Неугасимый огонь

– Прости меня…

– Мне нечего тебе прощать, это прости меня ты, – ласково пыталась утешить его Софья.

Он немного помолчал.

– Софья, я люблю тебя. Можешь над этим смеяться, можешь рассказывать кому угодно о том, какой дурак этот горбун Пабло Луис, но все равно будет так, как есть: я тебя люблю и это истинная правда.

– Я знаю и чувствую это, – шептала она, – и поэтому мы здесь.

Это была правда. Софья поступила так не из-за Хавьера и его хитроумных уловок, во что бы то ни стало сделать из нее женщину, в которую бы влюбился Пабло и не потому, что у нее не оставалось выбора. Она могла бы отказаться, и Хавьер бы против этого не возражал бы, она в этом не сомневалась. То, что Софья испытывала к Пабло даже отдаленно не напоминало ту любовь, о которой она пела в своих песнях. К нему она испытывала жалость, нежность и теплоту. Софья прекрасно понимала, что из всех мужчин, которых она знала, он был единственным, кто действительно очень нуждался в ней.

– Я не смеюсь над тобой, – шептала она, – и никогда не смеялась, Пабло. Клянусь тебе.

Аллея Дохлой Собаки являла собой узкий проход между двумя улочками в беднейшем районе Мадрида. Посреди нее проходила сточная канава, в которую стекала гнилая от помоев и мочи вода. Выложенная из булыжника пешеходная дорожка была узкой и неудобной, и пройти вдоль канавы, не попав ногой в зловонную жижу ни разу, не представлялось возможным. Два нищих одновременно вошли в аллею, но с противоположных ее концов.

«Иди за мной, – прошептал один из них, когда они встретились у низкой двери в облупленной стене дома. Толкнув ее, оба прислушались. Второй, сгорбленный, скорее всего под бременем прожитых лет, пригнулся еще ниже, когда они входили в дом. Другому пригибаться не пришлось, – он был невысокого роста.

Они вошли в грязную и зловонную каморку. Ее довольно высокий потолок одному из них позволил выпрямиться. Теперь его можно было разглядеть – прилично одетый молодой сеньор.

– Странное место для обсуждения деловых вопросов, – осмотревшись, заключил Роберт.

– Наши вопросы сами по себе достаточно странны. Меня в Мадриде многие очень хорошо знают, а это одно из немногих мест, где я не опасаюсь быть узнанным.

– Вы имеете в виду, что здесь, в этой клоаке вашего элегантного города людям наплевать на то, кто у них алькальд?

Тот, кто привел Роберта сюда, зажег свечу и поставил ее на бочку, служившую столом. Его улыбающаяся физиономия, выхваченная из мрака светом мерцающего огарка, походила на ухмыляющийся череп.

– А что, у вашего лондонского мэра по-другому? – поинтересовался Хавьер.

– Думаю, что нет. Политиков мало заботят подобные места. А они существуют в любом городе мира.

– Согласен. – Хавьер запустил руку в лохмотья, которые были на нем, и вытащил сложенный листок бумаги.

Он положил его на растрескавшееся дерево бочки.

– Это моя доля сделки, – объявил он.

– А вот и моя, – Роберт бросил на бочку рядом с листком кожаный мешочек. – Не желаете ли пересчитать?

Алькальд покачал головой.

– Не думаю, что после всего Вы способны на столь примитивный риск, сеньор.

– Нет, – согласился Роберт, – не способен.

Организовать эту встречу оказалось невероятно трудно. Даже тогда, когда Роберту стало известно имя человека из Мадрида – кредитора дона Доминго, которому тот должен был десять тысяч реалов. Чтобы собрать эту сумму Роберт был вынужден продать кое-что из вещей: золотые украшения, часть столового серебра, жемчуг Марии Ортега. Для выходца из семьи Мендоза операции с распродажей вещей являлись крайне опасными, узнай об этом кто-нибудь из деловых кругов и могло последовать официальное заявление о финансовой несостоятельности дома Мендоза. Поэтому потребовались всякого рода агенты, агенты этих агентов, посредники, запутанные каналы связи между продавцом – Робертом и покупателями. Наконец, с огромными сложностями и ценой невероятных потерь времени сделки были завершены.

