Upheaval of the Medieval (СИ)

***

Военный лагерь опирался на несколько контрольных точек, главный шатёр находился в самом центре, а командиры слушали стратегию короля и уже глазами откраивали куски земель, которые они отвоюют у Чона. Большая карта, подобная той, что висела в покоях Намджуна, стала центром всех решений и переговоров. Местные лорды поставляли своих экипированных воинов, а отец Инсан самолично предоставил королю запасы оружия и припасов. Гарнизон ожидал дальнейших действий.

Когда подразделения расформировались по всей линии северного фронта, стали приходить первые послания от сельских старост, в которых описывались зверства, что творила армия головорезов Чона на своём пути к столице Ким. Но идти вперёд и растрачивать силы и финансы не было смысла. Тогда выиграть было бы невозможно. И Чонгук держался, он не отклонялся от намеченного пути, не пренебрегал выбранной стратегией.

Когда посланец Чон Хосока прибыл в лагерь, чтобы традиционно предложить сдаться, Чонгук, под возгласы своих солдат, отрубил ему в голову, сам не замечая того, как в тот момент был похож на Хосока. Помнится, когда-то тот заставил отрубить голову повару, так что опыт помог не мешкать. Ночью он чувствовал горячие слёзы на своих щеках. Он писал письма в никуда, рассказывая о том, что теперь нечего терять. В любом случае, его ждут в аду.

Чонгук не мог спать в шатре: он видел пред собой Чимина, поэтому сбегал на улицу и лежал на прохладной земле, смотрел на звёзды и проводил пальцами по рукоятке подаренного Паком меча. Он везде: на тренировочных боях его доспехи отражают солнце и слепят короля, за ужином он отражается в вине, а ночью греет постель своим эфемерным теплом.

Чонгук глядел на разожженный огонь, и даже там языки пламени ласкали тело ангела, но он был там не один. Рядом с ангелом был дьяволёнок, сверкал своими медовыми глазами и обещал, что будет послушным. Он протянул руку к огню, но лишь обжёг пальцы. Маленький чертёнок был так близок, ближе чем ангел, а коснуться хотелось обоих. Тэхён мерещился тьмой, в то время как Чимин казался райским светом, что освещал дорогу в то место, где он сидел и ждал.

Одной из холодных осенних ночей Чонгуку приснилось слияние тьмы и света. Тьма поглотила всё на своём пути.

А на следующее утро горны возвестили о том, что могучая армия Чон Хосока подошла к позициям Ким Чонгука.

========== War Of Hearts ==========

Come to me in the night hours.

Мин Юнги ухмылялся, перечитывая письмо. Он сидел на троне, наблюдая за тем, как последние отблески солнца освещали позолоченные рукоятки трона, проводил по ним пальцами, подмечая, что безвкусица всегда преследует королей. Побольше золота и драгоценных камней, поменьше здравого смысла и внимания к государственным делам. Юнги это надоело, и по возвращении из столицы он не только казнил свою мать, но и снёс головы половине своих (хосоковых) советников, объясняя королю это в письме тем, что они оспаривали его приказы. Чон отписал, что Юнги вольно делать что угодно. Мин не дурак, он запомнил это.

Новые советники были исключительно людьми старого короля, отца Юнги, что не продались Хосоку и утратили половины своих богатств, а Юнги, кичась своей властью и пытаясь подмять их под себя, позволил им больше, чем мог. Но столица ничего не предпринимала в ответ на такие вольности, а главный советник услужливо молчал после угрозы, что Юнги избавится и от него. В один из вечеров люди Мина перехватили старика советника, что голубями посылал отчёты о действиях наместника прямо королю. С того часа только Юнги контролировал, что писалось в этих письмах, а власть постепенно оказалась в его изящных ручках.

Ухмылка не сходила с его губ, а людей Чона становилось всё меньше: то в переулке зарежут, то в тёмном коридоре задушат. И Хосок наверняка бы всё понял, но Юнги ставил на то, что король был занят подготовкой к войне, а потому творил всё, что ему хотелось.

— Господин, — в зал вошёл один из соратников Мина, представитель местной элиты, молодой Рион, которому Юнги обещал место главного советника взамен на поддержку его семьи — самой знатной и богатой в округе.

— Чего пришёл? — спросил наместник, закидывая ногу на ногу.

— Последние приготовления завершены, мой господин, — парень смахнул свои светло-русые волосы со лба, взгляд Юнги задержался на его статной, красивой, но слишком девичьей фигуре.

