Не любите меня! Господа! (СИ)

— Я чуть с ума не сошел за этот месяц! — Андрей обнял её, поднял на руки, — я завтра уезжаю на пару недель. Но я приеду, и нас больше уже ничто не сможет разлучить. Я сразу же, немедленно женюсь на тебе.

— Подождите, сударь, — Юлия спрыгнула с его рук и, вытерев остатки слез, упершись руками в его плечи, сделала сердитую мину, — Вы кажется, меня забыли спросить.

— Юленька.

— Я тоже тебя люблю. Всем сердцем.

Она обняла его и прижалась к нему с усталой и счастливой улыбкой на лице. Андрей вновь поднял её на руки и поцеловал. Какими сладкими, какими горячими были его поцелуи. Он обнимал её своими крепкими руками. Она любовалась его красивым, благородным профилем, его осанкой, светлой улыбкой, она боготворила его манеры. Он был лучшим, самым лучшим.

На лестнице послышался топот бегущих лакеев и встревоженный голос маменьки.

— Тебе нужно уходить…Я люблю тебя, Андрей!

— …люблю тебя, Андрей!

— Бредит во сне. — Микитична снова положила Юлии на лоб смоченную холодной водой тряпицу. Колька стоял в проёме дверного косяка и во все глаза смотрел на Юлию:

— Так, ить помрет, Микитична!

— Ой сынок, страшно мне говорить, я тут повитуху нашу приводила, бабку, она и порчу снимает и сглаз и дитя поправляет, так она её посмотрела, пока та спит.

— И чего?

— Сделано ей, — на смерть сделано. Не разродится она сама! Либо резать, — а доктор говорит, что тогда она уже никогда родить не сможет, либо помрет она в страшных муках. Тут бабка нужна. Сильная бабка.

— Так, где ж её взять.

Есть тут у нас — на Семеновской живет, она страшная колдунья. Она и сама на смерть делает, но за деньги все что хочешь снимет.

— Так я побегу!

— Она деньги вперед берет

— Так батюшка её мне на расходы дал аж двенадцать рублев. Авось хватит.

— Ты беги, сынок беги, авось и поможем горемычной. Беги, вон светает уж.

Микитична улеглась в кресло качалку и заснула. Колька опрометью бросился вон из палаты.

Лучи утреннего солнца осветили палату. Юлия проснулась от укола иглы. Лука Лукич погладил Юлию по ладони.

— У нас только сутки, милая, если не сможете родить, мне придется Вас оперировать.

— Прооперируйте сейчас, спасите моего ребенка, умоляю Вас.

— Боюсь это сейчас не главное. Сейчас мы вынуждены спасать вас, а если я прооперирую вас, вы никогда больше не сможете иметь детей.

— Мне все равно, доктор, спасите моего ребенка! Пусть я умру, только бы он жил!

Боль начала возвращаться. Юлия вновь кричала во весь голос. Схватки шли каждую минуту. Доктор вышел из палаты. Деменев ждал его в коридоре. Он был чернее тучи.

— Какие сейчас проблемы, доктор, я заплачу сколько скажете, сделайте же что-нибудь, наконец!

— Признаться, я первый раз вижу такое — третьи сутки в родах и нет никаких результатов. Схватки идут достаточно сильные, при такой интенсивности она должна была разродиться в течение сорока минут, а она бедняжка уже так долго такие муки терпит. Поверьте, это нечеловеческая боль.

— Так что ж делать! Дайте ей обезболивающее!

— Я не могу давать чаще одного раза в сутки. Сегодня будет последний раз. Иначе она привыкнет и не сможет без них жить.

— Тфу-ты! — Деменев плюнул и в сердцах выругался.

— Молитесь, милейший, молитесь, это все что нам остается. Я Вам обещаю, что если ничего не изменится, я завтра её прооперирую. Последствия вы знаете.

Доктор вышел, протерев очки. Деменев направился в гостиницу.

До полуночи Юлия мучилась от разрывающей её боли. Лука Лукич принес снадобье и отдал Микитичне. Погладив Юлию по руке, он вышел из палаты. Юлия потянулась за стаканом, но Микитична заговорщицки подмигнув ей, отодвинула его:

— Не пей, детонька, сейчас к тебе придет кое-кто, будем тебя спасать.

— Да что с Вами! Дайте мне лекарство! Не мучайте меня!

Дверь приоткрылась, и всклокоченная Колькина голова вопросительно уставилась на Микитичну:

— Я привел.

— Давай её сюда, милок!

