Я - твое поражение (СИ)

— Филипп ещё никогда не был таким воодушевлённым. Он женится, Гефестион. По большой любви, причём. Так, во всяком случае, хочет, чтобы вы думали.

— Вот дела! Филипп может любить? Он и Карана, сына, не больно оплакивал. Только воздал необходимые почести и забыл.

— Для вас забыл, но я слышал, как по ночам он выл, точно подыхающий волк зимой. Нет, Гефестион, Филипп не так прост, как хочет казаться, вспомни, как он поступил с фиванцами. Уничтожил их как расу! Вырезал всех мужчин. Женщин сделал рабынями! Детей, что постарше, — утопил! От такого разорения они вряд ли оправятся в ближайшие годы. А афинян помиловал и даже вернул им пленных. Трусов, бежавших с поля боя, как стая зайцев, накормил и обласкал! Царь, видишь ли, хочет казаться просвещённым правителем в глазах классической Греции. Но всё вранье в его речах и поступках, и эта свадьба только начало ещё одной грандиозной затеи.

Желая выведать о достоинствах новой пассии Филиппа, я осторожно спросил:

— Говорят, она прекрасна и к тому же девственница.

— Ага, вроде того, и готова подарить ему много сыновей. А уж он позаботится об их царственном статусе.

Понимая чувства Павсания, я посочувствовал.

— Всё ещё любишь его.

— Не знаю. Временами мне кажется, что я излечился от своего чувства. А иногда, находит такая тоска, что хоть в петлю лезь. Филипп — мерзавец и предатель, и я сотню раз спрашивал себя — как можно любить такого человека? Как можно принимать из его рук подачки в виде должностей и богатства? Он же смертельно оскорбил меня! Я жалок, да?

Мой собеседник замолчал, не в силах продолжать. Плечи его опустились и, не скрываясь, Павсаний зашмыгал носом. Желая как-то выразить участие, я погладил его по руке.

— Ты не тряпичное чучело, которое бросают собакам на потеху, и не раб, покорно принимающий удары, ты — гордый македонец, мой друг и боги отомстят за твои слёзы.

— Боги? — вытерев предательские солёные капельки в уголках глаз, медленно протянул Павсаний. — Боги давно насрали на нас десять куч и смеются, глядя, как мы возимся в их дерьме.

— Молчи, несчастный! — испугавшись богохульных речей, я зажал Павсанию рот, оглядываясь в поисках подслушивающих слуг. — Ты не смеешь!

Он же не хотел был осторожным.

— Это ты не смеешь! Пока не смеешь, но придёт время, и Гефестион запоёт по-другому. Александр недалеко ушёл от Филиппа, ты повторишь мою судьбу в ещё более безумной форме.

Бросив озлобленного Павсания, я выскочил из пышных коридоров царского дворца и побежал в инженерный дворик, в своё обычное место, где с недавних пор предпочитал проводить свободное время. Встретил Мелеагра. Тот рассказал о способе строительства осадных башен с тентами из мокрой кожи, вместо оструганных досок, и в разговорах о преимуществах новинки как-то позабыл рассуждения Павсания.

Вечером прибежал взволнованный Феликс, сообщив, что меня немедленно хочет видеть Олимпиада. Вспомнив, сколько перед походом я потратил средств, добиваясь её благосклонности, подумал, что достиг цели и едва ли не бегом бросился по известной дороге. Как и в прошлые разы, в женском плаще и полупрозрачной накидке был проведён в её покои. Вот и знакомая фреска — Ахилл с телом Гектора, два золотых подсвечника, таинственно освещающие раскрашенную стену. Ложе в полумраке. Возлежащая на нём царица. Пока царица!

Я опустился на колени.

— Ты пришёл без подарка? — хриплый вопрос Олимпиады прозвучал как обвинение.

— Я не нашёл достойного, о моя повелительница.

Она молчала, видимо, решая, как поступить дальше. Я тоже не раскрывал рта. Наше немое противостояние длились несколько минут. И она смиловалась, снизошла до общения со мной.

— Правильно, мальчик, я сама выбираю себе подарки и от тебя хочу лишь одного — ребёнка Александра.

Я ослышался. Олимпиада решила пошутить надо мной? Может, она сошла с ума? Унижает? Смятение мыслей отразилось в чертах лица, и тогда, не сходя с ложа, царица поманила к себе, легонько прикоснувшись, пригладила мои волосы.

