Моника 2 часть

Старый нотариус опустил голову. Какой-то странный комок в горле не давал ему говорить, слезы застилали усталые глаза, когда он проговорил:

- Однако ты странный тип, Хуан.

- Почему? – опроверг Хуан с обманчивым равнодушием. – Это не достоинство. Какое мне дело до еще одной женщины? Женщины, которая любит другого…

- Которая любит другого? Я совершенно уверен, что это ты.

- Я слышал это из ее уст много раз. Я пытался помочь ей вырваться из этой нездоровой любви. Вот уже час, как я понял, что любовь еще есть. Любовь, которая ужасает, пугает, унижает, но от которой она не может освободиться.

- Я бы поклялся, что она любит тебя, плакала о тебе, когда я увидел ее в одиночестве у скал, неподалеку от ее старого дома. Конечно, она сказала, что нет, но… – он мгновение сомневался, а затем медленно пробормотал: – Хочешь сказать, что Моника любит Ренато?

- Да, Ноэль, не хотелось бы говорить; но вы уже сказали и бесполезно возвращать назад слова. Не из-за бедняка Хуана, а из-за кабальеро Д`Отремон Моника де Мольнар хочет похоронить молодость в этих стенах и спрятать красоту в сумраке монастыря.

- Благодарю вас, что вы сразу же приняли меня, матушка…

- Конечно же. Этот смиренный монастырь – твой дом… Но сестра монахиня сказала, что тебя сопровождал муж и нотариус… Где же они? Почему не прошли?

- Они проводили меня. Нотариус Педро Ноэль, как друг. Я попросила мужа привезти меня сюда, и он удовлетворил мою просьбу. Он мог этого не делать… Мог оставить посреди улицы или заставить пойти с ним туда, где он поселится: в тавернах порта. Но для этого нужно, чтобы он действительно считал меня женой, которую любит… Я мало значу для него… Это правда… Думаю, он не способен причинить мне вред, потому что не злодей… Он способен чувствовать ко мне жалость, потому что его сердце сочувствует всем страдающим, даже если он не хочет этого признавать… Полагаю, он вежливо проводил меня до этой двери, потому что в его душе есть чувство благородства и достоинства… Но не более, матушка, совершенно ничего…

Моника закрыла лицо руками; как подкошенная, она упала на широкую монашескую табуретку, стоящую рядом с прибранным письменным столом матери-настоятельницы, а та смотрела на нее с печальным удивлением, ласково провела бледной рукой по светлым и шелковистым волосам страдалицы, пытаясь утешить:

- Дочка… дочка, успокойся… Ты вне себя, словно обезумела…

- Матушка, я самое несчастное создание на земле!

- Не говори так. Преувеличивать нашу боль – грех. Тысячи, миллионы созданий бесконечно больше страдают, чем ты в эти минуты…

- Возможно, но я не могу больше. Если бы вы знали…

- Я знаю, дочка, знаю. Мне рассказали… Эта история дошла до нас, и с тех пор, как мне рассказали о твоей странной свадьбе, каждый день я надеялась, что мне удастся увидеть тебя и узнать правду из твоих уст… Ты сказала, что твой муж не злодей…

- Да, матушка… Он, который казался мне врагом, наверное, был единственным другом, который ходил по этой земле!

- Но в таком случае, дочка, какие же твои беды?

- Он хороший, великодушный… Сначала он чувствовал ко мне ненависть и презрение; гораздо позже сострадание, когда увидел меня несчастной. Теперь… теперь не чувствует ничего… Разве что некоторую благодарность… не более, а возможно, оскорбительную жалость, которая причиняет нам страдания, которые мы не понимаем…

- Ну… Но эти чувства не могут оскорблять и вредить тебе…

- Они оскорбляют и причиняют мне боль, рвут душу, потому что он любит другую! Любит безумно, с безудержной страстью, греховным безумием; любит ее, несмотря ни на кого и ни на что; любит, несмотря на ее предательство и подлость; любит, зная, что она никогда не будет принадлежать ему; любит, зная, что у нее нет сердца, и ищет ее губы, несмотря на то, что пьет яд с каждым поцелуем…

- Но… но это ужасно, – смутилась настоятельница. – Это… это не любовь, дочка… Это не что иное, как адская ловушка… Это пройдет… пройдет…

- Нет, матушка, не пройдет… Оно сильнее и наполняет его жизнь. Он любит самую обманчивую, притворную, трусливую и предательскую женщину, и его любовь навсегда… он любит ее всей душой…

- А ты…?