В дверь протиснулась грузная бабка, неопрятная, седая, с кошелкой в руке. Юлия застонала и отвернулась. Бабка была похожа на ту знахарку, что прокляла ее в детстве как две капли воды. Юлия даже испугалась, внезапно вспомнив о том проклятье — неужели она и впрямь умрет в родах, как кричала ей та страшная старуха.

Пришедшая подошла к постели и вытащила свечку и стакан. Налив в стакан воды из бутылки бабка разбила в него яйцо и поставила в изголовье постели Юлии, затем зажгла свечку и стала обходить с нею постель. Свечка трещала и чадила, искры сыпались как от бенгальского огня. Бабка покачала головой

— Это кто ж такой грех на себя взял. Сделано тебе, девка, сделано на смерть страшную. В наших краях кроме меня так никто не сможет, да и я бы не стала. Это не наши умелицы.

Бабка взяла в руки стакан с водой и поднесла к лицу Юлии:

— Вон, гляди, все свернулось как вареное. Свеча трещит. Вижу я, вижу бабку старую, а перед ней девку молодую чернявую, вижу, волос твой в яйцо кладут, а старуха яйцо на могилу снесла да закопала с наговорами.

Юлия с ужасом глядела на бабку. Боль, мучавшая её, становилась все сильнее, хотя, казалось, и так был уже предел.

— Сделайте что-нибудь!

— Малец твой заплатил мне щедро, уж я расстараюсь. А хочешь, мы этой змее тоже в ответ, что-нибудь сделаем…

— Не надо, помогите, просто помогите!

Бабка вытащила из кошелки еще одно яйцо и стала катать его по животу Юлии, бормоча молитвы и заклинания. Так прошло около часа. Боль стала другой не менее сильной, но совершенно по-другому ощущалась. Бабка бормотала все быстрее и быстрее, затем вскочила, спрятала яйцо в сумку и закричала:

— Вставай!

Юлия попыталась приподняться, но не смогла, бабка подошла к ней и рванула её за руку:

— Сдохнешь, если не сделаешь, как я скажу! Вставай!

Юлия, опираясь на её руку, сползла с постели. Бабка наклонилась прямо к её уху и прошипела.

— Если ляжешь опять — помрешь. Вставай, бери кровать и тащи её в другой конец комнаты. Как дотащишь до угла, так и разродишься. Ну! Давай! Бери! Жить хочешь!? Ребенка спасти хочешь!? Делай, как я велю!

Колька с Микитичной из-за двери наблюдали сцену, от которой волосы вставали дыбом на голове. Худая, измученная женщина с огромным животом поднялась, ухватилась за железные стойки тяжелой металлической кровати и рванула их на себя.

Откуда брались силы — Юлия не понимала. Она почему-то поверила этой страшной бабке и знала только одно — ей очень хотелось жить, ей очень хотелось спасти своего ребенка и спастись самой, и больше всего этого хотелось, наконец, чтобы боль прекратилась. Тяжеленная кровать сантиметр за сантиметром поддавалась. Боль в животе перерастала во что-то новое, Юлия чувствовала — то, что она делает, действительно помогает ей и с упорством обреченного продолжала тянуть кровать на себя. Бабка вышла из комнаты:

— Я все сделала, если она поступит как я сказала — сейчас же освободится, а мне надо освободиться от этого. — Она потрясла кошелкой перед носом у Кольки и прошмыгнула к выходу. Микитична вошла в палату. Юлия продолжала тащить кровать. Через полчаса она дотащила её до угла и с торжеством посмотрела на сиделку:

— Ребенок, он сейчас родится! Я чувствую!

Микитична бросилась к доктору. Через минуту оба были в палате. Юлия сидела на краю постели не в силах больше держаться на ногах. Доктор, осмотрев её, недоуменно почесал затылок:

— Действительно, началось! Нонсенс! Микитична! Готовь инъекцию, уколешь, как я скажу.

Давайте, Юлия Григорьевна, старайтесь, ребенок уже идет.

Она старалась изо всех сил. Ради ребенка, ради себя, ради Миши. Ощущение чего-то распирающего изнутри, разрывающего её на куски и выходящего из неё вызывало ужас и радость одновременно. Сейчас она увидит своего ребенка. Доктор повернулся к Микитичне и коротко и тихо бросил:

— Я принял. Укол!

Юлия даже не почувствовала боли от укола, она просто провалилась в мягкое розовое облако, сквозь которое чувствовала, как кто-то взял её на руки и понес куда-то. Она бредила, и ей снова виделся он: