Пленить сердце горца

Встав, он повернул голову к стражнику:

— Седлайте моего коня. Через час я отправляюсь.

Ответив легким поклоном, стражник удалился.

— Ну? — вопросил Хок. — Что там сказано?

— Ничего, что требовало бы твоих забот. Не беспокойся — тебя это не касается.

— Меня касается все, что касается моего лучшего друга, — заявил Хок. — Ну, давай, выкладывай, что там стряслось?

— Говорю же — ничего. И, право же, довольно об этом, — в голосе Гримма прозвучало предостережение, которое заставило бы любого человека отдернуть руку. Но Хок не был «любым», — его движение было таким проворным, что Гримм не успел даже отреагировать, когда Хок выхватил пергамент из его рук. Отскочив в сторону, Хок с озорной улыбкой разгладил смятое послание. Его улыбка стала еще шире, и он подмигнул Эйдриен.

— Тут написано: «Приезжай за Джиллиан». Это о женщине, так ведь? Вот тебе на! Я-то думал, что ты дал зарок насчет женщин, друг ты мой изменчивый. Так кто такая Джиллиан?

— О женщине? — не скрывая восхищения, воскликнула Эйдриен. — О молодой незамужней женщине?

— Прекратите, вы, оба! Все совсем не так, как вам кажется.

— Тогда зачем ты пытаешься скрыть это все, а, Гримм? — не сдавался Хок.

— Потому что в моей жизни есть вещи, о которых вы не знаете, а рассказывать о них пришлось бы долго. Мне сейчас недосуг пускаться в объяснения. Через несколько месяцев я напишу вам, — уклонился от прямого ответа Гримм. В его голосе зазвучали холодные нотки,

— Нет, так просто ты от нас не отделаешься, Гримм Родерик, — Хок задумчиво потер пробивавшуюся на упрямой челюсти щетину. — Что это за Джиллиан, и откуда ты знаешь Джибролтара Сент-Клэра? Я-то думал, ты явился ко двору прямиком из Англии. Я-то думал, ты в Шотландии никого, кроме тех, с кем познакомился при дворе, не знаешь.

— Вообще-то говоря, я об этом тебе не рассказывал, Хок, — а сейчас у меня нет на это времени, — но, как только все уладится, я все тебе расскажу.

— Ты расскажешь все сейчас, или я поеду с тобой, — пригрозил ему Хок. — А это значит, что Эйдриен и Картиан тоже отправятся в путь. Так что, или выкладывай все, или готовься путешествовать вместе с целой компанией, — а ведь в обществе Эйдриен никогда не угадаешь, что может произойти.

Гримм одарил его угрюмым взглядом.

— Каким же занудой ты можешь иной раз предстать!

— Безжалостным. Неумолимым, — любезно подхватила Эйдриен. — Можешь даже не пытаться, Гримм, моему муженьку всегда было мало слова «нет» в качестве ответа.

— Ну будет тебе, Гримм, если не мне — кому еще ты можешь довериться? — принялся уговаривать его Хок. — Куда ты направляешься?

— Дело совсем не в доверии, Хок.

Хок продолжал стоять с выжидательным выражением на лице, и Гримм понял, что сдаваться тот не собирается. Хок будет стараться и так и этак, и даже пойдет на то, чем грозился, — поедет вместе с ним, — если Гримм не даст ему исчерпывающего ответа. Возможно, пришла пора открыть им правду, и пусть даже Далкейт откажет ему в гостеприимстве, узнав эту правду.

— Я, можно сказать, еду домой, — сдался он наконец.

— Кейтнесс — твой дом?!

— Тулут, — пробормотал Гримм.

— Что?

— Тулут, — решительно повторил Гримм. — Я родился в Тулуте.

— Ты же говорил, что рожден в Эдинбурге!

— Я солгал.

— Но зачем? Ты мне говорил, что все твои родные погибли! Это тоже было ложью?

— Нет! Все так и есть. Насчет этого я не лгал. Ну… почти не лгал, — поспешно поправился Гримм. — Мой отец еще жив, но я уже больше пятнадцати лет с ним не виделся.

Один из мускулов на лице сжавшего челюсти Хока дрогнул.

— Присядь, Гримм. Ты никуда не уйдешь, пока все мне не расскажешь, и, по-моему, эта история слишком давно ждет своего часа.

— У меня нет времени, Хок. Раз уж Сент-Клэр сказал, что дело срочное, уже несколько недель назад я должен был быть в Кейтнессе.

