Свод (СИ)

Густые, непроходимые заросли начали расступились. Пан Альберт выехал из них первым, за ним Якуб, Пятрок и Глеб. Путники упёрлись в крутой песчаный откос, на самом верху которого и росли те самые, видимые ими издалека сосны. Если здесь и была возможность взобраться наверх, то только пешком, цепляясь за выступающие из песка корни деревьев и чёрные коряги, оставшиеся, как видно, после давнего, лесного пожара. Пришлось ехать вдоль этой неприступной границы до тех пор, пока не нашлось место, где можно было бы, спешившись, и ведя за собой лошадей, взобраться наверх.

К тому времени хмурое осеннее небо незаметно опустило свой тяжёлый потолок. Пошёл мелкий дождь, а разогнавшийся над лугом ветер, встречая непрошеных гостей, злобно по-змеиному зашипел в высоких сосновых кронах.

С большим трудом поднявшись наверх откоса, они снова сели в сёдла и так же цепочкой въехали в лес. День клонился к вечеру, опускался сырой полумрак, окрашивающий окружающий их пейзаж в недобрые, тёмные тона.

Якуб поравнялся с паном Альбертом и поехал рядом с ним. Разговор не клеился. Вокруг стояла мёртвая тишина. Её нарушал только натягивающий непогоду ветер, что отзывался слабым шумом высоко над головами всадников.

Война прекрасно понимал, что, и тишина, и опускающийся зловещий полумрак, и недоброе предчувствие, упрямо засевшее в его мыслях, всё это надумано. Скорее всего, это просто шум ветра скрывал от него мягкие шаги лошадей, а удивляться осенью низкому, тяжёлому навесу туч было просто глупо. Да и тревогу, всё отчётливее ощущаемую с каждым шагом вперёд было легко объяснить. Ветер всё крепчал. Сорванные им и падающие с большой высоты сухие, тонкие ветки наполняли лес шорохами.

— Пан Альберт, — не в силах больше терпеть напряжение, перекрикивая шум ветра произнёс Якуб, — мне кажется, нужно брать чуть-чуть левее…

— Думаю, вы правы, — словно только и ждал этого, с готовностью ответил Патковский, — если ехать так же, мы выедем к хуторам…

Они одновременно повернули лошадей. Война вскользь бросил взгляд на мельницкого судью и похолодел. Пан Альберт был бледен, как покойник. Всё сгущающийся мрак низменного леса только добавлял болезненной черни его лицу. Якуб вдруг понял, что Патковский в данный момент был близок к обмороку. Находясь в плену у страха, этот пожилой человек старался выглядеть невозмутимым только благодаря страшному усилию воли. Война и сам почувствовал, как взмокли и заныли от напряжения его задеревеневшие пальцы. Невидимый страх коснулся сердца, и оно начало больно ухать, неприятно распирая грудь и ускоряя дыхание.

Только теперь, когда гонимые чувством страха зрение и слух обострились, Якуб стал догадываться, что так пугало Патковского. Позади них слышались шаги только одной лошади. Ещё миг и по спине молодого пана неприятно пробежали мурашки. Причиной тому стал полная тишина за спиной.

Война и Патковский, не сговариваясь, обернулись. В десяти шагах позади них понуро уставившись куда-то в чащу, стояла одинокая лошадь. Патковского сильно качнуло и он, сначала откинулся назад, а затем, попав в мягкие лапы обморока, словно мех с соломой рухнул на землю. Его лошадь, внезапно лишившись седока, стала нервно переступать стоя на месте. Она едва не наступила на руку широко раскинувшемуся на сыром хвойном настиле пану Альберту.

Тело Якуба, наблюдавшего за этим, налилось ватной мягкостью, отчего движения охваченного ужасом Войны стали едва ли не быстрее передвижений личинки хруща. Он медленно повернулся в седле, пытаясь сообразить, как же ему сейчас исхитриться и удержать подле себя лошадей, лишившихся седоков? Отчего-то именно это желание упрямо засело в его гудящей, словно улей голове. Стоило ему, потакая этому желанию, развернуть своего коня, как тихий прикорневой лес вдруг дохнул ему в спину внезапным порывом ветра и запахом перепревшего тряпья.

Лошади вздрогнули, но остались на местах. Насторожившийся Якуб, толкаемый чувством самосохранения, обернулся. Лес вокруг был недвижим, и всё было бы как прежде, если бы только не этот тошнотворный, гнилостный запах.

Война так и не понял, что произошло. Притягивая к себе его внимание, перед ним поплыли в магическом мареве медные стволы сосен. И вдруг они будто расступились, пропуская летящего прямо на него призрака Юрасика!

