Дыхание земли

Я подошла к камину. Две серебряные вазы с голубой росписью украшали его, две свечи горели в канделябрах, а посредине высились необычные часы со стеклянным циферблатом, за которым помещался еще один подсвечник. Часы были выполнены в форме овала, на который с обеих сторон опирались две расписные изящные фигурки – мужчины и женщины; я сразу узнала эту работу – она принадлежала севрскому мастеру Асье и, словно в насмешку, называлась «Радости брака»…

Я отвернулась. На голубом фоне стен ярко выделялись легкие золоченые рамы шелковых шпалер: сочетание на камчатном фоне золотистых, алых, зеленых цветов рождало удивительные, забавные, шаловливые сценки, сделанные явно по картонам Буше, – здесь юные дамы качались на качелях, ветер приподнимал юбочку у пастушки, тем временем как восхищенный поклонник любовался ею снизу. Зевс нисходил на Данаю золотым дождем… Потолок не был отягощен плафоном, лишь белая кружевная лепка покрывала его, и чуть ниже вдоль панелей виньетками шли гризайли в голубых тонах.

Мебель была легкая и вычурная, розового дерева – в стиле рококо. Легкие стулья «а ля рен» – излюбленные стулья Марии Антуанетты – стояли вдоль стен, обитые тканями с так называемым помпеянским рисунком работы Филиппа де Лассаля: на голубом фоне выделялся белый тонкий узор. Удобное креслице «кабриолет» с выгнутыми ножками стояло перед столом-консолью, а сама консоль была покрыта тонким слоем китайского лака с узором, набранным из розового дерева, ее ножки были украшены тонкой резьбой в виде завитков рокайль и гирлянд. Кресло-бержер, «пастушка», было сплошь затянуто обивкой, на сиденье лежала пуховая подушка. К «пастушке» был приставлен пузатый пуф, превращающий ее в шезлонг, словно звавший меня к отдохновению. Перед мягкой оттоманкой стоял миниатюрный столик для рукоделия, облицованный черепахой и перламутром, – на нем я заметила странный бумажный пакет, перевязанный шнурком, но, полагая, что я еще новичок в этом доме, решила не проявлять любопытства и не взяла его в руки.

Над этим изящным столиком и оттоманкой висела большая, поразительная по красоте картина – вернее, удивительное панно: белое с оттенком слоновой кости, оно было обрамлено позолоченной лепниной, и на фоне цвета морской волны была изображена изящная, затянутая в корсет женщина с зонтиком, красивая и светловолосая. Я не знала, кто это, но мне вдруг показалось, что она взирает на меня понимающе и не без дружелюбия. Что это за дама? Пожалуй, она чем-то была похожа на мою бабушку, принцессу Даниэль.

Кровать, громадная, занимающая половину большой комнаты, лишь с одной спинкой у изголовья и четырьмя деревянными колонками, на которых крепился огромный тяжеловесный балдахин на овальной раме, украшенной резьбой. Балдахин просто сверкал, расшитый ослепительными золотыми нитями, золотые витые шнуры спускались к самому изголовью. Эта кровать называлась «дюшесс», что значит «герцогиня»… Снова будто на меня рассчитано. Кровать была уже расстелена, целая гора пуховых подушек возвышалась над белой пеной простыней.

Рядом с кроватью стоял столик для умывания, а чуть дальше – миниатюрный кофейный столик с крышкой из лилового мрамора. На нем был поставец орехового дерева и фарфоровый кофейный сервиз, отделанный узором «морская пена».

Над входной дверью, в резном обрамлении, были укреплены живописные панно – дессю-де-порты. Прямо напротив этой двери устроена стеклянная дверь на балкон, украшенный ажурной кованой решеткой. Здесь, вероятно, открывался неплохой вид. Меня удивило другое. В спальне, казалось, не было окон. Против двух больших, золоченых, ослепительных зеркал, оправленных в золото, – над камином и над консолью, – сияли два таких же зеркала, в тех местах, где должны быть окна. Недоумевая, я подошла ближе и только тогда поняла: это были зеркала-ставни; днем они искусно прятались в обшивке стены, вечером – закрывали оконные проемы. Окнам, увенчанным очертаниями арки, точь-в-точь вторила форма зеркал.

