Ральф де Брикассар

— Ты не хочешь после завтрака прогуляться со мной по парку? — прошептала Вирджиния.

— А ты не боишься, что устанешь?

— С этим покончено. Я совершенно здорова. Одевайся, любимый.

Когда Ральф вышел из спальни, Вирджиния вдруг вспомнила, что ничего не рассказала ему о Кроузе. «Нет, не буду его огорчать», — подумала она и, приняв такое решение, почувствовала себя свободнее. «Какая прелесть скрывать что-то от близкого человека. Пусть у меня будут свои маленькие тайны».

55

Отныне изнуряющим ночным наваждениям пришел конец. Они больше не посещали Вирджинию. Ушла и та раздвоенность, которую она испытывала во время болезни и выздоровления, когда, казалось, в ней поселилась какая-то чужая, сладострастная женщина. Та, которая получала удовольствие от оргий, разыгрываемых в воображении больной Вирджинии. Эта похотливая тень, порождение ее нездоровья, к счастью, растаяла, как только силы вернулись к ней и сознание раскрылось навстречу окружающему миру. И она все более уверенно стала занимать в нем свое место. Отдых, удовольствия, забота, любовь — все, как и раньше, было к услугам Вирджинии, и все благоприятствовало ее спокойствию. Появившийся вкус к жизни, интерес к любым ее проявлениям и деталям стимулировали воображение женщины. Она с удовольствием изучала свое новое жилище: мебель, одежда, ковры, цветы на подоконниках, другие мелочи нравились ей, и она как бы устанавливала с ними отношения. Старалась меняться и сама Вирджиния: она по-другому строила свой день, вникала во все мелочи домашнего хозяйства.

Эта более интенсивная внутренняя жизнь отразилась и на лице Вирджинии: она все больше стала напоминать ту молодую нежную женщину с озера Саурес. Уже давно Ральф не видел ее такой живой и улыбчивой, и давно уже она не проявляла к мужу столько нежности. Она не забывала своего твердого решения — служить мужу и теперь всеми силами хотела вернуть их прежние отношения. Иногда ее самоотречение даже пугало Ральфа и наводило его на мысли, что она еще не совсем здорова. И чтобы отвлечь Вирджинию от чрезмерных забот о нем, он с удовольствием поддержал возникший у нее интерес к нарядам и даже частенько сопровождал Вирджинию к портнихам, иногда, чтобы порадовать ее, а чаще всего из-за того, чтобы она не отказывалась от дорогих заказов. Впрочем, он им только мешал — жене и ее постоянной спутнице Рэйчел Стоун. Эта женщина чувствовала себя среди тканей, манекенов, продавщиц и швей как рыба в воде. Она обладала безупречным вкусом и своей энергией уничтожала бесконечную скуку примерочных и ателье. В отличие от той же Вирджинии, которая иной раз просто страдала от этих бесконечных примерок и всегда пыталась закончить их побыстрее.

56

Однажды вечером, так и не дождавшись Рэйчел, Вирджиния отправилась к портнихе одна. Вдруг, когда она уже приготовилась снимать новое платье, в ателье влетела подруга.

— Прости меня, — заворковала запыхавшаяся Рэйчел, — но если бы ты знала…

Она бегло оглядела Вирджинию, не сделала никаких замечаний и, подождав, пока уйдет портниха, продолжила почему-то шепотом:

— Я была у Джейн и узнала неслыханную вещь: Синтия, о, наша Синтия… Она регулярно посещает… публичный дом! Разумеется, подпольный…

И заметив, что Вирджиния никак не отреагировала на ее сообщение, Рэйчел продолжила:

— Ясно, ты этому не веришь. Я тоже, признаться, сначала не верила. Но потом… некоторые детали… Так что теперь можно не сомневаться. В общем, Джейн случайно подключилась к телефону, когда Синтия разговаривала с хозяйкой, содержательницей этого притона. Ты же знаешь Джейн, она хоть и болтушка, но врать не станет. И потом, это было бы преступлением… Говорю тебе, конечно, по секрету. Джейн меня так просила…

— Значит, скоро об этом узнает весь Нью-Йорк. — Казалось, Вирджиния была спокойна как никогда. — А что ты скажешь о моем платье? Я должна надеть его завтра вечером.

— Прости, дорогая. У меня не такая трезвая голова, как у тебя. Подожди… Повернись… Послушайте, мадмуазель…

И она начала свои педантичные замечания. Однако Вирджиния чувствовала, скольких усилий ей это стоило. Рэйчел задумывалась, запиналась, говорила о несущественных мелочах, в общем, процедура не поглощала ее, как прежде.