— Сюда иди, — прохрипел наместник.

— Господин Юнги, — сладко пропел Рион, подходя ближе. Он положил свои руки на плечи Мина и принялся их массировать, от чего тот прикрыл глаза, наслаждаясь проворными пальчиками, — я спрошу в последний раз: вы так уверенны в этом? Не думаете, что это проверка? Может, стоит повременить? — выпалил юноша, чувствуя, как пальцы Юнги сжались на его талии.

Наместник не ответил, он больно заткнул парня поцелуем, впиваясь губами в чужие, оставляя мелкие ранки своими зубами, притягивая его на свои колени. Он покусывал и сминал чужие губы, пытаясь сделать как можно больнее. Ах, да, бонусом к месту главного советника являлась постель самого наместника, куда Рион хотел попасть даже больше, чем получить собственное кольцо-печать главного советника. Обоих такой исход событий устраивал, а Юнги нравились эти ровные русые пряди, что (не)позволяли забыть о чужих чёрных волосах, а светлые глаза и добрая усмешка (не)стирали из памяти чужой оскал, любимые ямочки и жгучие, чёрные глаза. Он пытался. Пытался забыть того, чья метка горела на запястье, а губы до сих пор чувствовали поцелуи своего повелителя. Юнги думал о сердцеобразной форме уст короля во время того, как касался пухлых губ Риона. Он всегда прикрывал глаза, пытаясь сконцентрироваться на своих мыслях, учуять запах Хосока, запутаться пальцами в его непослушных, волнистых волосах. Но взамен — чужие стоны, нежные прикосновения чужих рук.

— Юнги, — простонал Рион в губы наместника, и тот сжал зубы. Ему нужен низкий стон, а не это высокое вытьё.

— Прошу, молчи, — прохрипел Мин.

Юноша покорно кивнул и прильнул ещё ближе. Юнги вдруг встал, неуклюже пытаясь удержать свою ношу, упрямо пошагал к выходу, но вдруг передумал: почему бы и не здесь? Он резко поставил Риона на ноги и надавил на плечи, побуждая опуститься на колени. Он помнил, насколько было хорошо, когда Хосок облизывал его всего, доставляя неземное удовольствие. Эти мысли заставляли сердце биться быстрее, а возбуждение накатывать аж до тошноты. Юнги быстро сдёрнул с себя штаны и ухватился за светлые волосы, тут же толкаясь в чужой рот. Он чувствовал, как чужие пухлые губы плотно обхватили его, а нежный и резвый язык прошёлся по всей длине члена, заставляя громко застонать, не обращая на стоящих около дверей стражников никакого внимания. Он бы их выгнал, но ему было слишком наплевать, да и о таком молчат: наказание — отрезанный язык. Это в лучшем случае.

Пошлые причмокивания и гортанные стоны Риона раздражали Юнги, он пытался абстрагироваться, стал жёстче долбиться, заставляя его задыхаться и хвататься за чужие бёдра, пытаясь остановить всю вакханалию, но Мину опять-таки было плевать, он отстранялся только когда Риону было уж совсем плохо, давал передохнуть секунду, радовался, что у него нет ярко выраженного рвотного рефлекса и продолжал. Но это не то. Не тот человек. И так каждый раз.

Юнги оттолкнул парня и двумя резкими движениями заставил его лечь на живот, выпячивая задницу. Риону нравилось грубое отвращение, но он никогда бы не сознался что терпит это только из-за Юнги, в которого был влюблён ещё с самого детства, наблюдая за тем, как принц был очарован дочкой прачки. Ещё с тех давних времён, когда королевство Мин было в самом цвету, Рион любил его. Поэтому, когда наместник предложил место советника, юноша попросил эти отношения, подчёркивая, что без них не будет поддержки его семьи. Он прекрасно понимал сложившуюся ситуацию, видел метку Юнги и его отстранённость, но предпочитал думать, что так лучше, чем вожделеть его на расстоянии.

Мин же жёстко раскатывал его по полу, чувствуя, что этого недостаточно, что ему нужны руки Хосока на своей шее, колючие поцелуи-укусы на ключицах и по всему позвоночнику. Но оставалось довольствоваться малым: драть чужое тело на холодном полу. Юнги стискивал зубы и больно вбивался, не переживая об удовольствии своего партнёра, поэтому, когда тот жалостливо всхлипнул, только приказал заткнуться.