщиной. Субординация, предписанная мужчине Божьей волей, была ясной: чувства жены не могли нарушить обязательства мужчины перед господином, перед королем, перед Богом.

— Я оставлю тебя, если будешь выступать против моего господина, — повторил Джон так же торжественно, как клялся во время давней брачной церемонии в церкви Меофема. — Я вышвырну тебя, если станешь критиковать короля. Я отдал душу и сердце герцогу и королю. Я их слуга.

Развернувшись, Традескант вышел из комнаты.

Элизабет услышала, как он тяжелой поступью поднялся вверх по лестнице в спальню, потом заскрипела крышка деревянного сундука, откуда он достал свой дорожный костюм, переложенный лавандой и рутой. Чтобы удержаться на ногах, Элизабет оперлась рукой о трубу дымохода, колени у нее внезапно подогнулись, и она рухнула на маленький трехногий стул, стоявший у очага.

— Я хочу поехать с ним, — вдруг заявил со своего места Джей.