Проклят и прощен

Вильмут выпрямился во весь рост.

— Вы, кажется забыли, что говорите со священником? Раймонд фон Верденфельс — для вас плохой наставник. От него вы научились этому сопротивлению церкви, от него же вы должны были узнать, к чему ведет отказ церкви в своей благодати. Не вызывайте меня на борьбу, может наступить день, когда мы станем врагами.

Он стоял перед молодым человеком во всеоружии власти священника, требующего полного подчинения от каждого верующего, какого бы он ни был звания. Но ясные глаза Пауля не избегали его взгляда, и его голос зазвучал еще громче, когда он снова заговорил:

— Другими словами, вы угрожаете устроить мне в Бухдорфе такой же ад, как устроили моему дяде в Верденфельсе? Вы хотите и там всех восстановить против меня? Как вы соединяете эти угрозы с обязанностями священника — ваше дело, но наше — защищаться, и мы это сделаем! Я не боюсь духовной розги, как ваши крестьяне, и постараюсь отучить от этого страха крестьян в Бухдорфе. От верденфельцев я отказываюсь — под вашим влиянием они слепы и безвольны. В своем новом родном уголке я позабочусь о просвещении крестьян, потому что вижу теперь особенно ясно, насколько это необходимо. Если вы бросите мне перчатку, я подниму ее, и тогда, может быть, начнется новая война.

В этих словах звучала уже не задорная заносчивость молодости, но твердая решимость, как порука в том, что обещание будет приведено в исполнение. Это почувствовал и Вильмут, и его взор устремился на молодого человека с таким выражением, словно он хотел взвесить силы своего противника.

— Вы весьма чистосердечны, барон! — сказал он с прежним непоколебимым хладнокровием. — Теперь я во всяком случае знаю, чего следует ожидать от нового владельца Бухдорфа, и буду считаться с этим. В настоящую минуту вы — гость в моем доме, в противном случае...

— Не беспокойтесь, я уже ухожу! — перебил Пауль. — Одно прошу вас сообщить крестьянам: после всего случившегося я считаю необходимым носить при себе заряженный револьвер, и если кто-нибудь из этой разбойничьей шайки осмелится покушаться на жизнь моего дяди, я его тут же застрелю. Мы теперь на военном положении, и я думаю, что имею право защищаться! — и с коротким, гордым поклоном, на который не получил ответа, Пауль вышел из комнаты.

В сенях молодой человек на несколько секунд остановился, «чтобы побороть волнение», как он говорил себе, но его взгляд, с тоской устремленный на противоположную дверь, давал другое объяснение этой медлительности. Потом, словно недовольный собой, он поднял голову и хотел уйти. Тогда заветная дверь тихонько отворилась и так же бесшумно закрылась. Оттуда выскользнула легкая, изящная фигурка и остановилась перед молодым бароном.

— Фрейлейн Вильмут! — воскликнул Пауль, приятно удивленный. — Как я искал случая увидеться и поговорить с вами хоть одну минуту!

Лили взглянула на него блестящими глазами и доверчиво протянула руку.

— Благодарю вас, господин Верденфельс! — с искренним чувством проговорила она, понизив голос. — О, благодарю вас!

— Меня? За что же? — с удивлением спросил Пауль, но удивление не помешало ему быстро схватить протянутую ему руку и удержать ее в своей.

— За то, что вы наконец сказали правду кузену Грегору! На это никто не решается, и он мнит себя непогрешимым. Но вы основательно пробрали его! Это меня очень радует, вот за что я вам благодарна. Так ему и надо!

Лили топнула ножкой и погрозила маленьким кулачком в сторону кабинета. Это ребяческое одобрение объявлению войны привело Пауля в восхищение.

— Значит, вы не боитесь моего еретичества? — с улыбкой спросил он, целуя ее руку, которую по-прежнему не выпускал. — Вы, двоюродная сестра священника?

— В нашем институте мы все были свободомыслящие, — с чувством собственного достоинства объявила Лили. — Потому-то Грегор и был с самого начала против него, он хотел, чтобы я воспитывалась в монастыре, но Анна не допустила этого. Я вполне согласна с вами, господин Верденфельс. Я тоже не боюсь духовной розги. Освободите от нее Бухдорф! Я так хотела бы помочь вам в этом!