- Я люблю его точно также, матушка! Люблю безумно, слепо, самой сумасшедшей и греховной любовью… но лучше я тысячу раз умру, чем признаюсь ему в этом!

Моника рыдала, закрыв лицо руками, словно наконец прорвалась сдерживаемая плотина… Она плакала, а настоятельница молчала, позволяя излиться слезам, и затем произнесла:

- И почему же любовь должна быть безумна, дочь моя? Разве речь идет не о твоем муже? Разве ты не дала согласие у алтаря, не поклялась следовать за ним, любить и уважать его? Ты не выполнишь священную клятву, подарив ему это чувство?

- Но он не любит меня, матушка. Вы не знаете ужасных обстоятельств нашей свадьбы. Нас увлек бурный поток страстей, и он не был виноват в этом. Я тоже согласилась и позволила, чтобы таинство осквернилось тем, что я испытывала к нему ужас, страх, почти ненависть… Да, думаю, ненависть была чувством, вдохновившем меня. Потом же все изменилось…

- Что заставило тебя измениться?

- Я и сама не могу объяснить, матушка. Возможно, доброта и жалость Хуана… Не знаю, почему я полюбила его, не знаю, когда… Возможно, потому, что есть в нем все, что может овладеть сердцем женщины: потому что он сильный, красивый, мужественный и здоровый; потому что душа его исполнена благородства; потому что его жизнь исполнена боли; потому что особенности его души заставляют смотреть на него, как на драгоценный камень, упавший в уличную грязь; и пусть даже я никогда не слышала, как он молится, но его доброта к несчастным была близка Богу…

- Тогда в твоей любви есть один грех: высокомерие. Высокомерие, с которым ты предпочитаешь умереть тысячи раз, но не признавать этого.

- Он бы посмеялся над моей любовью…

- Если он такой, каким ты его описываешь, то он не сделает этого. И в крайнем случае, от всего сердца предложи Богу свое унижение.

- Это невозможно, матушка. В этом мире невозможно. Вы под защитой облачений, в тени монастыря, смотрите на вещи иначе…

- Везде можно служить Богу, дочь моя, и предложить ему жертву за наши грехи. А твой грех гордыни…

- Это не только гордыня, матушка, это скромность, достоинство… Не знаю, матушка, это выше моих сил, словно моя судьба предрешена, словно путь мне уже уготован. В моем сердце любовь рождается для того, чтобы иссохнуть в одиночестве, плакать горькими слезами… Он не любит меня, матушка… Когда я сказала ему проводить меня, он сделал это, полагая, что я не соглашусь; когда я попросила его привезти меня сюда, то он не задавал вопросов, на сколько дней или на всю жизнь оставляет меня в святых стенах. Он хотел лишь избавиться от меня; он казался нетерпеливым, раздраженным, жаждущим вновь получить свободу, которую у него отняло мое присутствие.

- В любом случае, ты его жена, и твой долг быть рядом с ним. Ты должна ждать его там, куда он может вернуться за тобой, не в монастыре, а в своем доме…

- Дом не только мой. Прежде всего он принадлежит моей матери и сестре. Туда приходят люди, которых я не хочу и не могу видеть, матушка. В этом доме меня сведут с ума, пока я не забуду, что христианка…

- Успокойся, успокойся… Здесь всегда твой дом, но не так, как раньше. Ты замужем, у тебя есть неотвратный долг в миру…

- Я не могу вернуться к родственникам. Моя мать ненавидит Хуана… она в числе союзниц Ренато, которого она воодушевила, когда со слезами на глазах просила его сделать все возможное, чтобы освободить меня от брака, который внушает ей ужас. А моя сестра… сестра… Нет, матушка, я не могу видеть сестру!

- Послушай, дочь моя. Независимо от людей и дома, у тебя есть возможность порядочно жить одной. Твое приданое хранится здесь, по воле отца. Когда мне сказали, что ты приехала с мужем и нотариусом, я решила, что ты приехала за ним. Это совершенно законно, деньги принадлежат тебе…