Я - твое поражение (СИ)

Но это был Каран! Твой соотечественник и брат!

Тогда на рассуждения не было времени, не зная, что заставило тебя поднять меч на своего родственника, я выхватил клинок и вонзил ему в спину. Каран покачнулся, не понимая откуда пришла смерть, судорожно всхлипнул. Кончик моего меча торчал у него из груди.

— Сдохни. — Прошептал я, ещё не веря в то, что убил сына царя.

Только отстранился, когда он уже мёртвый пал мне под ноги. Ты стоял с занесённым для очередного удара мечом и непонимающе смотрел на меня.

— Гефестион?!

Звеня, меч упал на землю, и мы поняли, что наделали. Стремясь взять вину на себя, я быстро зашептал.

— Уходи. Уходи, как можно скорее. Это я убил его, не ты. Пусть меня казнят.

— Молчи. — Едва переводя дыхание, рявкнул ты, тоже стараясь сделать голос тише. — Быстро бери его за ноги!

Сам схватил Карана подмышки и вдвоём мы потащили тело в низкую ложбину, заранее примеченную тобой. Забросав тело сорванными ветками, не стали его хоронить, знали, всё равно найдут и только тогда, немного придя в себя, разглядели ещё одну участницу убийства, изящную фигурку девушки, стоящую в тени. Это была Мелита в разорванном платье.

— Он хотел её изнасиловать. — Коротко объяснил ты мотивы драки и поманил несчастную служанку к себе.

— Бедная девочка, не бойся, тебе более ничто не угрожает.

Фессаланикийка подняла на тебя благодарный взгляд. В котором я прочёл бесконечное обожание и радость, от того, что её защитником оказался сам царевич. Неслышно приблизился сбоку.

— Александр прав. Только вот какое дело, теперь ты угрожаешь ему.

Она умерла без звука, когда я пронзил её насквозь, ударив мечом в бок. Как в бою, коротко, почти молниеносно двинув рукой. Крови было немного. Посмотрев на мёртвую девушку, ты вздохнул.

— Зачем же так жестоко, филэ?

— Мелита знала о смерти Карана и могла проболтаться, теперь мы избавлены от ненужного рта.

Отлично понимая, что разговоры надо оставить «на потом», схватили и сбросили в овраг второе тело. Занималась заря, и нам следовало разойтись. Напоследок ты, притянув меня к себе, крепко поцеловал.

— Значит, о произошедшем знаем лишь мы двое?

— Нет, истину знает только Александр.

Горе Филиппа, великое на людях и спокойно-обдуманное между своими, пугало меня. Особенно, когда он поднимал пытливый взгляд, словно спрашивая: «Гефестион, а ты точно в этом не замешан?» Чтобы не вызвать подозрений, мы старались жить обычными заботами, словно выполняя невысказанный уговор, никто даже не упоминал имени Карана. Даже ночами, обнимаясь на ложе, мы говорили о чём угодно, только не об убийстве.

Приближалась осень, и слухи об предстоящем сражении становились всё более правдивыми. Вызвав меня к себе, ты сообщил по секрету, что через пять дней выступаем.

— Я поведу кавалерию. Отец доверил мне левый флаг.

— Ты достоин подобной чести.

— Как и ты, филэ. Мы будем сражаться вместе и разделим величие на двоих.

— Или смерть.

Ты замолчал и нежно посмотрел на меня.

— Но тот, кто останется в живых, отомстит за смерть любимого.

— Сотнями и тысячами жизней, Александр!

— Иди ко мне, мой Гефестион. Хочу оставшиеся дни провести с тобой. Неотлучно.

И пусть нас впереди ждала неизвестность, даже за завтрашний день не приходилось ручаться, мы как и в Миезе отдавались друг другу без оглядки на здравый смысл и приличия. Отдыхая после одной из «жарких скачек», я осмелился спросить:

— Ты действительно защищал честь рабыни, или это было нечто иное?

— Тебе это так необходимо знать?

— Завтра бой, Александр, и я хочу, чтобы между нами не оставалось секретов. Кто знает, может это наша последняя ночь.

— Я защищал твою честь, филэ. Даже если мой возлюбленный неправ, никто не смеет причинять ему боль. Каран не понял и поплатился. Бедная Мелита была принесена на алтарь божества по имени Гефестион, а он всё ещё сомневается в моей любви! Дурачок.