Я облегченно вздохнула. Здесь было ослепительно, но и уютно. Очень приятно потрескивали дрова в камине. Мягкая кровать белела так маняще, что если бы не мысль о скором появлении герцога, я бы, ей Богу, сразу улеглась и заснула.

Но теперь предстояло заняться кое-чем другим.

В спальне было четыре двери. Я потрогала каждую: одна из них была ложной, сделанной просто для симметрии, а другие вели в туалетную комнату, в ванную и в молельню. Туалетная комната была устроена еще легче, воздушнее; стены ее были затянуты изумрудным гипюром и кружевами, камин был совсем маленький, а вся обстановка состояла из дамского бюро-секретера, туалетного столика и зеркал.

«Здесь мне предстоит жить, – подумала я. – Если оценивать все увиденное чисто внешне, это совсем-совсем недурно». Мне нравилась эта комната. Она даже напоминала мне немного ту обстановку, в которой я жила в юности; к тому же я любила голубой цвет, и герцог словно угадал мои вкусы. Впрочем, тут я пыталась себе польстить: нельзя же предположить, что спальня заново обставлена для меня. Мебели, вероятно, уже лет пятьдесят.

Скрипнула дверь. Я обернулась.

Странная, очень странная девушка стояла на пороге. Смуглая, черноглазая, с какой-то красной точкой между бровями, с черными волосами, заплетенными в пышную косу. Медные браслеты позвякивали на ее руках и босых ногах. Но самым странным был ее костюм: кусок невероятно пестрой ткани, не то лиловой, не то сиреневой, в которую она была закутана, облегал ее с ног до головы. «Индуска, – решила я сразу. – Но какого черта она здесь?»

– Вы горничная? – спросила я.

Она кивнула, а потом добавила как-то угрожающе:

– Моя тебя не понимай. Не понимай по-французски!

Ее странный тон навел меня на мысль, что она, возможно, не совсем нормальная. Дикий блеск в ее глазах мне не нравился. Но в целом она была красива, даже очень красива: с раскосыми черными глазами, большим алым ртом, смуглой гладкой кожей.

– Меня и не нужно понимать, – сказала я. – Пожалуй, вы мне не нужны. У вас ладони желтой краской накрашены, с такими ладонями нельзя быть горничной. Уходите!

– Я – Чандри, – сказала она в ответ почти надменно.

– Вот и отлично.

Видя, что она не понимает, я распахнула дверь.

– Уходите! Ваши услуги мне не нужны.

Она вышла, ничего не сказав и не поклонившись.

Недоумевая, как можно прислать такую горничную, я толкнула дверь в ванную комнату. Я давно научилась обходиться без служанок, и тем более – таких необычных. Право, если бы я не видела эту Чандри впервые, можно было бы подумать, что она имеет основания меня не любить.

Я повернула ключ в замке. Ванная комната была огромная, с баком и бассейном, выложенным голубыми и белыми фаянсовыми плитками, по-видимому, дельфскими. Множество серебряных зеркал сплошь закрывало стены, как некогда в ванной Марии Антуанетты, а промежутки между зеркалами были облицованы пейзажными изразцами нежных сиреневых тонов. Пар исходил от бака. Я повернула кран – очень горячая вода хлынула в бассейн…

Нежась в горячей воде, согреваясь, вдыхая душистый аромат мыла и белой пены, я видела десятки своих отражений в зеркалах. Волосы я тщательно подняла вверх, и шея теперь казалась лебединой. Касаясь выныривающих из воды плеч, округлых колен, нежных пальцев ног с розовыми ногтями, я думала, что эта ванная комната, несомненно, создана красивой женщиной. Она жила здесь до меня, она хотела любоваться собой, умножать свою красоту – недаром здесь так много зеркал…

«Несомненно, – подумала я, – при всем том, что я привыкла к бедности и аскетизму, роскошь куда более привлекательна. Несомненно также и то, что я создана для такой жизни: для уютных голубых спален, тонких простыней, тепла каминов и сияния хрустальных люстр… Настоящей женщиной можно себя почувствовать, лишь имея все это. Остается только выяснить, какую цену придется мне заплатить…» Мысль о том, что должен появиться герцог, вызвала у меня гримасу недовольства. Ванна расслабила меня, навеяла сонливое настроение, да и за день я так была измучена… Меньше всего на свете мне хотелось спать с этим чужим мужчиной.