После этого потребовалось не меньше времени, чтобы поставить в известность мэра Мадрида, алькальда Хавьера о том, что ему, как тайному кредитору скончавшегося Доминго Мендоза долг в десять тысяч реалов может быть выплачен, а долговая расписка должна быть возвращена. Роберт развернул документ и быстро пробежал его глазами.

– Вы удовлетворены? – спросил Хавьер.

– Совершенно. – Роберт протянул руку и поднес бумагу к пламени свечи.

Роберт держал горящую бумагу до тех пор, пока огонь не начал лизать его пальцы, затем он бросил ее на пол, где она превратилась в пепел.

– Дело сделано, – произнес он и растер ногой пепел по полу.

Хавьер тем временем засовывал мешочек в карман своих лохмотьев. Роберт смотрел на пожилого мужчину, пытаясь понять, что он в нем больше вызывает: любопытство или отвращение.

– Ну, а теперь, когда все позади, могу я у Вас спросить: какую цель Вы преследуете? – задал Роберт вопрос.

– Вам это непросто понять, но дело в том, что эти земли, cortijo, принадлежащие Мендоза, представляют огромную ценность.

– Но разве вы смогли бы заполучить ее через суд за долг всего лишь в десять тысяч реалов, если бы его не вернули?

Хавьер снова улыбнулся.

– Слухи, знаете ли… Конечно, в них ничего неопределенного, но один скажет одно, другой другое… Где-нибудь прозвучит намек, что, мол, всевластные Мендоза уже вовсе и не такие, что глупость одного из них позволяла транжирить наживаемое годами и поколениями. А в такой ситуации риск, я полагаю, дело стоящее.

Роберт слушал его и понимал, от какой серьезной опасности он сейчас избавил дом Мендоза. И как несложно вляпаться в руки вот такого алькальда, который не упустит возможность разорить любого, кто теряет контроль над собой.

– Вот мы и встретились, наконец, дорогой кузен. Сожалею, что не смог быть твоим гостем в Кордове, но меня занимали другие дела.

– Да, – согласился Роберт. – Принимаю. Какое везение, что мы сумели встретиться в Мадриде.

Пабло сделал жест рукой, давая понять, что с ним согласен.

– Да повезло, а этот дом достаточно вместителен и его для нас двоих вполне хватит.

Дом стоял особняком и имел двадцать комнат. Он находился на окраине Мадрида. В нем не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего великолепие дворца в Кордове. Он был массивный, без следов элегантности – неуклюжая постройка о четырех углах, возведенная в прошлом веке Мендозой, который скончался прежде, чем ему посчастливилось разместиться в нем. Роберту стало известно, что над домом нависла угроза быть конфискованным за долги по так называемому праву «удержание имущества до уплаты долга». Ему было интересно, знает ли об этом кузен.

– Извини, это место не вполне уютное, – сказал Пабло. – Оно редко используется. Мне кажется, что я первый из Мендоза, даже считая прошлые поколения, который так часто бывает в Мадриде.

– Ну почему, вполне удобный дом, – пытался вежливо с ним не согласиться Роберт. – Я благодарен тебе за оказанное мне гостеприимство, Пабло. Твоя мать была так любезна предложить мне остановиться в этом доме, если случится оказаться по делам в Мадриде. Мы ведь и не знали, что ты здесь.

– Конечно, конечно. Оставайся в этом доме столько, сколько пожелаешь. Я еще не знаю, чем займусь после воскресенья, но мои слуги будут в курсе моих дел.

«И сколько же еще времени мы сможем выдержать этот перепляс, разыгрывая вежливую трепотню и выясняя уязвимые места каждого из нас», – спросил себя Роберт.

– Я побуду, но лишь до тех пор, пока не начну тебе докучать. – Пабло принялся уверять его в обратном, но Роберт лишь улыбался.

– Кажется, у нас есть кое-что общее с тобой – цвет одежды, например. Согласись, сейчас немногие мужчины одеваются в Испании в черное, – неожиданно заявил Пабло. – Может, в Англии по-другому? – добавил он.

– В целом нет. Цветные сюртуки и штаны до колен очень популярны. Но для меня они не существуют.

– А у меня несколько другие причины, – говоря это, Пабло весь перекосился. – Но ты, я думаю, сможешь меня понять. Ты случайно не знаешь, когда сомбреро и черная накидка вышли из моды в Мадриде?