Последние слова вызвали во мне бурю эмоций, бросившись к тебе на грудь, я зацеловал любимые губы, щёки, нос и скулы. Иступлённо ласкаясь, сотню раз признаваясь в верности, без устали нежил разомлевшего любовника.

Клялся более не сомневаться, а только любить.

Смешно.

Наши битвы я помню хуже. Всё едино: смерть, грязь и кровь, крики раненых. Ты с бешеным взглядом, с мотающимся за плечами алым оголовьем шлема. Безумный галоп наших коней. Мечи, дымящиеся от крови врагов, вой полковых труб.

— Они отходят, филэ! Отец предал нас, он отступает!

Врезавшись в гущу фиванцев, мы, как на учении, одной общей массой ломали их сопротивление.

— Он обещал поддерживать меня, а сам бежит! Греки уже перешли в наступление по всему правому флангу!

Действительно, объединённые силы Афин и союзных городов с победными криками теснили медленно отступающие македонские фаланги, которыми управлял сам Филипп, оставляя нас на поле боя в явном меньшинстве.

— Предатель! — орал ты в бессилии, вонзая меч в очередного противника и кидаясь к следующему.

Буцефал, покрытый пеной, визжал, толкаясь мощной грудью с лошадьми вражеских конников.

— Брешь! Смотри, Александр, они образовали брешь!

Отходящие всё дальше греческие соединения оторвались от основной массы, ослеплённые преследованием отступающего македонского войска. Единый строй воинов нарушился. Ты сообразил и молниеносно кинулся в неё, увлекая за собой две тысячи всадников, заходя в тыл противника. Ударил в самую незащищённую часть, рассеивая до этого сплоченные ряды фиванцев. Один из дротиков задел бедро. В горячке ты вырвал застрявший наконечник и, не глядя, отбросил под копыта Буцефала.

— За мной, македонцы!

Второй дротик, брошенный опытной рукой, попал в плечо и сбил с коня. Ты вдруг очутился на земле, оглушённый ударом, и был бы повержен подскочившим смуглым греком, если бы не я, с диким криком кинувшийся на него, разя, как безумный, мечом. Оставив коней, мы продолжали сражаться пешие. Прижавшись спинам друг к другу, никому не давали поразить нас. Много фиванцев полегло от наших мечей. Право, они были бы достойны победы, но только в одном случае, если бы мы не стали в том бою бессмертными.

Сказались многие месяцы тренировок, как бы не пытались враги перейти в наступление, наша конница совершала манёвр за маневром, находя всё новые уязвимые места противника, единым кулаком ударяя и нанося страшные увечья.

Только с третьего раза Птолемею удалось прорубиться к нам и подвести коней. Вскочив на чёрную спину Буцефала, ты увидел то, что наполнило тебя огромной радостью. Ранее отступающие македонские фаланги перешли в атаку по всему фронту, и теперь уже греки, смешавшись, беспорядочно бежали, стремясь спасти свои жизни, забыв о чести. Сариссы, длинные копья, пронзали, разрывали на куски всех, кто попадал в их смертельную близость. Союзная конница также поддерживала нас, самостоятельно разгромив в центре пёстрые соединения союзных городов. Исход боя был предрешён. С радостным остервенением мы добивали сопротивлявшихся. Фиванцы, в отличие от афинян, не сдавались и не молили о пощаде, даже будучи оставленными всеми союзниками, не отошли, а продолжали проигранное сражение.

Никогда не забуду: от них осталась жалкая горсточка израненных солдат, некоторое уже на могли стоять на ногах, потому держались за плечи любимых. Ты предложил им сдаться, похожий на бога войны в мятых доспехах и с открытой раной на бедре, милостиво обратился к ним, обещая не только жизнь, но и воздаяние почестей, как победителями. Они ответили молчанием, и когда из всего отряда остались двое, оба серьезно раненые: один в руку, второй в живот, из-под доспехов его на песок капала густая кровь, наконец заговорили:

— Мы выбираем смерть.

Ты смотрел на них, ещё не остывший от боя, закинув голову и немного склонив её к левому плечу.

— Что ж хорошо, и я воздам вам честь! Гефестион, ты готов к последнему бою?

Я вышел из толпы гетайров. Без шлема, который потерял, не имея даже щита.