Проклят и прощен

Предложение Лили звучало очень искреннее, но адвокат, очень огорчившийся сравнением с «дедушкой», был еще в раздраженном состоянии.

— Нет, благодарю вас, — возразил он. — Я сам это сделаю, если вообще еще решусь на это.

— Но только не в пятницу! — попросила Лили. — Сегодня опять этот несчастный день, который наверно и есть виновник вашей неудачи. Ведь фрейлейн Гофер предсказала вам!

— Мне нет дела до фрейлейн Гофер и ее предсказаний, — отрезал Фрейзинг так сердито, что молодая девушка посмотрела на него с испугом.

— Ах, как жалко! Как раз Эмму Гофер я и хотела предложить вам в супруги.

Это было уж слишком для юриста; он вскочил.

— Вы насмехаетесь надо мной! Ведь вам известно, в каких я отношениях с нею! Она ненавидит во мне сухого юриста, а я ненавижу в ней олицетворенное суеверие, и мы не делаем из этого никакой тайны.

Он со злостью схватил шляпу и собирался, по-видимому, взять пальто, чтобы поскорее покинуть дом, где так безжалостно осмеивали его чувства, но Лили не трогалась с дивана.

— Вы ошибаетесь, дядя советник! — хладнокровно сказала она, — вас любят.

— Где? Как? — воскликнул до крайности пораженный Фрейзинг, останавливаясь перед молодой девушкой.

— Эмма Гофер любит вас, — повторила молодая девушка, — только она не показывает вам этого.

Адвокат положил шляпу на стол, снова уселся на диван и спросил деловым тоном:

— Откуда вы это знаете?

Лили смутилась. На самом деле она ничего не знала, и ее уверение было ни на чем не основано. Она забрала себе в голову доставить своему «дяде советнику» короткое, маленькое да», которого он так желал, и поскольку уже две дамы в Розенберге навязали ему несносное «уважение», то в жертвы без малейших колебаний была избрана третья. Высказав свое смелое уверение, Лили принуждена была держаться его и второпях нашла столько доказательств в защиту своего мнения, что наконец и сама ему поверила.

Фрейзинг слушал ее с таким вниманием, что лучшего нельзя было и желать. Сразу можно было заметить, как ему приятно, что наконец нашлась женщина, питающая к нему, помимо «уважения», и другие чувства. Мысль, что кто-то хранит в сердце тайную любовь к нему, скрываемую под видом неприязни, была чрезвычайно лестной. Когда Лили кончила, он с глубоким вздохом произнес:

— Отложим пока это дело. Я не могу думать об этом после горького разочарования, но благодарю вас за участие, и... не говорите фрейлейн Гофер, зачем я сегодня приезжал в Розенберг.

— Она об этом не узнает ни полуслова! — заверила его Лили, дружески подавая своему отвергнутому жениху шляпу и помогая надеть пальто.

Фрейзинг принимал это охотно, привыкнув, что после каждого отказа ему всегда высказывают дружбу и благодарность.

Еще раз грустно взглянув на молодую девушку, он попрощался с ней.

В сенях он встретил флейлейн Гофер, спускавшуюся с лестницы, и низко, с необыкновенным уважением, поклонился ей. Она выразила сожаление, что госпожи Гертенштейн нет дома, и пригласила немного подождать, так как хозяйка скоро вернется; он отказался, отговариваясь недостатком времени, и обещал приехать на будущей неделе. Фрейлейн с удивлением заметила, что он остановился в дверях и бросил на нее долгий и какой-то особенный взгляд, а потом еще раз низко поклонился и исчез.

Полчаса спустя вернулась Анна. Она уже сняла в своей комнате шляпу и шубку и теперь просматривала полученные письма, лежавшие на столе. Бросив мимо-летный взгляд на письма, адресованные на ее имя, она заинтересовалась письмом к сестре и только что устремила на него тревожный, озабоченный взор, как дверь отворилась и в комнату по обыкновению с шумом влетела Лили с букетом фиалок в руке. Подбежав к сестре, которая при ее появлении бросила заинтересовавшее ее письмо на другие, Лили без всяких приготовлений принялась рассказывать, что она пережила в этот день. В восторге от полученного предложения, чувствуя себя совсем взрослой, она передавала случившееся с таким волнением и так бессвязно, что Анна сначала ничего не поняла.