— Какое касательство имеет Кейтнесс к этому всему и тебе в том числе? Садись и рассказывай. Немедленно.

Чувствуя, что у него нет ни малейшей возможности отложить этот разговор, Грим принялся мерить шагами комнату и начал свой рассказ. Он рассказал им, как в четырнадцать лет покинул Тулут в ночь кровавой расправы и два года скитался в лесах Северного нагорья, заплетя боевые косицы и ненавидя весь людской род, собственного отца и самого себя. Он пропустил самые горькие эпизоды — убийство матери, времена страшного голода, которые ему довелось пережить, неоднократные покушения на его жизнь. Он рассказал, что, когда ему было шестнадцать, он нашел прибежище у Джибролтара Сент-Клэра; он взял себе новое имя, чтобы уцелеть самому и уберечь тех, кто был ему дорог. Он рассказал, как в Кейтнессе Маккейны снова отыскали его и напали на приютившую его семью. Наконец, голосом, изменившимся от бремени той страшной тайны, которую он раскрывал, Гримм поведал, как его когда-то звали.

— Как ты сказал? — ошарашено переспросил Хок.

Глубоко вдохнув, Гримм до отказа наполнил воздухом легкие и гневно выдохнул:

— Я сказал: «Гаврэл». Мое настоящее имя — Гаврэл!

Во всей Шотландии был только один Гаврэл; никто другой не мог бы сказать, что носит это имя и это проклятие. Он напрягся, ожидая вспышки эмоций Хока, и тот не заставил себя долго ждать.

— Макиллих? — глаза Хока недоверчиво прищурились.

— Макиллих, — подтвердил Гримм.

— Ну а Гримм?

— «Гримм» означает Гаврэл Родерик Икарэс Макиллих. — Горский выговор Гримма, насквозь пропитав это имя, исказил его так, что в грозных перекатах «р» и «л» и резком стаккато «к» нельзя было разобрать практически ничего. — Возьмите первые буквы каждого имени, и вы все поймете. Г-Р-И-М.

— Гаврэл Макиллих был берсерком! — взревел Хок.

— Я же говорил, что вы многого обо мне не знаете, — угрюмо произнес Гримм.

В три огромных шага Хок пересек комнату и навис над Гриммом, в нескольких дюймах от его лица, недоверчиво рассматривая его, словно стараясь отыскать некую черту, свойственную чудовищу, — черту, которая могла бы раскрыть секрет Гримма еще много лет назад.

— Как же я не догадался? — бормотал он. — Сколько, лет я ломал голову над кое-какими из твоих необычных… талантов. Да черт меня дери, уже только по этим глазам я мог бы угадать…

— У многих людей голубые глаза, Хок, — сухо сказал Гримм.

— Но далеко не такие голубые, как твои, Гримм, — заметила Эйдриен.

— Это все объясняет, — медленно произнес Хок. — Ты — не человек.

Гримм вздрогнул.

Эйдриен бросила на мужа суровый взгляд и взяла Гримма под руку.

— Он, разумеется, человек, Хок. Он — человек и… нечто еще.

— Берсерк, — Хок покачал головой. — Черт возьми, берсерк! Вы знаете, говорят, Уильям Уоллес (Уильям Уоллес (ок. 1270 — 1305) — национальный герой, прославившийся в период борьбы шотландского народа за независимость от Англии. В 1305 г. был захвачен в плен англичанами и казнен.) был берсерком.

— И как славно прошла его жизнь, верно? — невесело произнес Гримм.

Вскоре, к огромному неудовольствию Хока, не ответив более ни на один вопрос, Гримм отправился в путь. Он постарался уехать побыстрее, поскольку воспоминания охватывали его, не считаясь с его волей; вместе с ними возвращалась и ярость. Гримм сознавал, что должен быть один, когда память о прошлом окончательно подчинит его своей власти. Теперь он хотел бы не думать о Тулуте. Проклятье! Он хотел вообще ни о чем не думать, если бы это зависело от него.

Тулут… У него перед глазами встала задымленная долина, черные клубы дыма, настолько густые, что, казалось, от едкого запаха пылающих хижин и горелого мяса выедает глаза. Детские крики! О Господи!

С трудом проглотив комок, вставший у него в горле, Гримм пришпорил Оккама, пуская его в галоп через горную гряду. Его не трогала ночная красота шотландских гор, — он выпал из времени, и только цвет крови и мрак уродующего душу одиночества окружали его, пронзаемые единственным лучиком золотого света.