— Ну-ну, не смущайся. Боги прокляли тебя, Гефестион, редкой красотой. Я бы не удивилась, если бы в один прекрасный день ты был похищен каким-нибудь влюблённым олимпийцем. Потому неудивительно, что и Александр не желает никого иметь на своём ложе, кроме тебя. Я много думала и решила. Пусть твоя прелесть послужит на благо македонского дома. Слушай и запоминай: из числа знатных македонок я подобрала для Александра несколько девушек. Все они здоровы и могут произвести на свет отличных сыновей, а ты же поможешь им появиться на свет.

Смутно догадываясь об отведённой роли, я почувствовал, как сердце разваливается на части.

— Моя госпожа желает, чтобы я присутствовал в момент зачатия?!

— Желает. Всем, даже последней прачке, известно, что мой сын может кончить только в тебя. Так возбуди его, а после направь в более благословенное лоно. Как только хоть одна из них зачнёт, я дарую тебе своё благоволение. А пока не хочу знать, убирайся!

— Она мне угрожает! — у себя в спальне, вдали от посторонних взоров, я бушевал не на шутку.

— Она хочет, чтобы я подготовил Александра и сам же отдал какой-то девке! Сдохну, но не позволю любимому войти в женщину! Я его единственный филэ, и всегда им останусь!

Феликс бегал с холодными примочками и тазиками полными колотого льда, поминутно оттирая моё разгорячённое криками лицо, умоляя не выражаться так необдуманно, и вообще вести себя по тише. Гестия воздевала руки к небу, показывая на богов, дескать, даже они не одобряют моих действий. Кончилось всё тем, что я выгнал свою семью вон и заперся в одиночестве. Надо было оставить эмоции и рассудить здраво. Будь ты ремесленником, например, красильщиком кож, мы могли бы прожить много лет, не оглядываясь на мнение соседей. В конце концов, усыновили бы сироту, а то и двух. Кому какое дело, с кем ты входишь на ложе! Но ты наследник трона, будущий царь! Ты обязан связать себя с женщиной и иметь от неё детей. От одной мысли о твоей будущей свадьбе меня пронзало невидимым мечом, я задыхался и тонул в густой тине отчаянья.

О, если бы боги сделали меня девушкой! Я бы рожал тебе по ребёнку каждый год!

Снедаемый подобными мыслями, набросал письмо Аристотелю, полное глупейших просьб, и вскоре, измученный видением будущих страданий, уснул.

Меж тем, все готовились к свадьбе Филиппа. Олимпиада, которой твой отец дал решительный развод, негодовала, заставляя и тебя нервничать, срываться по пустякам. Тайно мне передали, что Александр решительно отверг все её просьбы о скорейшем зачатии наследника. Феликс с хитрой улыбкой прошептал мне на ухо слова, которые, в свою очередь, ему доставили за щедрую плату служанки.

— Я люблю Гефестиона и не хочу ранить его гордость.

По словам девушек, Олимпиада долго настаивала, взывая к твоему разуму, но не имела успеха.

— Только ты, Гефестион, в его сердце. Завидую!

— И не ты один! Многие желают моей смерти, а теперь и Олимпиада окончательно утвердилась в своей ненависти. Надо ждать больших неприятностей.

Феликс помрачнел, жалостливо взглянул на меня. Вдруг, решив пойти на попятную, предложил:

— Мы сможем прожить и вне двора. Я вот накопил немного, на первое время хватит.

— Без Александра мне жизни нет, просто с сегодняшнего дня нам надо стать осмотрительнее: что едим, с кем общаемся.

— А, кстати, насчёт общения! Аристотель прислал тебе письмо, вот оно.

Я выхватил из рук Феликса запечатанный сургучом маленький свиток и, убежав подальше, принялся жадно его читать. Учитель посылал мне множество приветствий и своё участие в возникшей проблеме, но ничем помочь не мог.

«Тело мужчины не приспособлено для подобных целей, нет никакой возможности тебе зачать, Гефестион, а уж тем более выносить сына, и потому оставь подобные мысли, направь свою энергию на благо государства, служа ему, как достойный сын».

Бросив послание в огонь жаровни, я прошёлся по комнате.

— Дважды, трижды дурак! Как я мог! Доверить такое пергаменту!