Как только примерка закончилась, Рэйчел спросила:

— Что ты сейчас делаешь?

— Возвращаюсь домой, Ральф будет сегодня вовремя.

— Тогда я тебя провожу. Мы должны еще поговорить о бедной Синтии. Иначе я тебя не понимаю…

Они сели в машину, и подруга вновь рассказала ту же самую историю.

— Но я видела ее всего два раза, не больше. И ты это прекрасно знаешь.

— Да хоть полраза. Неважно! Этот факт… Факт сам по себе… пусть даже речь идет о незнакомой… которая… которая… я не нахожу слов. Ты явно не отдаешь себе отчета, ты думаешь только о своем новом платье. Женщина нашего круга, может быть и не столь богатая, как мы, но, поверь, она такая же, как ты, как я, а ходит в дом свиданий!..

— В дом свиданий? — машинально переспросила Вирджиния.

Удивленная отстраненностью собеседницы, Рэйчел помолчала некоторое время и затем заговорила более спокойно:

— Я должна была предполагать… Ты так далека от всего этого… Ты знаешь, это даже и к лучшему…

Однако волнение не покидало ее. Рэйчел долго крепилась, но возбуждение все равно пересилило:

— Нет, милая, нужно, чтобы ты знала! Это тебе не повредит, да и невозможно жить с закрытыми глазами. Уверена, даже для мужчин некоторые подобные вещи тягостны. Подумай только, что может твориться в этих вертепах! С первым встречным: уродом, неандертальцем… Потому что он платит… А значит, может вытворять с тобой все что пожелает… Каждый день новый, и не один — пять, десять. И все уроды… Эта убогая, вся в клопах мебель… Эти пропитавшиеся потом и другим чужие постели… На одну-единственную секунду представь себе, что этим занимаешься ты, и картина становится живой и еще более отвратной…

Она говорила не переставая, но так как Вирджиния молчала, это распаляло Рэйчел и заставляло ее живописать уже не черной краской, но одной грязью. Подруга по-прежнему не открывала рта.

Если бы рано сгустившиеся сумерки вдруг рассеялись, то Рэйчел наверняка пожалела бы о своем рассказе, стоило ей только взглянуть на Вирджинию. Рядом сидела не цветущая женщина, а мумия с выражением лица агонизирующего человека, скрюченными пальцами, одеревеневшим телом и едва слышным дыханием. Вирджинии в самом деле казалось, что она умирает. Останавливалось сердце, а перед глазами мелькали жуткие картины ада: яркое пламя и тьма, а потом снова и снова, и в промежутках клубки спаривающихся обнаженных тел. Ей хотелось закрыть лицо руками, но те бессильными плетьми застыли на дрожащих коленях. Ей хотелось закричать, но язык и губы будто отнялись.

Между тем каждая фраза Рэйчел, каждая мрачная картина, которая возникала в ее буйном воображении, так или иначе проникала в мозг Вирджинии и откладывалась там на потайных полочках, становясь при этом все реальней и реальней. Куда там кошмарным видениям времен болезни…

Вирджиния не помнила, как она вышла из машины и попала в квартиру. Ощущение жизни вернулось к ней только на пороге ее спальни. Придя в себя, она случайно заглянула в зеркало и тут же отшатнулась: там была другая женщина. Она пристально глядела Вирджинии в глаза и обволакивала ее своей нематериальной плотью, стараясь проникнуть прямо в тело живой девушки. Стремясь спрятаться от наваждения, боясь этого слияния, Вирджиния отвернулась и закрыла глаза. Но неведомая сила, которой она не могла противостоять, вновь приблизила ее лицо к зеркалу и заставила смотреть. Чужое напряженное выражение, с которым, наверное, идут под нож гильотины. Эти белые как мел щеки, выпуклый лоб, запавшие, бессмысленные глаза и, наконец, чудовищно красный, напомаженный, но неживой рот. «Смотри же! — приказывал внутренний голос. — Это важно, это сейчас главное!..»

В какой-то момент Вирджиния все же не выдержала пытки собственного сознания и бросилась к выходу, чтобы поскорее покинуть это страшное место, чтобы как можно больше пространства оказалось между ней и той, что осталась в зеркале. В состоянии, близком к истерике, она дернула дверь, но та не поддалась. Вирджиния покрылась холодным потом. Кто-то закрыл ее! Кто?!