— Дитя мое, рассказывай спокойнее! — сказала она. — Кто тебе сделал предложение и кто просил твоей руки?

— Дядя советник! — воскликнула Лили, торжественно размахивая букетом. — Он не знает, что я тогда стояла за дверью и все слышала. Я ему тоже предложила вечную дружбу и уважение, от этого он чуть не заплакал.

Анна неодобрительно покачала головой.

— Я не понимаю Фрейзинга. Как может человек, такой серьезный и толковый в своем деле, в этом отношении постоянно ставить себя в смешное положение. Он неизлечим.

— О, я вылечу его, — с уверенностью проговорила Лили. — Я достану ему жену.

— Лили, оставь свои детские шалости! — с упреком произнесла молодая женщина.

Однако Лили, в которой только что проснулось чувство собственного достоинства, приняла эти слова с большим неудовольствием. Она поднесла свой букет к самому лицу сестры, требуя, чтобы с этих пор с нею обращались, как со взрослой, объяснила, что теперь многое понимает «в этих вещах», и вдобавок пригрозила сделаться «госпожой советницей юстиции».

К сожалению, ее речи не произвели ни малейшего впечатления на Анну. Она отняла у сестры цветы, положила их на стол и сказала серьезно и решительно:

— Оставь глупости и слушай! Мне надо поговорить с тобой серьезно.

Лили сразу притихла. Она знала этот взгляд и тон, перед которым питала благоговейный страх, чувство собственного достоинства мигом исчезло, и она робко взглянула на сестру.

— Я уже несколько раз видела этот почерк, — сказала Анна, доставая письмо, — но думала, что ты переписываешься с кем-нибудь из своих бывших учителей. Только сегодня я заметила, что это письмо из Верденфельса. Кто же пишет тебе оттуда?

Молодая девушка покраснела до корней волос, но ответила не колеблясь:

— Барон Пауль Верденфельс.

— Вот как! Он тебе часто пишет, и ты, вероятно, отвечаешь ему. Почему же ты скрывала это от меня?

— Потому, что ты была так жестока, что не хотела сказать ему ни одного слова утешения! — горячо заговорила Лили. — Я описала тебе его отчаяние, сказала, что он готов на самоубийство, но ты не хотела ничего слушать. Тогда я сама решила помочь ему, позволила ему писать и скрыла это от тебя, потому что ты запретила бы мне переписываться с ним. Но я не позволю запретить мне утешать несчастного и спасти его от смерти. Только мои утешения и привязывают его к жизни, он говорит мне это в каждом письме.

Она остановилась, задыхаясь от волнения. Испытующий взгляд Анны остановился на лице молодой девушки, не догадывавшейся, как много сказало это страстное возбуждение.

— Лили, я в твоем присутствии вскрою и прочитаю это письмо, — многозначительно сказала Анна.

— Пожалуйста, сделай это! — с той же горячностью воскликнула Лили. — Ты увидишь, что там говорится только о тебе.

Анна распечатала письмо и начала читать. Это было довольно объемистое послание на трех листах, начинающееся очень меланхолически. Пауль писал, что никогда не забудет об утраченном идеале, говорил о своем грустном и безрадостном будущем, но спешил прибавить, что в этом будущем он видит по крайней мере один «светлый луч утешения», и рассыпался в благодарностях перед своей юной утешительницей. Извинившись, что пишет, не дождавшись ответа на предыдущее письмо, он продолжал в более спокойном тоне, вспоминал об известном орешнике у подошвы горы, к которому чувствовал удивительное стремление. Затем коснулся тяжелых отношений в Верденфельсе, обязывающих его теперь быть возле дяди, и об отложенном переезде в Бухдорф. Далее следовало подробное описание его будущего гнезда.

Пауль описывал Лили господский дом, парк, все поместье с его окрестностями, излагал свои планы улучшений и исправлений, — одним словом, делал ее поверенной своего печального будущего, которое, впрочем, судя по его описанию, представлялось не таким уж грустным, так как молодой владелец был явно в восторге от своего нового имения. Он приводил в письме смешной рассказ о комичном происшествии, случившемся с Арнольдом в Бухдорфе. И только в конце письма молодой человек, казалось, вспомнил о своем отчаянии и смелым оборотом возвратился к первоначальному тону, объясняя, что если он на несколько мгновений и забывает свою жестокую судьбу, то все же на сердце у него тяжелый гнет, который только Лили может облегчить своим скорым ответом.