Дыхание Якуба остановилось. Он почувствовал страшный удар. Призрак схватил его железными когтями, прижал к себе и, мощно, словно взмахивая крыльями, поволок куда-то вверх. Якуб ничего не видел. Полуистлевшее, безобразное тряпьё одежды нави полностью накрывало его голову, а трупная вонь и сильная хватка не давали возможности вдохнуть. Война чувствовал, как его одежда стала пропитываться холодным трупным соком.

Полёт был недолгим. Юрасик, даже не долетев до вершин деревьев, вдруг вернулся назад и бросил полуживую жертву на землю. Война упал на спину. Удар был настолько сильным, что Якуб не мог не вдохнуть, не выдохнуть. Из последних сил он перевернулся на бок, захрипел и …провалился в бездну…

Едва подъехав к месту предполагаемой встречи, староста стал беспокоиться. Необъяснимое ощущение опасности безудержно толкало его немедленно отправиться на встречу пробирающимся через лес товарищам, и только чувство долга, скреплённое договором на лугу у Жерчиц, удерживало его на месте. По всем расчётам пана Станислава Война, Патковский и оставшиеся с ними люди, двигаясь напрямик, должны были появиться в условленном месте раньше отряда старосты.

Прошло ещё немного времени, и пан Станислав стал колебаться. Вечерело, усиливался дождь и Жыкович, чувствуя неладное, послал двоих людей в сторону кавальских хуторов, на тот случай, если его товарищи, пробираясь через чащу, взяли намного левее положенного. Вскоре посланные на хутора люди вернулись, сообщив, что там пана Альберта и пана Войну никто не видел.

Подходило время принятия решения. Староста, не рискуя скомандовать всему отряду двигаться на встречу заплутавшим в лесу, оставил в поле троих людей так, чтобы их, в случае чего, было хорошо видно Войне и Патковскому. В этот момент вдалеке, едва различимые на фоне вечернего леса, появились силуэты людей. Даже издали было видно, что их гораздо больше, чем четверо, поэтому староста, приказал тем, кто получил во временное пользование панские сабли и кавалерийские шашки, приготовиться к бою и сопровождать его.

Нужно отдать должное Жыковичу, человек он был опытный, обстоятельный, смелый и, хотя из-за собственного живота особой поворотливости в бою от него ожидать не приходилось, командовал пан Станислав толково и со знанием дела.

Возглавляемый им отряд подъехал к лесу. Тут же к ним на встречу вышел какой-то мужик со страшной, нечёсаной бородой, ведущий под уздцы лошадь, на которой, обнимая её за шею, то ли лежал, то ли сидел пан Патковский. За ними вышел ещё один бородач, ведя под уздцы второго скакуна, на котором, изогнувшись в болезненной позе, сидел молодой Война. Следуя за его смирным животным, привязанные к панскому седлу, из леса вышли ещё две лошади без седоков.

Пространство перед выстроившимся дугой отрядом старосты заполнила, по меньшей мере, полусотня каких-то бродяг. Вперёд вынесли укрытые лапником сосновые носилки, на которых лежал какой-то окровавленный человек. Люди из отряда пана Станислава испуганно переглядывались.

— Кто вы? — раздираемый пляшущими в его голове вопросами, властным, полным силы голосом спросил староста.

Ответа пришлось ждать достаточно долго. Летавший среди чужаков шорох никак не мог найти того, кто осмелится бы заговорить:

— Думаю, пан Станислав, ты догадался кто мы такие? — услышал он незнакомый голос.

Жыкович не видел говорившего. Похоже, что он специально прятался от его внимательных глаз. Никто не выделялся среди разношёрстной толпы вызывающим взглядом, стало быть, любой из этих людей мог разговаривать с ним, прикрываясь впередистоящими.

Жыкович не стал тратить время на определение адресата:

— Я-то догадываюсь, — деловито откашлявшись, сказал он, — да и вы, как видно знаете, кто перед вами. Однако ж тем, кто не знает, скажу, что я пан Станислав Жыкович, староста королевского мельницкого староства. Вы, как я понимаю, люди Базыля Хмызы, …захватили пана Патковского и пана Войну и теперь собираетесь устроить здесь торг?! — пан Жыкович, не дав как следует разыграться чувству досады, тут же остыл. — Что ж, — горько вздохнул он, — во спасение их душ, мне сейчас не пристало торговаться. Но, как ни крути, а придётся вам подождать, господа хорошие, потому, как тех денег, что у меня собой есть, хопіць хіба што на посную вячэру[83] вашему атаману…