— И я хотел бы этого! — невольно признался Пауль.

Никогда его маленькая союзница не казалась ему такой восхитительной, как в эту минуту, когда она, искренне возмущаясь и вся раскрасневшись, стояла перед ним. Он наклонился к Лили и, глядя ей прямо в глаза, тихо произнес:

— Мы давно не виделись; вы когда-нибудь вспоминали обо мне?

На губах Лили мелькнула плутовская улыбка.

— Об этом вы сами позаботились. Вы ведь довольно часто писали мне.

— Завтра я опять напишу, — поспешно воскликнул Пауль. — Я вам письменно изложу планы всех своих реформ, касающихся Бухдорфа, а вы мне ответите с первой почтой, неправда ли?

Где-то стукнула дверь, и Лили, так храбро собравшаяся помогать своему другу в его реформах и в борьбе, испуганно вздрогнула.

— Мне надо уйти, — прошептала она. — Если Грегор сюда придет...

— Тогда спаси нас, Боже, обоих! — смеясь, сказал Пауль. — Но вы правы, я не смею здесь оставаться. Прощайте, Лили, постарайтесь не совсем забыть меня!

Он опять поцеловал руку девушки, еще несколько раз повторил это приятное занятие, пока наконец не ушел.

Лили некоторое время смотрела ему вслед, думая над его словами: «Постарайтесь не совсем забыть меня!». В его словах звучала искренняя просьба, хотя, собственно говоря, это само собой разумелось. Но как необыкновенно нежно он произносил ее имя и как пытливо смотрел ей в глаза!

В молодой девушке в первый раз проснулось подозрение, что этот взгляд и тон относились не только к поверенной и утешительнице, какой она исключительно считала себя до сих пор. При этой мысли Лили вдруг стало страшно и ее сердце так сильно забилось, что она невольно прижала к нему руку. Однако это нисколько не помогло, сердцебиение не унималось. Лили все снова возвращалась к той же мысли, и она уже не казалась ей страшной. А что если Пауль действительно осознал безнадежность своей первой любви? Все находили, что обе сестры очень походили друг на друга; может быть, и он находил это?

Опустив глаза, с раскрасневшимися щеками вернулась Лили в кабинет, но уже не застала там Анны. Дверь в соседнюю комнату по-прежнему была закрыв та, теперь оттуда доносились звуки голосов, но девушка и не думала подслушивать, а бросилась в большое кресло, довольная, что может в одиночестве отдаться своим мечтам.

Вильмут с хмурым лицом ходил взад и вперед по приемной, занятый мыслями, которые возбудил в нем разговор с Паулем. Он видел, что молодой человек, вовсе не принимавшийся им во внимание, становился опасным противником. Для владельца Бухдорфа не существовало тех условий, которые давали священнику власть над владельцем Верденфельса, и из слов Пауля стало ясно, что он будет пользоваться этой привилегией.

Неожиданно дверь отворилась, и в комнату вошла Анна. Быстро подойдя к двоюродному брату, очнувшемуся от тяжелых дум, она без всякого вступления произнесла глухим, задыхающимся голосом:

— Теперь ты видишь, Грегор, до чего довела эта несчастная вражда?

— Ты слышала, о чем мы говорили! — с упреком проговорил Вильмут.

— Совершенно невольно. Ваши голоса раздавались так громко, что каждое слово было слышно. Так вот до чего дошло: жизни Раймонда грозит опасность, его хотят убить!

— Ты хочешь сказать, барона фон Верденфельса? — невозмутимо поправил ее Вильмут. — Но ведь ты слышала, я дал его племяннику обещание, что положу конец этим нападениям.

— Если только это еще в твоей власти! Боюсь, что уже поздно.

При этих словах по губам Вильмута пробежала гордая, полупрезрительная улыбка, и он уверенно произнес:

— Мои духовные дети привыкли следовать моему слову, они и на сей раз послушаются.

— Однако они на сей раз скрыли от тебя то, о чем сейчас рассказывал молодой барон. Ты ничего не знал об этом, ты, который все знаешь, все, что происходит в окрестностях Верденфельса! Ты вызывал духов ненависти и раздора — сможешь ли ты теперь одним мановением руки изгнать их? Я в этом сильно сомневаюсь.